Оскар Яковлевич Рабин (1928-2018) — российский и французский художник, один из основателей неофициальной художественной группы «Лианозово». Организатор всемирно известной «Бульдозерной выставки» (1974). Кавалер ордена Российской академии художеств «За служение искусству» (2013). Ниже размещен фрагмент из книги воспоминаний Оскара Рабина "Три жизни" (1986).
Я СТАНОВЛЮСЬ ЛАТЫШОМ
Предложение тети Терезы разожгло мое воображение. Тут же вспомнилось, как однажды, еще до войны, мать получила в подарок от тети Терезы огромный пушистый плед. Он был удивительно теплым и удобным и воплощал для меня богатство далекого капиталистического мира. Представить себе, что мир этот уже давно не богатый и некапиталистический, я не мог. Воображение создавало передо мной картину: я приезжаю в старинный особняк, в котором много еды. С утра и до ночи я ем и с утра и до ночи рисую! Я сразу же предложил Сапгиру отправиться со мной в Латвию и принять управление поместьем. Сапгир отказался, и я решил отправиться один. Сборы заняли немного времени, так как собирать было нечего, а отсутствие паспорта показалось мне нестрашным. Я уже давно жил безо всяких документов. Пока был несовершеннолетним, документы были не очень нужны, а когда в 1944 году исполнилось шестнадцать лет, оформлять в милиции паспорт не пошел. Почему? Да просто так - из-за робости, нерешительности, страха перед неизбежными формальностями. Да ну их! Я и так проживу. Глупость, конечно, однако таким я был и ничего с собой поделать не мог.
Для покупки билета требовалось специальное разрешение, но мне оно было ни к чему — покупать билет я не собирался. Поезда в то время ходили редко, народу ехала масса, и я решил поступить, как поступали тогда все мешочники: сесть не в Москве, а на одной из пригородных станций. Там и пассажиров меньше, и контроль не так проверяет. Поезд прождали весь день до вечера. Когда он, наконец, подошел, началось что-то невероятное. На вагоны шли приступом. Люда гроздьями висели на поручнях, лезли на крышу, облепили подножки. Милиционеры их сгоняли, но через секунду все начиналось сначала. Я ухитрился пристроиться на буферах между вагонами, меня норовили спихнуть. Наконец, поезд тронулся. Некоторое время я еще кое-как держался, но вскоре почувствовал, что долго так не выдержу. Мороз стоял страшный. На мне, кроме старенького демисезонного материнского пальтишки, ничего не было, руки окоченели и пальцы не разжимались. Я чувствовал, что еще немного, и я свалюсь в черный пролет между колесами. Какая-то женщина сорвалась с подножки и полетела под откос.
Я что было сил забарабанил в дверь вагона. Выглянул проводник и, увидев мою скрюченную фигуру, сжалился. "Погрейся, - сказал он. — Потом прогоню” . Через некоторое время группа солдат пошла проверять документы. ’’Паспорт? — спросили у меня. — Показывай паспорт, парень!” Меня начала бить крупная дрожь, я мотал головой и, как заведенный, повторял: ”Ни денег, ни документов у меня нет, делайте со мной, что хотите, но с поезда я не сойду” . Солдаты переглянулись. Один из них махнул рукой и выругался: ” Да ну его, гниль такая!” Они ушли. Я ехал все дальше и дальше, в неведомую Латвию, в свое сказочное поместье. Уже двое суток я почти ничего не ел и почти не спал. И вот, наконец, рижский вокзал. Но ведь мне-то нужна была не Рига. Мне еще от Риги надо ехать километров сорок в какой-то из пригородов. Как ехать, мне рассказали на вокзале. Я снова очутился в поезде и снова без билета.
