Мюнхен, 25 августа 1912
Поставим перед своей душой европейское сознание в таком виде, в каком оно проявлялось в течение столетий. Европейская душа чувствовала жизненные загадки, когда перед ней возникали картины, как первый человек — мужчина, женщина, — находясь на бесконечном расстоянии от своего Бога, перед которым он чувствовал страх, слышал искушающий голос сущности, чуждой его человеческой душе. Откуда приходит эта сущность?! Что она такое?! Каково ее родство с собственно душевным? Европейская душа, европейское сознание едва ли считают возможным выяснить себе эти вопросы. Она успокаивается на мысли, что Люцифер — существо, чуждое ей; она удовлетворяется тем, что ей известно, что от него пришло познание, но, вместе с тем, и голос искушения. И как затем, точно из мировых далей, звучат слова, которые налагают божественное наказание!
По своему складу (Fassung) они обладают свойством совершенно не заставлять душу задаваться вопросом, где — в самой настоящей, самой истинной душевной жизни — обитает то, что там, извне, в макрокосме, звучит в пространстве? Попробуйте весьма прочувственно представить в образах то, что представляется как происшествие в раю; попробуйте ощутить, насколько неестественно было бы изображать это в соответствующих образах, в чисто человеческих формах. А теперь попытайтесь представить себе, насколько само собой разумеющимся является, что в тех случаях, когда говорится о наиболее интимных, наиболее глубоких душевных переживаниях греков, перед нашими глазами встает человеческий образ Деметры или Персефоны или даже человеческий образ Диониса или Зевса. Попробуйте почувствовать в этом, как бесконечно близко было греческой душе то, что проходило через макрокосм. Для характеристики этого достаточно одного слова. Это слово может быть высказано просто, совершенно просто.
До тех пор, пока Элевсинская мистерия не была реконструирована нашим глубоко почитаемым другом Э. Шюре в том виде, как мы ее видим в настоящее время, ее не существовало. А теперь мы ее имеем! Достаточно лишь почувствовать то, что заключается в этих двух фразах, и все будет сказано, о чем идет речь в этом деле. Тут дело касается чего-то такого, что, как мне говорит мое ощущение, превышает всякое тривиальное выражение чувства благодарности. Далее тут указывается на все значение этой реконструированной Элевсинской мистерии для всей современной спиритуальной жизни.
Затем многие души должны будут признать, что все, связанное с этой Элевсинской мистерией и историческим оживле¬нием принципов инициации различных эпох, является тем, к чему стремится в своих самых интимных глубинах европейская природа человеческой души. Для каждого, кто относится искренне и серьезно к спиритуальной жизни, существует обязательство глубоко серьезного, святого характера вносить именно этот характер в современную душевную жизнь. Мои милые друзья! Вы можете говорить людям там, во внешнем мире, много всякой всячины о теософских вопросах и возможно, что они будут казаться удовлетворенными такими разговорами. Кто, однако, в состоянии читать в глубинах души, тот знает, в чем души испытывают потребность.
Ему понятно, что людям необходимо дать то, в чем они, возможно, и не отдают себе отчета, в чем, однако, испытывают истинную потребность в своих сердечных глубинах. Такие чувства проникли в мою душу, когда в последнее воскресенье опустился занавес после последней сцены Элевсинской мистерии. И если это представление вызывает такое чувство, то в нем, очевидно, заключается большая плодотворная и деятельная сила. И если за последние годы эта плодотворная и деятельная сила выражалась в столь многом, то мы с легким сердцем можем не обращать внимания на многое другое, что мешало и противодействовало этой плодовитости и деятельности, а в дальнейшем будет, может быть, противодействовать еще больше, чем это было за последние годы.
И что не у меня одного такие ощущения, это мне показали те недели, которые предшествовали нашим мюнхенским выступлениям. Уже в первые дни наших мюнхенских постановок все видели на сцене целый ряд наших друзей так как всех их вы прекрасно знаете, то мне нечего называть их имена, что я бы иначе сделал. Одно лишь я позволю себе сказать, что все мы, сидящие здесь, можем испытывать чувство теплой благодарности по отношению к тем, которые в течение ряда недель с самозабвением, которое необходимо в этом деле, хотя, может быть, иногда и не видно, — с отдачей всех своих сил посвятили себя изучению и проникновению в те образы, которые они должны изображать. У всех их, которых вы видите на сцене, живет сознание, что они являются служителями духовного мира, что в наше время существует необходимость дать общей человеческой культуре духовные ценности и что все должно быть испробовано, чтобы влить эти духовные ценности в общую человеческую культуру.
Благоговение, которое представляющие на сцене испытывают к духовным вопросам, дает им силы охотно переносить многое, что связано с подготовками и постановками. Это необходимо отметить по той причине, что оно стоит в связи со всем нашим делом и потому что напряжение, которое они применяют, поистине слишком значительно для того, чтобы заставить их заниматься постановкой только из честолюбия, или тщеславия, или желания, чтобы ими любовались на сцене. С особенной благодарностью должны мы подумать о тех, которые, так сказать, за кулисами и, может быть, с еще большей видимостью, чем отдельные лица, изображающие на сцене, в течение ряда лет самоотверженно и с жертвенной готовностью отдавали свои возможности и стремления — а особенно возможности, что имеет еще большее значение, чем стремления — на служение именно этому делу.
Мы можем смотреть как на своего рода внутреннюю карму именно нашего движения и на то обстоятельство, что у нас есть личность, которая все, что требуется для сцены, устраивает с такой полнотой, что оно не только соответствует моим личным сердечным намерениям, но, вместе с тем, проникнуто истинной духовностью. То обстоятельство, что в нашей среде находится такая личность, мы должны рассматривать как особенно благоприятствующую нашему движению в Средней Европе карму. И что эта карма является глубоко обоснованной, проявляется также и в том, что та же личность так прекрасно сотрудничала с нами во всем, что могло быть за последние месяцы сделано, например, для нашего «Календаря», который, как и все наши предприятия, служит ведь той же великой цели.
Таким образом, среди тех, которые сотрудничали, не только как представляющие, но и как сотрудничавшие вообще, необходимо в первую очередь назвать фрау Ф. Энардштейн. Затем с великой благодарностью я должен назвать имена наших художников — и мне хотелось бы пробудить это чувство благодарности и в вашем сердце, — имена Волькерта, Линда, Хаса, а в этом году также Стеглица из Копенгагена. Очень многие останутся еще не названными, потому что всех их слишком много. Да, когда видишь на сцене такую картину, то совершенно не думаешь, что может быть ради последней только отделки 40-50 человек принуждены были в большем, чем этот зал, помещении ползать по полу, растягивая то, что заготовили художники, чтобы все привести в должный порядок. И такую обязанность охотно берут на себя наши теософы: они с готовностью ползают по полу, пришивая то, что должно быть пришито и что затем показывается на сцене всего только лишь на несколько минут.
Зачем говорю я все это? Некоторым лицам покажется, может быть, что всего этого говорить не надо. Теософия состоит, однако, не только из теорий и пророчеств. Теософия состоит в отдаче себя в жертву, в готовности принести себя в жертву ради того, что от нас требует наше время, даже в том случае, если эти требования мы выполняем, ползая в течение ряда дней по полу, чтобы привести в порядок то, что затем оживится в нас при созерцании, что должно оживиться в нашей душе для того, чтобы она могла справиться с предъявляемыми ей современностью требованиями. В нас должно пробудиться чувство, что от действительной работы происходит зародыш той духовной жизни, которая необходима будущему человечеству. И когда это почувствуешь, тогда станешь понимать все больше и больше, насколько должны срастись души тех, которые хотят называться теософами, срастись как в общих серьезных и глубоких задачах, так и в конкретной непосредственной работе.
Потому что ценно прежде всего то, что делает каждый отдельный человек, что каждый отдельный человек готов сотворить жертвенного! И ценно то, что каждый человек вырабатывает в себе в смысле выносливости в разочарованиях. Здесь, в этом месте и в нашем среднеевропейском теософском движении, можно сказать так: те, которых карма заставила соединить нити, необходимые для образования духовного зародыша, пережили за последнее время поистине немалые разочарования. Много слов было высказано в связи с этими разочарованиями, одного слова, однако, не было сказано, и будем молить духовные силы, стоящие за нашим движением и воодушевляющие его, чтобы это слово не надо было говорить, а именно пожелания, чтобы наши милые сотрудники не ослабевали! До тех пор, пока они работают, до тех пор, пока они мыслят, мы можем сказать в связи и с нашим достижением: «Они хотят!»