Надо сказать, что моя авантюра по тем временам была небезопасна. Железные дороги Прибалтики буквально прочесывались отрядами Советской армии в поисках ’’бандитов”, латышских партизан, которые скрывались в лесах. Поезда контролировались особенно строго. Проверка началась на первой же станции. Меня тут же схватили и отвели в служебный вагон. Я сказал, что еду из Москвы к тетке под Ригу, а документы потерял по дороге. И начался допрос. Командир обязательно хотел проверить, не вру ли я насчет Москвы, и дотошно расспрашивал о названиях московских улиц, о станциях метро, о памятниках, которые я знаю, и, наконец, пытался подловить меня на незнании номера собственной школы. Кончилось тем, что меня высадили на одной из станций, а нужную мне мы давно проехали. Снова ожидание на промерзшем полустанке. На другой день я не пришел, а почти приполз к тете Терезе. До ее хутора пришлось двадцать четыре километра добираться пешком, а ночь я провел в стогу, в котором кое-как вырыл дыру, потому что ледяная солома слежалась, а закоченевшие пальцы меня совершенно не слушались.
Увидев тощего, как жердь, посиневшего от мороза племянника, тетя Тереза захлопотала. Она заставила меня помыться в большой деревянной бадье, накормила и уложила спать. Худощавая, высокая, уже старая, она по характеру очень напоминала мать, только в отличие от нее была лютеранкой и очень набожной женщиной. Местные крестьяне ее уважали, просили, чтобы она давала уроки их детям, иногда приносили шитье. Шикарное поместье оказалось бревенчатым, разделенным надвое домом, в одной половине которого жила тетя Тереза, а в другой - семья бывшего арендатора фермы. Раньше, до советской власти, тетка получала половину урожая с принадлежавшей им земли. Теперь полноправным хозяином стал арендатор, а тетя Тереза радовалась, что он не гонит ее на улицу, как поступали с бывшими хозяевами многие из батраков и арендаторов.
Латышские хутора были чистыми — свинарник и хлев находились от дома на порядочном расстоянии, не пахло навозом, не таскалась в комнаты грязь. Невольно вспомнились избы тульских колхозников, в которых разместили нашу часть, где я состоял музыкантом. Латыши жили сравнительно неплохо. В деревне у каждого была картошка, сало и мясо. В Риге многих горожан подкармливали деревенские родственники. В то время еще были частные магазинчики, вроде тех, которые я потом увидел в Париже. Тетя Тереза познакомила меня с крестьянами, которые охотно стали давать мне работу. Уж чего-чего, а работать латыши умеют, да и другого заставить могут. Я чистил хлевы, убирал свинарники, пилил и колол дрова. Я не привык к тяжелому крестьянскому труду и после рабочего дня еле добредал до постели. Однако мало-помалу втянулся, мышцы мои окрепли.
Как ни уставал я от работы, однако, о живописи не думать не мог. У тети на чердаке завалялась старая коробка с акварельными красками. Я нарисовал несколько пейзажей и натюрмортов. Сделал два или три портрета. Все это я собирался показать в Рижской академии художеств. Тетка не очень одобряла эту затею, но я так красноречиво ее убеждал, что она согласилась не только отвезти меня в Ригу, но и упросить знакомых, чтобы они выделили мне уголок в своей комнате. Мне самому не очень нравились мои акварели, но других у меня не было. Профессора же отнеслись ко мне благосклонно и попросили только скопировать античную голову и сделать несколько набросков. ’’Вы приняты, — объявили мне, — и зачислены на первый курс” . Предстояла сдача документов. Когда в канцелярии у меня попросили паспорт, я соврал, что он находится в милиции на прописке. Секретарша согласилась подождать. В 1944 году Рижская академия художеств была относительно свободной, почти все предметы считались факультативными, а большинство профессоров находилось под влиянием французских импрессионистов.
Я начал учиться. Друзья тети Терезы вскоре куда-то уехали, и я очутился на улице. Пришлось ночевать в Академии, куда я приходил поздно вечером и, цепляясь за каменные узоры фасада, пробирался в мастерскую на второй этаж. Там я брал ткани, служащие фоном для натурщиков, и ложился на узкую, стоявшую в нише кушетку. Просыпался рано утром и к приходу сторожа уже сидел на своем рабочем месте и рисовал. Сторож надивиться не мог такому трудолюбию студента. Но хуже бездомности был голод. Я сидел без копейки. Тетя изредка привозила из деревни мешок картошки и немного сала. Я старался растянуть их, насколько мог, но рано или поздно еда кончалась. Не давали мне и продуктовых карточек - все из-за того же проклятого паспорта. И начались чуть не ежедневные вызовы в милицию: предоставьте паспорт или уезжайте в Москву. Я просил, умолял, доказывал, что если они запросят Москву, то все выяснится само собой. Однако в милиции, как видно, никто не хотел никого запрашивать, а были заинтересованы только в том, чтобы я как можно скорее выкатывался из Риги.