И до тех пор, пока они будут хотеть, безразлично, получатся ли результаты в первый же день или лишь через столетия, до тех пор, пока они будут хотеть, до тех пор будут теософами в истинном смысле слова! Если в этом «хотении», которое стоит выше разочарований, мы будем чувствовать свое единение в истинной деятельной любви, то будем в состоянии работать. Тогда возникает то, что необходимо человечеству на его современной ступени развития. Пусть наши силы будут слабы; больших сил мы ведь не можем дать, чем имеем. Одно лишь мы не можем сделать. В течение ряда месяцев мы это подчеркиваем и на этих днях должны были снова об этом подумать. Между нашими представлениями очень многие из наших друзей были с утра до вечера заняты на генеральных репетициях. Наш милый доктор Унгер читал вам здесь, в Мюнхене, в эти дни доклады.
Для меня было глубоко радостным, воодушевляющим, когда наш милый друг, директор Селлин, пришел вчера утром ко мне и, полный воодушевления от этих докладов д-ра Унгера, сказал мне за кулисами: «Движение, которое выдвигает перед публикой таких воодушевленных представителей, не погибнет!» Разрешите сказать откровенно и честно, чему я сам радуюсь больше всего, когда происходит нечто подобное. Больше всего я радуюсь той самостоятельной силе, тому совершенно самостоятельному способу, каким человеческая личность, совершенно не придерживаясь того, что я высказываю, обосновывает предмет из самой себя, соответственно своим собственным способностям. Тот, кто хочет работать самостоятельно, будет искренне и радостно приветствовать каждое лицо, которое самостоятельно встанет с ним плечо к плечу и даст со своей стороны то, что в состоянии дать после того, как поймет, что именно может присовокупить к целому.
Праздничной радостью был для меня приход директора Селлина, который точно, хотелось бы сказать, из детски чистого сердца высказал большое воодушевление в связи с тем, что слышал. Я могу вам сказать — и знаю, что очень многие мне поверят, — что я испытываю глубочайшую радость по поводу такой самостоятельности, такой индивидуальной деятельности; это истинная правда. Незадолго до того я получил письмо, в котором говорилось, что необходимо было бы принять всякого рода меры в немецком теософском движении, потому что иначе никто ведь не говорит ни одного слова, которое не было бы дословным повторением того, что говорю я сам. Такого представление во внешнем мире о том, что является истиной! Не с критикой надо подходить к такому слову, которое в самом прямом смысле заключает в себе неверное. Не надо подходить к нему с порицанием или с наказанием. К такому слову можно подходить с состраданием.
Однако надо постоянно подчеркивать то другое, что может иметь для нас положительное значение, а именно, что мы должны чувствовать обязанность подвергать испытанию то, что есть. Мы должны чувствовать, что нельзя говорить о каком-нибудь вопросе, пока его не узнаешь, пока не проникнешь в него. В противном случае в оккультном развитии не будет благословения, не будет благословения в оккультном стремлении. Правда и правдивость — в этом высший закон. Какая польза от всех пророков, от всех характеристик сверхчувственных фактов, если они не погружены в купель честнейшей, искреннейшей правдивости! Многое можете вы воспринять с того места, откуда я могу говорить вам относительно тех или иных теософских истин, для меня же милее всего, если вы воспримите слово, что мои наиболее глубокие, наиболее внутренние, связанные с вами стремления заключаются в том, чтобы не говорить ничего такого, о чем нельзя говорить в духе честнейшей правдивости, и что благословение оккультного движения я не могу видеть не в чем ином, как в чувстве долга быть правдивым.
Пусть это будет идти вразрез с нашими желаниями, пусть это будет противоречить тому, что требует наше честолюбие, наше тщеславие, пусть это будет идти вразрез со многим, что находится в нашей душе, пусть нам неприятно подчиняться какому-нибудь авторитету — пусть все это будет так. Но одному авторитету мы должны подчиниться добровольно и с готовностью: авторитету истины, чтобы все, что мы можем дать не только на словах, но и на деле, что мы в каждом отдельном случае можем дать, было проникнуто правдивостью. Этого ищите также и в том, что мы показываем вашим взорам в наших художественных теософских стремлениях. Пытайтесь находить это — и тогда вы, может быть, и увидите, что весьма многого нам не удается достигнуть, но вместе с тем вы увидите, что мы стремимся то, что делаем, окунуть в сферу, в атмосферу правдивости, что мы себе запрещаем говорить о «терпимости», если эта терпимость не правдива, если применяем ее неправдиво. Потому что если мы называем какого-нибудь человека нетерпимым, то это еще не является терпимостью; и если мы всегда подчеркиваем свою терпимость, то это тоже не является терпимостью. Если мы правдивы, то знаем цену себе, знаем, как далеко можем пойти. И когда мы становимся слугами правдивости, то, вместе с тем, мы, само собой разумеется, проявляем и терпимость.
В виде вступления можно было сказать и такие слова, хотя обычно я не вдаюсь в различного рода наставления и подбадрива¬ния. Как было, однако, в связи с таким обстоятельством не излиться из сердца словам, которые обратили бы ваше внимание на то, что под влиянием внутренне родственного импульса мы были в состоянии превращать все снова и снова эту реконструкцию Элевсинской мистерии в известном отношении в нечто такое, к чему можно примкнуть. Мы хотим быть честными и откровенными по отношению к европейским душам; мы хотим быть правдивыми по отношению к ним и хотели в духе правдивости стремиться к тому, чего жаждет европейская душа. То, что является наиболее глубоким, познается часто в конечном итоге в простейших словах, формулируется в конце концов в самых простых словах.
Честно и с откровенным убеждением признаем, что было большим делом воссоздать заново эту Элевсинскую мистерию из темных душевных глубин времени, относящегося к переходу от римского к греческому духу. Почувствуйте и осознайте, что Элевсинской мистерии не было до тех пор, пока она не была создана нашим глубоко почитаемым Э. Шюре, а теперь она есть! Мы ее имеем, и, строя на ней, и притом единственно этим способом, мы можем восстановить перед нашей душой истинный греческий дух, чтобы она могла взирать на него. С такими ощущениями мы чувствуем значение того, с чего мы можем в этом, как и в предыдущем году, открыть наши мюнхенские предприятия. И тогда каждой находящейся здесь душе мы можем позволить наполниться сердечною мыслью — и я уверен, что у многих это будет искренне, — что создатель этой реконструкции Элевсинской мистерии пребывает с нами именно в течение этого мюнхенского времени.
См. также:
- Рудольф Штайнер. О посвящении. О вечности и мгновении. 1-я лекция, часть 1
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Поставим перед своей душой европейское сознание в таком виде, в каком оно проявлялось в течение столетий. Европейская душа чувствовала жизненные загадки, когда перед ней возникали картины, как первый человек — мужчина, женщина, — находясь на бесконечном расстоянии от своего Бога, перед которым он чувствовал страх, слышал искушающий голос сущности, чуждой его человеческой душе. Откуда приходит эта сущность?! Что она такое?! Каково ее родство с собственно душевным? Европейская душа, европейское сознание едва ли считают возможным выяснить себе эти вопросы. Она успокаивается на мысли, что Люцифер — существо, чуждое ей; она удовлетворяется тем, что ей известно, что от него пришло познание, но, вместе с тем, и голос искушения. И как затем, точно из мировых далей, звучат слова, которые налагают божественное наказание!
По своему складу (Fassung) они обладают свойством совершенно не заставлять душу задаваться вопросом, где — в самой настоящей, самой истинной душевной жизни — обитает то, что там, извне, в макрокосме, звучит в пространстве? Попробуйте весьма прочувственно представить в образах то, что представляется как происшествие в раю; попробуйте ощутить, насколько неестественно было бы изображать это в соответствующих образах, в чисто человеческих формах. А теперь попытайтесь представить себе, насколько само собой разумеющимся является, что в тех случаях, когда говорится о наиболее интимных, наиболее глубоких душевных переживаниях греков, перед нашими глазами встает человеческий образ Деметры или Персефоны или даже человеческий образ Диониса или Зевса. Попробуйте почувствовать в этом, как бесконечно близко было греческой душе то, что проходило через макрокосм. Для характеристики этого достаточно одного слова. Это слово может быть высказано просто, совершенно просто.
До тех пор, пока Элевсинская мистерия не была реконструирована нашим глубоко почитаемым другом Э. Шюре в том виде, как мы ее видим в настоящее время, ее не существовало. А теперь мы ее имеем! Достаточно лишь почувствовать то, что заключается в этих двух фразах, и все будет сказано, о чем идет речь в этом деле. Тут дело касается чего-то такого, что, как мне говорит мое ощущение, превышает всякое тривиальное выражение чувства благодарности. Далее тут указывается на все значение этой реконструированной Элевсинской мистерии для всей современной спиритуальной жизни.