Тогда тетя Тереза решила просить помощи у Кирхенштейна. Она вспомнила, как он был влюблен в мою маму, с какой надеждой ждал от нее положительного ответа на свое предложение. Говорят, он так и не женился с тех пор. Теперь в Латвии он являлся большой шишкой: Председатель Верховного совета Латвийской СССР. Она позвонила в приемную и сумела добиться свидания. Там в зале ожидания сидели вполне прилично одетые люди, и я в своем изношенном чуть не до дыр материнском пальто выглядел неважно. Войдя в огромный кабинет Кирхенштейна, я сразу узнал высокомерного маленького профессора, который приносил нам лекарства и витамины. Он почти не изменился — тот же недобрый взгляд прищуренных глаз, то же сухое, с желтоватой кожей лицо. Всем своим обликом он напоминал Ленина, портрет которого висел над его головой.
Кирхенштейн принял нас очень официально. Почти не разжимая губ, он сказал, что хоть я того и не стою, но в память моей несчастной матери он постарается мне помочь. И тут же на клочке бумаги написал несколько строк. На другой же день в милиции, увидев эту бумажку, мне выдали паспорт. Однако до того, как дать бумажку, Кирхенштейн объявил: ’’Здесь, в Латвии, нам евреи не нужны. Отец твой был евреем, но мать - латышкой. Поэтому ты должен взять ее национальность. Если откажешься, можешь возвращаться в Москву”. Мне было абсолютно все равно, какую брать национальность, но когда Кирхенштейн потребовал, чтобы я сменил также фамилию отца на фамилию матери, я не согласился. Почему? До сих пор не могу понять. Ведь своим упрямством я мог испортить все дело. Тетя испуганно глядела на меня, крепко прижав к груди скрещенные руки, Кирхенштейн брезгливо кривился. Потом дернул плечом и протянул мне бумажку. С тех пор в моем паспорте рядом с еврейской фамилией Рабин в графе ’ ’национальность” было помечено — "латыш”.
Я молчал, опустив голову. Кирхенштейн неожиданно смягчился. ’’Ладно, — сказал он, — тебе, как я вижу, приходится нелегко. Я, во всяком случае, готов тебе помочь. Когда тебе понадобится, приходи” . Мы ушли. Месяца через два я снова к нему пришел — на этот раз по тетиной просьбе. Она просила заступиться за семью ее друзей, которым грозила высылка в Сибирь. Высылали очень многих. В то время в Латвии население чем могло помогало партизанам. Власти боролись и с партизанами, и с сочувствующими. По Риге ходили упорные слухи, что половину латышского населения сошлют в Сибирь, а на место латышей пришлют русских. Люди боялись, однако, как всегда, они на что-то надеялись. Много было слухов, что Америка вот-вот объявит России войну и освободит Латвию. Рассказывали, что бывший президент Латвии Ульманис не был казнен, но как отличный организатор по приказу Сталина назначен председателем отстающего колхоза в Казахстане. Там он до времени затаился, но настанет срок, и тогда... Тетя Тереза всем этим историям верила и мне их рассказывала.
Снова увидев меня, Кирхенштейн даже улыбнулся. Но узнав, по какому делу я пришел, рассердился: "Довольно! - закричал он. - Сколько это может продолжаться! Ты просишь за преступников, место которых в тюрьме” Многие, по-видимому, обращались к нему с такими просьбами. Немного успокоившись, он объяснил, что советская власть боролась и всегда будет бороться с антисоветскими элементами, которые подрывают основы рабоче-крестьянского государства. Оглядев меня с ног до головы, он сказал, что хлам, который я ношу, давно пора выкинуть на помойку. "Надо одеваться поприличнее. Только денег я тебе не дам. Растратишь на пустяки. Лучше приезжай ко мне на дачу, я тебе кое-что подберу”. Через несколько дней я отправился по указанному адресу. Белокурая высокая девушка в переднике открыла дверь и, расспросив, кто я такой, попросила подождать. Вскоре она появилась, неся в руках аккуратно сложенный коричневый костюм и белую рубашку. Костюм был не новый, но из отличной ткани, и я носил его, не снимая, несколько лет. Больше я никогда не пытался встретиться с Кирхенштейном.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Я СТАНОВЛЮСЬ ЛАТЫШОМ
Предложение тети Терезы разожгло мое воображение. Тут же вспомнилось, как однажды, еще до войны, мать получила в подарок от тети Терезы огромный пушистый плед. Он был удивительно теплым и удобным и воплощал для меня богатство далекого капиталистического мира. Представить себе, что мир этот уже давно не богатый и некапиталистический, я не мог. Воображение создавало передо мной картину: я приезжаю в старинный особняк, в котором много еды. С утра и до ночи я ем и с утра и до ночи рисую! Я сразу же предложил Сапгиру отправиться со мной в Латвию и принять управление поместьем. Сапгир отказался, и я решил отправиться один. Сборы заняли немного времени, так как собирать было нечего, а отсутствие паспорта показалось мне нестрашным. Я уже давно жил безо всяких документов. Пока был несовершеннолетним, документы были не очень нужны, а когда в 1944 году исполнилось шестнадцать лет, оформлять в милиции паспорт не пошел. Почему? Да просто так - из-за робости, нерешительности, страха перед неизбежными формальностями. Да ну их! Я и так проживу. Глупость, конечно, однако таким я был и ничего с собой поделать не мог.
Для покупки билета требовалось специальное разрешение, но мне оно было ни к чему — покупать билет я не собирался. Поезда в то время ходили редко, народу ехала масса, и я решил поступить, как поступали тогда все мешочники: сесть не в Москве, а на одной из пригородных станций. Там и пассажиров меньше, и контроль не так проверяет. Поезд прождали весь день до вечера. Когда он, наконец, подошел, началось что-то невероятное. На вагоны шли приступом. Люда гроздьями висели на поручнях, лезли на крышу, облепили подножки. Милиционеры их сгоняли, но через секунду все начиналось сначала. Я ухитрился пристроиться на буферах между вагонами, меня норовили спихнуть. Наконец, поезд тронулся. Некоторое время я еще кое-как держался, но вскоре почувствовал, что долго так не выдержу. Мороз стоял страшный. На мне, кроме старенького демисезонного материнского пальтишки, ничего не было, руки окоченели и пальцы не разжимались. Я чувствовал, что еще немного, и я свалюсь в черный пролет между колесами. Какая-то женщина сорвалась с подножки и полетела под откос.
Я что было сил забарабанил в дверь вагона. Выглянул проводник и, увидев мою скрюченную фигуру, сжалился. "Погрейся, - сказал он. — Потом прогоню” . Через некоторое время группа солдат пошла проверять документы. ’’Паспорт? — спросили у меня. — Показывай паспорт, парень!” Меня начала бить крупная дрожь, я мотал головой и, как заведенный, повторял: ”Ни денег, ни документов у меня нет, делайте со мной, что хотите, но с поезда я не сойду” . Солдаты переглянулись. Один из них махнул рукой и выругался: ” Да ну его, гниль такая!” Они ушли. Я ехал все дальше и дальше, в неведомую Латвию, в свое сказочное поместье. Уже двое суток я почти ничего не ел и почти не спал. И вот, наконец, рижский вокзал. Но ведь мне-то нужна была не Рига. Мне еще от Риги надо ехать километров сорок в какой-то из пригородов. Как ехать, мне рассказали на вокзале. Я снова очутился в поезде и снова без билета.
Надо сказать, что моя авантюра по тем временам была небезопасна. Железные дороги Прибалтики буквально прочесывались отрядами Советской армии в поисках ’’бандитов”, латышских партизан, которые скрывались в лесах. Поезда контролировались особенно строго. Проверка началась на первой же станции. Меня тут же схватили и отвели в служебный вагон. Я сказал, что еду из Москвы к тетке под Ригу, а документы потерял по дороге. И начался допрос. Командир обязательно хотел проверить, не вру ли я насчет Москвы, и дотошно расспрашивал о названиях московских улиц, о станциях метро, о памятниках, которые я знаю, и, наконец, пытался подловить меня на незнании номера собственной школы. Кончилось тем, что меня высадили на одной из станций, а нужную мне мы давно проехали. Снова ожидание на промерзшем полустанке. На другой день я не пришел, а почти приполз к тете Терезе. До ее хутора пришлось двадцать четыре километра добираться пешком, а ночь я провел в стогу, в котором кое-как вырыл дыру, потому что ледяная солома слежалась, а закоченевшие пальцы меня совершенно не слушались.
Увидев тощего, как жердь, посиневшего от мороза племянника, тетя Тереза захлопотала. Она заставила меня помыться в большой деревянной бадье, накормила и уложила спать. Худощавая, высокая, уже старая, она по характеру очень напоминала мать, только в отличие от нее была лютеранкой и очень набожной женщиной. Местные крестьяне ее уважали, просили, чтобы она давала уроки их детям, иногда приносили шитье. Шикарное поместье оказалось бревенчатым, разделенным надвое домом, в одной половине которого жила тетя Тереза, а в другой - семья бывшего арендатора фермы. Раньше, до советской власти, тетка получала половину урожая с принадлежавшей им земли. Теперь полноправным хозяином стал арендатор, а тетя Тереза радовалась, что он не гонит ее на улицу, как поступали с бывшими хозяевами многие из батраков и арендаторов.
Латышские хутора были чистыми — свинарник и хлев находились от дома на порядочном расстоянии, не пахло навозом, не таскалась в комнаты грязь. Невольно вспомнились избы тульских колхозников, в которых разместили нашу часть, где я состоял музыкантом. Латыши жили сравнительно неплохо. В деревне у каждого была картошка, сало и мясо. В Риге многих горожан подкармливали деревенские родственники. В то время еще были частные магазинчики, вроде тех, которые я потом увидел в Париже. Тетя Тереза познакомила меня с крестьянами, которые охотно стали давать мне работу. Уж чего-чего, а работать латыши умеют, да и другого заставить могут. Я чистил хлевы, убирал свинарники, пилил и колол дрова. Я не привык к тяжелому крестьянскому труду и после рабочего дня еле добредал до постели. Однако мало-помалу втянулся, мышцы мои окрепли.
Как ни уставал я от работы, однако, о живописи не думать не мог. У тети на чердаке завалялась старая коробка с акварельными красками. Я нарисовал несколько пейзажей и натюрмортов. Сделал два или три портрета. Все это я собирался показать в Рижской академии художеств. Тетка не очень одобряла эту затею, но я так красноречиво ее убеждал, что она согласилась не только отвезти меня в Ригу, но и упросить знакомых, чтобы они выделили мне уголок в своей комнате. Мне самому не очень нравились мои акварели, но других у меня не было. Профессора же отнеслись ко мне благосклонно и попросили только скопировать античную голову и сделать несколько набросков. ’’Вы приняты, — объявили мне, — и зачислены на первый курс” . Предстояла сдача документов. Когда в канцелярии у меня попросили паспорт, я соврал, что он находится в милиции на прописке. Секретарша согласилась подождать. В 1944 году Рижская академия художеств была относительно свободной, почти все предметы считались факультативными, а большинство профессоров находилось под влиянием французских импрессионистов.
Я начал учиться. Друзья тети Терезы вскоре куда-то уехали, и я очутился на улице. Пришлось ночевать в Академии, куда я приходил поздно вечером и, цепляясь за каменные узоры фасада, пробирался в мастерскую на второй этаж. Там я брал ткани, служащие фоном для натурщиков, и ложился на узкую, стоявшую в нише кушетку. Просыпался рано утром и к приходу сторожа уже сидел на своем рабочем месте и рисовал. Сторож надивиться не мог такому трудолюбию студента. Но хуже бездомности был голод. Я сидел без копейки. Тетя изредка привозила из деревни мешок картошки и немного сала. Я старался растянуть их, насколько мог, но рано или поздно еда кончалась. Не давали мне и продуктовых карточек - все из-за того же проклятого паспорта. И начались чуть не ежедневные вызовы в милицию: предоставьте паспорт или уезжайте в Москву. Я просил, умолял, доказывал, что если они запросят Москву, то все выяснится само собой. Однако в милиции, как видно, никто не хотел никого запрашивать, а были заинтересованы только в том, чтобы я как можно скорее выкатывался из Риги.
Тогда тетя Тереза решила просить помощи у Кирхенштейна. Она вспомнила, как он был влюблен в мою маму, с какой надеждой ждал от нее положительного ответа на свое предложение. Говорят, он так и не женился с тех пор. Теперь в Латвии он являлся большой шишкой: Председатель Верховного совета Латвийской СССР. Она позвонила в приемную и сумела добиться свидания. Там в зале ожидания сидели вполне прилично одетые люди, и я в своем изношенном чуть не до дыр материнском пальто выглядел неважно. Войдя в огромный кабинет Кирхенштейна, я сразу узнал высокомерного маленького профессора, который приносил нам лекарства и витамины. Он почти не изменился — тот же недобрый взгляд прищуренных глаз, то же сухое, с желтоватой кожей лицо. Всем своим обликом он напоминал Ленина, портрет которого висел над его головой.
Кирхенштейн принял нас очень официально. Почти не разжимая губ, он сказал, что хоть я того и не стою, но в память моей несчастной матери он постарается мне помочь. И тут же на клочке бумаги написал несколько строк. На другой же день в милиции, увидев эту бумажку, мне выдали паспорт. Однако до того, как дать бумажку, Кирхенштейн объявил: ’’Здесь, в Латвии, нам евреи не нужны. Отец твой был евреем, но мать - латышкой. Поэтому ты должен взять ее национальность. Если откажешься, можешь возвращаться в Москву”. Мне было абсолютно все равно, какую брать национальность, но когда Кирхенштейн потребовал, чтобы я сменил также фамилию отца на фамилию матери, я не согласился. Почему? До сих пор не могу понять. Ведь своим упрямством я мог испортить все дело. Тетя испуганно глядела на меня, крепко прижав к груди скрещенные руки, Кирхенштейн брезгливо кривился. Потом дернул плечом и протянул мне бумажку. С тех пор в моем паспорте рядом с еврейской фамилией Рабин в графе ’ ’национальность” было помечено — "латыш”.
Я молчал, опустив голову. Кирхенштейн неожиданно смягчился. ’’Ладно, — сказал он, — тебе, как я вижу, приходится нелегко. Я, во всяком случае, готов тебе помочь. Когда тебе понадобится, приходи” . Мы ушли. Месяца через два я снова к нему пришел — на этот раз по тетиной просьбе. Она просила заступиться за семью ее друзей, которым грозила высылка в Сибирь. Высылали очень многих. В то время в Латвии население чем могло помогало партизанам. Власти боролись и с партизанами, и с сочувствующими. По Риге ходили упорные слухи, что половину латышского населения сошлют в Сибирь, а на место латышей пришлют русских. Люди боялись, однако, как всегда, они на что-то надеялись. Много было слухов, что Америка вот-вот объявит России войну и освободит Латвию. Рассказывали, что бывший президент Латвии Ульманис не был казнен, но как отличный организатор по приказу Сталина назначен председателем отстающего колхоза в Казахстане. Там он до времени затаился, но настанет срок, и тогда... Тетя Тереза всем этим историям верила и мне их рассказывала.
Снова увидев меня, Кирхенштейн даже улыбнулся. Но узнав, по какому делу я пришел, рассердился: "Довольно! - закричал он. - Сколько это может продолжаться! Ты просишь за преступников, место которых в тюрьме” Многие, по-видимому, обращались к нему с такими просьбами. Немного успокоившись, он объяснил, что советская власть боролась и всегда будет бороться с антисоветскими элементами, которые подрывают основы рабоче-крестьянского государства. Оглядев меня с ног до головы, он сказал, что хлам, который я ношу, давно пора выкинуть на помойку. "Надо одеваться поприличнее. Только денег я тебе не дам. Растратишь на пустяки. Лучше приезжай ко мне на дачу, я тебе кое-что подберу”. Через несколько дней я отправился по указанному адресу. Белокурая высокая девушка в переднике открыла дверь и, расспросив, кто я такой, попросила подождать. Вскоре она появилась, неся в руках аккуратно сложенный коричневый костюм и белую рубашку. Костюм был не новый, но из отличной ткани, и я носил его, не снимая, несколько лет. Больше я никогда не пытался встретиться с Кирхенштейном.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
10.11.2018, 71 просмотр.