Затем многие души должны будут признать, что все, связанное с этой Элевсинской мистерией и историческим оживле¬нием принципов инициации различных эпох, является тем, к чему стремится в своих самых интимных глубинах европейская природа человеческой души. Для каждого, кто относится искренне и серьезно к спиритуальной жизни, существует обязательство глубоко серьезного, святого характера вносить именно этот характер в современную душевную жизнь. Мои милые друзья! Вы можете говорить людям там, во внешнем мире, много всякой всячины о теософских вопросах и возможно, что они будут казаться удовлетворенными такими разговорами. Кто, однако, в состоянии читать в глубинах души, тот знает, в чем души испытывают потребность.
Ему понятно, что людям необходимо дать то, в чем они, возможно, и не отдают себе отчета, в чем, однако, испытывают истинную потребность в своих сердечных глубинах. Такие чувства проникли в мою душу, когда в последнее воскресенье опустился занавес после последней сцены Элевсинской мистерии. И если это представление вызывает такое чувство, то в нем, очевидно, заключается большая плодотворная и деятельная сила. И если за последние годы эта плодотворная и деятельная сила выражалась в столь многом, то мы с легким сердцем можем не обращать внимания на многое другое, что мешало и противодействовало этой плодовитости и деятельности, а в дальнейшем будет, может быть, противодействовать еще больше, чем это было за последние годы.
И что не у меня одного такие ощущения, это мне показали те недели, которые предшествовали нашим мюнхенским выступлениям. Уже в первые дни наших мюнхенских постановок все видели на сцене целый ряд наших друзей так как всех их вы прекрасно знаете, то мне нечего называть их имена, что я бы иначе сделал. Одно лишь я позволю себе сказать, что все мы, сидящие здесь, можем испытывать чувство теплой благодарности по отношению к тем, которые в течение ряда недель с самозабвением, которое необходимо в этом деле, хотя, может быть, иногда и не видно, — с отдачей всех своих сил посвятили себя изучению и проникновению в те образы, которые они должны изображать. У всех их, которых вы видите на сцене, живет сознание, что они являются служителями духовного мира, что в наше время существует необходимость дать общей человеческой культуре духовные ценности и что все должно быть испробовано, чтобы влить эти духовные ценности в общую человеческую культуру.
Благоговение, которое представляющие на сцене испытывают к духовным вопросам, дает им силы охотно переносить многое, что связано с подготовками и постановками. Это необходимо отметить по той причине, что оно стоит в связи со всем нашим делом и потому что напряжение, которое они применяют, поистине слишком значительно для того, чтобы заставить их заниматься постановкой только из честолюбия, или тщеславия, или желания, чтобы ими любовались на сцене. С особенной благодарностью должны мы подумать о тех, которые, так сказать, за кулисами и, может быть, с еще большей видимостью, чем отдельные лица, изображающие на сцене, в течение ряда лет самоотверженно и с жертвенной готовностью отдавали свои возможности и стремления — а особенно возможности, что имеет еще большее значение, чем стремления — на служение именно этому делу.
Мы можем смотреть как на своего рода внутреннюю карму именно нашего движения и на то обстоятельство, что у нас есть личность, которая все, что требуется для сцены, устраивает с такой полнотой, что оно не только соответствует моим личным сердечным намерениям, но, вместе с тем, проникнуто истинной духовностью. То обстоятельство, что в нашей среде находится такая личность, мы должны рассматривать как особенно благоприятствующую нашему движению в Средней Европе карму. И что эта карма является глубоко обоснованной, проявляется также и в том, что та же личность так прекрасно сотрудничала с нами во всем, что могло быть за последние месяцы сделано, например, для нашего «Календаря», который, как и все наши предприятия, служит ведь той же великой цели.
Таким образом, среди тех, которые сотрудничали, не только как представляющие, но и как сотрудничавшие вообще, необходимо в первую очередь назвать фрау Ф. Энардштейн. Затем с великой благодарностью я должен назвать имена наших художников — и мне хотелось бы пробудить это чувство благодарности и в вашем сердце, — имена Волькерта, Линда, Хаса, а в этом году также Стеглица из Копенгагена. Очень многие останутся еще не названными, потому что всех их слишком много. Да, когда видишь на сцене такую картину, то совершенно не думаешь, что может быть ради последней только отделки 40-50 человек принуждены были в большем, чем этот зал, помещении ползать по полу, растягивая то, что заготовили художники, чтобы все привести в должный порядок. И такую обязанность охотно берут на себя наши теософы: они с готовностью ползают по полу, пришивая то, что должно быть пришито и что затем показывается на сцене всего только лишь на несколько минут.
Зачем говорю я все это? Некоторым лицам покажется, может быть, что всего этого говорить не надо. Теософия состоит, однако, не только из теорий и пророчеств. Теософия состоит в отдаче себя в жертву, в готовности принести себя в жертву ради того, что от нас требует наше время, даже в том случае, если эти требования мы выполняем, ползая в течение ряда дней по полу, чтобы привести в порядок то, что затем оживится в нас при созерцании, что должно оживиться в нашей душе для того, чтобы она могла справиться с предъявляемыми ей современностью требованиями. В нас должно пробудиться чувство, что от действительной работы происходит зародыш той духовной жизни, которая необходима будущему человечеству. И когда это почувствуешь, тогда станешь понимать все больше и больше, насколько должны срастись души тех, которые хотят называться теософами, срастись как в общих серьезных и глубоких задачах, так и в конкретной непосредственной работе.
Потому что ценно прежде всего то, что делает каждый отдельный человек, что каждый отдельный человек готов сотворить жертвенного! И ценно то, что каждый человек вырабатывает в себе в смысле выносливости в разочарованиях. Здесь, в этом месте и в нашем среднеевропейском теософском движении, можно сказать так: те, которых карма заставила соединить нити, необходимые для образования духовного зародыша, пережили за последнее время поистине немалые разочарования. Много слов было высказано в связи с этими разочарованиями, одного слова, однако, не было сказано, и будем молить духовные силы, стоящие за нашим движением и воодушевляющие его, чтобы это слово не надо было говорить, а именно пожелания, чтобы наши милые сотрудники не ослабевали! До тех пор, пока они работают, до тех пор, пока они мыслят, мы можем сказать в связи и с нашим достижением: «Они хотят!»
И до тех пор, пока они будут хотеть, безразлично, получатся ли результаты в первый же день или лишь через столетия, до тех пор, пока они будут хотеть, до тех пор будут теософами в истинном смысле слова! Если в этом «хотении», которое стоит выше разочарований, мы будем чувствовать свое единение в истинной деятельной любви, то будем в состоянии работать. Тогда возникает то, что необходимо человечеству на его современной ступени развития. Пусть наши силы будут слабы; больших сил мы ведь не можем дать, чем имеем. Одно лишь мы не можем сделать. В течение ряда месяцев мы это подчеркиваем и на этих днях должны были снова об этом подумать. Между нашими представлениями очень многие из наших друзей были с утра до вечера заняты на генеральных репетициях. Наш милый доктор Унгер читал вам здесь, в Мюнхене, в эти дни доклады.
Для меня было глубоко радостным, воодушевляющим, когда наш милый друг, директор Селлин, пришел вчера утром ко мне и, полный воодушевления от этих докладов д-ра Унгера, сказал мне за кулисами: «Движение, которое выдвигает перед публикой таких воодушевленных представителей, не погибнет!» Разрешите сказать откровенно и честно, чему я сам радуюсь больше всего, когда происходит нечто подобное. Больше всего я радуюсь той самостоятельной силе, тому совершенно самостоятельному способу, каким человеческая личность, совершенно не придерживаясь того, что я высказываю, обосновывает предмет из самой себя, соответственно своим собственным способностям. Тот, кто хочет работать самостоятельно, будет искренне и радостно приветствовать каждое лицо, которое самостоятельно встанет с ним плечо к плечу и даст со своей стороны то, что в состоянии дать после того, как поймет, что именно может присовокупить к целому.
Праздничной радостью был для меня приход директора Селлина, который точно, хотелось бы сказать, из детски чистого сердца высказал большое воодушевление в связи с тем, что слышал. Я могу вам сказать — и знаю, что очень многие мне поверят, — что я испытываю глубочайшую радость по поводу такой самостоятельности, такой индивидуальной деятельности; это истинная правда. Незадолго до того я получил письмо, в котором говорилось, что необходимо было бы принять всякого рода меры в немецком теософском движении, потому что иначе никто ведь не говорит ни одного слова, которое не было бы дословным повторением того, что говорю я сам. Такого представление во внешнем мире о том, что является истиной! Не с критикой надо подходить к такому слову, которое в самом прямом смысле заключает в себе неверное. Не надо подходить к нему с порицанием или с наказанием. К такому слову можно подходить с состраданием.
Однако надо постоянно подчеркивать то другое, что может иметь для нас положительное значение, а именно, что мы должны чувствовать обязанность подвергать испытанию то, что есть. Мы должны чувствовать, что нельзя говорить о каком-нибудь вопросе, пока его не узнаешь, пока не проникнешь в него. В противном случае в оккультном развитии не будет благословения, не будет благословения в оккультном стремлении. Правда и правдивость — в этом высший закон. Какая польза от всех пророков, от всех характеристик сверхчувственных фактов, если они не погружены в купель честнейшей, искреннейшей правдивости! Многое можете вы воспринять с того места, откуда я могу говорить вам относительно тех или иных теософских истин, для меня же милее всего, если вы воспримите слово, что мои наиболее глубокие, наиболее внутренние, связанные с вами стремления заключаются в том, чтобы не говорить ничего такого, о чем нельзя говорить в духе честнейшей правдивости, и что благословение оккультного движения я не могу видеть не в чем ином, как в чувстве долга быть правдивым.
Пусть это будет идти вразрез с нашими желаниями, пусть это будет противоречить тому, что требует наше честолюбие, наше тщеславие, пусть это будет идти вразрез со многим, что находится в нашей душе, пусть нам неприятно подчиняться какому-нибудь авторитету — пусть все это будет так. Но одному авторитету мы должны подчиниться добровольно и с готовностью: авторитету истины, чтобы все, что мы можем дать не только на словах, но и на деле, что мы в каждом отдельном случае можем дать, было проникнуто правдивостью. Этого ищите также и в том, что мы показываем вашим взорам в наших художественных теософских стремлениях. Пытайтесь находить это — и тогда вы, может быть, и увидите, что весьма многого нам не удается достигнуть, но вместе с тем вы увидите, что мы стремимся то, что делаем, окунуть в сферу, в атмосферу правдивости, что мы себе запрещаем говорить о «терпимости», если эта терпимость не правдива, если применяем ее неправдиво. Потому что если мы называем какого-нибудь человека нетерпимым, то это еще не является терпимостью; и если мы всегда подчеркиваем свою терпимость, то это тоже не является терпимостью. Если мы правдивы, то знаем цену себе, знаем, как далеко можем пойти. И когда мы становимся слугами правдивости, то, вместе с тем, мы, само собой разумеется, проявляем и терпимость.
В виде вступления можно было сказать и такие слова, хотя обычно я не вдаюсь в различного рода наставления и подбадрива¬ния. Как было, однако, в связи с таким обстоятельством не излиться из сердца словам, которые обратили бы ваше внимание на то, что под влиянием внутренне родственного импульса мы были в состоянии превращать все снова и снова эту реконструкцию Элевсинской мистерии в известном отношении в нечто такое, к чему можно примкнуть. Мы хотим быть честными и откровенными по отношению к европейским душам; мы хотим быть правдивыми по отношению к ним и хотели в духе правдивости стремиться к тому, чего жаждет европейская душа. То, что является наиболее глубоким, познается часто в конечном итоге в простейших словах, формулируется в конце концов в самых простых словах.
Честно и с откровенным убеждением признаем, что было большим делом воссоздать заново эту Элевсинскую мистерию из темных душевных глубин времени, относящегося к переходу от римского к греческому духу. Почувствуйте и осознайте, что Элевсинской мистерии не было до тех пор, пока она не была создана нашим глубоко почитаемым Э. Шюре, а теперь она есть! Мы ее имеем, и, строя на ней, и притом единственно этим способом, мы можем восстановить перед нашей душой истинный греческий дух, чтобы она могла взирать на него. С такими ощущениями мы чувствуем значение того, с чего мы можем в этом, как и в предыдущем году, открыть наши мюнхенские предприятия. И тогда каждой находящейся здесь душе мы можем позволить наполниться сердечною мыслью — и я уверен, что у многих это будет искренне, — что создатель этой реконструкции Элевсинской мистерии пребывает с нами именно в течение этого мюнхенского времени.
См. также:
- Рудольф Штайнер. О посвящении. О вечности и мгновении. 1-я лекция, часть 1
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky