Версия для печати
Фрагмент беседы кинорежиссера Андрея Звягинцева с корреспондентом издания "Театрал" Анной Тиминой. Полностью весь материал можно прочесть на сайте издания.
– Ваша картина «Левиафан» в свое время вызвала восторженные отклики западной прессы, однако в России вокруг фильма разгорелся скандал. Чем вы объясняете такую полярность реакций?
– Мы стали какими-то нетерпимыми, агрессивными, легко воспламеняемыми. Но мне не особенно хочется вновь входить в эту реку. Фильм случился, прошел с большим успехом, и теперь я уже очень далек от этих треволнений. В общем-то, я и тогда старался пропускать их мимо себя. Мне как-то хватило рекомендации выйти на Красную площадь, встать на колени и попросить прощения у всего русского народа. Сделал мне один персонаж такое предложение, от которого я, признаться, отказался.
– У фильма «Возвращение» в этом смысле была счастливая судьба, однако в одном из своих интервью вы говорили, что и на него набрасывались.
– Понимаете, я тогда еще не нарастил броню. Мне было 39 лет, но в профессии я был абсолютный новичок без режиссерского образования. Я едва сделал первый шаг и думал, что создал нечто заслуживающее одобрения и внимания. И вдруг – столкновение с реальностью. Конечно же, меня смутила та часть критики, которая отнеслась к картине прохладно. Но надо иметь в виду, что я откликался тогда на то, что ранит. Если бы реакция на первую мою картину была такой, как на «Левиафан», даже не знаю, как бы я это пережил.
– Что для вас было самым важным в главной героине картины «Елена»?
– Очень многое, поскольку этот персонаж является главным объектом рассмотрения. Мы, как под лупой, наблюдаем за тем, как человек незаметно для себя принимает решение о необратимом поступке. Нам хотелось застать ее в этом состоянии выбора. Многие говорили, что фильм о социальном неравенстве. Ну, эта тема, безусловно, присутствует. Но она очевидна. А главный акцент, который мы стремились сделать в этой картине, – то, как человек с легкостью превращается в монстра. Хорошо помню один случай: стою в аэропорту, в руках держу сценарий фильма и случайно обращаю внимание на бегущую строку. Передают новости. Слово в слово запомнил, что там было написано: «Предпринимательница из Подмосковья заказала своего мужа за 40 тысяч рублей». Ну, думаю, привет тебе, Елена. А ведь невозможно было помыслить, чтобы мы, с нашим культурным наследием, духовным опытом, с Толстым и Достоевским, народом-богоносцем, будет наблюдать такие сокрушительные изменения в человеке. Внезапно спала цивилизованная оболочка, и обнажилось какое-то страшное нутро. Почему так произошло?..
– Какой эпизод фильма «Нелюбовь» был для вас самым сложным?
– Я страшился эпизода с мальчиком, а также двух эротических сцен. Отмечу, что мальчик, игравший Лешу, не знал сюжета и не читал сценария. Он не слышал ругани и страшных слов, которые говорили на кухне родители. Когда мы снимали эпизод за дверью, я предложил ему вообразить, что у него есть мечта, и сказал: «Когда мы будем готовы к съемке, представь себе, что она никогда не осуществится». В абсолютной тишине он стоял в углу и ждал, когда к нему придет это чувство. Как только он ощущал его приближение, тихонечко, не поднимая глаз, кивал мне головой – так мы условились. Он делал это восемь дублей.
За ключевую сцену в морге я, в общем, был спокоен – знал, что Марьяна Спивак и Алексей Розин ее сделают. Перед началом съемки я предупредил актеров: сейчас мы уберем целлофан, и вы увидите зрелище. Оно не для слабонервных. Изделие под целлофаном было выполнено из латекса, однако оно вызывало определенные чувства. Без сомнения Марьяна – очень-очень талантливая актриса. Весь длинный кусок, начиная со слов: «Я готова», и заканчивая моментом, когда координатор уводит ее из комнаты, был снят с одного дубля, если не считать технической репетиции, когда мы согласовали перемещения людей с движением камеры и установили свет. Нам удалось поймать спонтанное чувство, будто ты действительно оказываешься в пространстве близости смерти и ужаса.
На эту сцену был отведен целый съемочный день, и я понимал, что в конце концов мы все-таки добьемся нужного результата. Однако после того, как просмотрел в отдельности те события, которые происходят с героиней Марьяны, а потом те, которые случаются с героем Леши, я понял, что делать второй дубль просто ни к чему. Может, и появится какой-то прибыток, но все-таки это будет уже второй дубль. А этот – единственный.
– Что случилось с мальчиком? Он жив?
– Кульминационный эпизод построен таким образом, что не оставляет нам ясности. Но только для того, чтобы дать зрителю возможность самому решить, есть ли надежда. Это ведь не детективная история, которая по законам жанра непременно должна быть замкнутой, закрытой. Мы можем позволить себе так и не дать ответа, чтобы подчеркнуть – эта история не о мальчике, а о его родителях. Это их путешествие к самим себе. К тому зеркалу, которое, возможно, явит всю полноту их катастрофы, их беды, их нищеты. Возможно, это запустит механизм изменения, но может, и нет.
– Актеры для вас – это соратники или исполнители?
– Конечно, соратники. А на время работы над фильмом – закадычные друзья. Актеры – это дух фильма. Без них ничего не получится. Если между вами только контрактные отношения, невозможно коснуться каких-то тонких вещей.
– В минувшем году вышло два фильма, которые стакливали лбами и зрители, и критики. Это ваша картина «Нелюбовь» и картина Бориса Хлебникова «Аритмия». Как вы к этому относитесь?
– Как-то мы с Борей встретились и посмеялись над этим противостоянием. А вообще, вы знаете, забавная ситуация: два явления оказываются причудливым образом связаны друг с другом – тут развод и там развод. «Давайте-ка мы их сравним», – пишут доморощенные кинокритики из Инстаграма. Было бы странно нам с Борисом в этом участвовать. Поэтому мы просто улыбнулись и посочувствовали друг другу.
– Чехов говорил: «Какое счастье любить людей». Вы в этом плане счастливый человек?
– Невозможно, мне кажется, любить людей как массу. Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что знаю, почему возник этот вопрос. Не раз слышал в свой адрес упрек, мол, не любите вы людей. А кто-то еще добавляет жару в эту топку – мол, не любите русских людей. Доказывать что-то и оправдываться, я считаю, не нужно.
– Как в Канне относятся к русским? Чувствуется ли изгойство из-за политики России?
– В Канне огромное количество гостей, поэтому ответить на этот вопрос сложно. Если речь идет о членах жюри, то на личном уровне мы относились друг к другу с огромным уважением. Да и вообще, я бы не сказал, что испытывал что-то похожее на «изгойство». Конечно, там все в курсе, что здесь происходит. А как относятся? Я думаю, с сочувствием, мол, как же так, что же это у вас там, как-то не по-человечески – держать человека в СИЗО, довести до инфаркта, другого держать под домашним арестом, отнять загранпаспорт… Там отлично знают весь контекст и просто пребывают в недоумении. Я скажу так: люди, у которых все в порядке с головой и с совестью, с огромным уважением и любовью относятся к людям, живущим здесь.
– Что вы можете сказать о недавних нападках в прессе на Алексея Серебрякова после того, как он критически высказался о русском менталитете и современной русской жизни?
– Я поддерживаю Алексея Серебрякова – человек высказал свое мнение. К сожалению, мы оказываемся в пространстве, когда делать это становится опасно. И это тревожный симптом, потому что свободное общество предполагает высказывание всех мнений. Убежден, все, что пригодно и полезно для общества, все, что дает пищу уму, сомнениям, рефлексии по поводу нашего пути, – непременно останется в общественном поле. А всякая шелуха, о которой некоторые думают: «Дай волю – они такого наговорят!», не приживется. Потому что человек наделен природным даром отличать правду от лжи, зерна от плевел. Вся эта охранительность, оградительность на самом деле не более чем политическая мера – стремление заткнуть всякий свободный голос, призывающий критически взглянуть на устройство жизни.
– Чувствуете ли вы неуверенность в себе? Что делать, если опускаются руки и хочется уйти из профессии? Что мотивирует и выводит из творческого кризиса?
– Неуверенность – это здоровое чувство. Не сомневаются только самонадеянные люди. Если актер перестает волноваться перед выходом на сцену, это тревожный симптом. То же относится и к режиссуре. Я, например, первый съемочный день всегда отвожу только на самые простые сцены. Иначе есть риск пить кофе до обеда. Понял это еще на съемках «Возвращения». Смена была назначена на восемь утра, но только к четырем часам дня мы были готовы снять простейший план. Все это время я, как мог, откладывал начало из страха перед этой махиной, которая сейчас тебя накроет, и ты каждый день будешь влачить в гору этот Сизифов камень. Из творческого кризиса выводит только работа. Вот сейчас я пребываю в творческом кризисе, потому что целый год езжу по миру с фильмом «Нелюбовь» и рассказываю, как мы его снимали. В буквальном смысле. Но как только начнется новая картина – кризис отступит. Если руки опускаются, надо их поднимать. Прямо изо всех сил тянуть себя из болота, как Мюнхгаузен.
– Что будет с русским кино через пять лет?
– Вы, наверное, хотели спросить «через шесть». Не знаю, но то, что индустриальное, коммерческое кино (которое, разумеется, оплодотворяет и остальные сферы киножизни) набирает обороты, это факт. В целом мы переместились на другой профессиональный уровень по сравнению с тем, что было в 90-е годы, когда индустрия обрушилась, а из профессии ушли люди. Я лично знаю человека, который, будучи невероятно талантливым художником, устроился тогда делать интерьеры для ресторанов. «Мосфильм» был разорен. Но с начала нулевых мы стали понемногу нарабатывать мышцу. К сегодняшнему моменту, профессионалы, наверное, есть. Другой вопрос, какова воля тех, кто заказывает музыку. Я имею в виду и частных продюсеров, и государство. Каковы будут приоритеты? Что будет интересно тем, кто может обеспечить кинопроизводство? Вот это большой вопрос.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
– Ваша картина «Левиафан» в свое время вызвала восторженные отклики западной прессы, однако в России вокруг фильма разгорелся скандал. Чем вы объясняете такую полярность реакций?
– Мы стали какими-то нетерпимыми, агрессивными, легко воспламеняемыми. Но мне не особенно хочется вновь входить в эту реку. Фильм случился, прошел с большим успехом, и теперь я уже очень далек от этих треволнений. В общем-то, я и тогда старался пропускать их мимо себя. Мне как-то хватило рекомендации выйти на Красную площадь, встать на колени и попросить прощения у всего русского народа. Сделал мне один персонаж такое предложение, от которого я, признаться, отказался.
– У фильма «Возвращение» в этом смысле была счастливая судьба, однако в одном из своих интервью вы говорили, что и на него набрасывались.
– Понимаете, я тогда еще не нарастил броню. Мне было 39 лет, но в профессии я был абсолютный новичок без режиссерского образования. Я едва сделал первый шаг и думал, что создал нечто заслуживающее одобрения и внимания. И вдруг – столкновение с реальностью. Конечно же, меня смутила та часть критики, которая отнеслась к картине прохладно. Но надо иметь в виду, что я откликался тогда на то, что ранит. Если бы реакция на первую мою картину была такой, как на «Левиафан», даже не знаю, как бы я это пережил.
– Что для вас было самым важным в главной героине картины «Елена»?
– Очень многое, поскольку этот персонаж является главным объектом рассмотрения. Мы, как под лупой, наблюдаем за тем, как человек незаметно для себя принимает решение о необратимом поступке. Нам хотелось застать ее в этом состоянии выбора. Многие говорили, что фильм о социальном неравенстве. Ну, эта тема, безусловно, присутствует. Но она очевидна. А главный акцент, который мы стремились сделать в этой картине, – то, как человек с легкостью превращается в монстра. Хорошо помню один случай: стою в аэропорту, в руках держу сценарий фильма и случайно обращаю внимание на бегущую строку. Передают новости. Слово в слово запомнил, что там было написано: «Предпринимательница из Подмосковья заказала своего мужа за 40 тысяч рублей». Ну, думаю, привет тебе, Елена. А ведь невозможно было помыслить, чтобы мы, с нашим культурным наследием, духовным опытом, с Толстым и Достоевским, народом-богоносцем, будет наблюдать такие сокрушительные изменения в человеке. Внезапно спала цивилизованная оболочка, и обнажилось какое-то страшное нутро. Почему так произошло?..
– Какой эпизод фильма «Нелюбовь» был для вас самым сложным?
– Я страшился эпизода с мальчиком, а также двух эротических сцен. Отмечу, что мальчик, игравший Лешу, не знал сюжета и не читал сценария. Он не слышал ругани и страшных слов, которые говорили на кухне родители. Когда мы снимали эпизод за дверью, я предложил ему вообразить, что у него есть мечта, и сказал: «Когда мы будем готовы к съемке, представь себе, что она никогда не осуществится». В абсолютной тишине он стоял в углу и ждал, когда к нему придет это чувство. Как только он ощущал его приближение, тихонечко, не поднимая глаз, кивал мне головой – так мы условились. Он делал это восемь дублей.
За ключевую сцену в морге я, в общем, был спокоен – знал, что Марьяна Спивак и Алексей Розин ее сделают. Перед началом съемки я предупредил актеров: сейчас мы уберем целлофан, и вы увидите зрелище. Оно не для слабонервных. Изделие под целлофаном было выполнено из латекса, однако оно вызывало определенные чувства. Без сомнения Марьяна – очень-очень талантливая актриса. Весь длинный кусок, начиная со слов: «Я готова», и заканчивая моментом, когда координатор уводит ее из комнаты, был снят с одного дубля, если не считать технической репетиции, когда мы согласовали перемещения людей с движением камеры и установили свет. Нам удалось поймать спонтанное чувство, будто ты действительно оказываешься в пространстве близости смерти и ужаса.
На эту сцену был отведен целый съемочный день, и я понимал, что в конце концов мы все-таки добьемся нужного результата. Однако после того, как просмотрел в отдельности те события, которые происходят с героиней Марьяны, а потом те, которые случаются с героем Леши, я понял, что делать второй дубль просто ни к чему. Может, и появится какой-то прибыток, но все-таки это будет уже второй дубль. А этот – единственный.
– Что случилось с мальчиком? Он жив?
– Кульминационный эпизод построен таким образом, что не оставляет нам ясности. Но только для того, чтобы дать зрителю возможность самому решить, есть ли надежда. Это ведь не детективная история, которая по законам жанра непременно должна быть замкнутой, закрытой. Мы можем позволить себе так и не дать ответа, чтобы подчеркнуть – эта история не о мальчике, а о его родителях. Это их путешествие к самим себе. К тому зеркалу, которое, возможно, явит всю полноту их катастрофы, их беды, их нищеты. Возможно, это запустит механизм изменения, но может, и нет.
– Актеры для вас – это соратники или исполнители?
– Конечно, соратники. А на время работы над фильмом – закадычные друзья. Актеры – это дух фильма. Без них ничего не получится. Если между вами только контрактные отношения, невозможно коснуться каких-то тонких вещей.
– В минувшем году вышло два фильма, которые стакливали лбами и зрители, и критики. Это ваша картина «Нелюбовь» и картина Бориса Хлебникова «Аритмия». Как вы к этому относитесь?
– Как-то мы с Борей встретились и посмеялись над этим противостоянием. А вообще, вы знаете, забавная ситуация: два явления оказываются причудливым образом связаны друг с другом – тут развод и там развод. «Давайте-ка мы их сравним», – пишут доморощенные кинокритики из Инстаграма. Было бы странно нам с Борисом в этом участвовать. Поэтому мы просто улыбнулись и посочувствовали друг другу.
– Чехов говорил: «Какое счастье любить людей». Вы в этом плане счастливый человек?
– Невозможно, мне кажется, любить людей как массу. Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что знаю, почему возник этот вопрос. Не раз слышал в свой адрес упрек, мол, не любите вы людей. А кто-то еще добавляет жару в эту топку – мол, не любите русских людей. Доказывать что-то и оправдываться, я считаю, не нужно.
– Как в Канне относятся к русским? Чувствуется ли изгойство из-за политики России?
– В Канне огромное количество гостей, поэтому ответить на этот вопрос сложно. Если речь идет о членах жюри, то на личном уровне мы относились друг к другу с огромным уважением. Да и вообще, я бы не сказал, что испытывал что-то похожее на «изгойство». Конечно, там все в курсе, что здесь происходит. А как относятся? Я думаю, с сочувствием, мол, как же так, что же это у вас там, как-то не по-человечески – держать человека в СИЗО, довести до инфаркта, другого держать под домашним арестом, отнять загранпаспорт… Там отлично знают весь контекст и просто пребывают в недоумении. Я скажу так: люди, у которых все в порядке с головой и с совестью, с огромным уважением и любовью относятся к людям, живущим здесь.
– Что вы можете сказать о недавних нападках в прессе на Алексея Серебрякова после того, как он критически высказался о русском менталитете и современной русской жизни?
– Я поддерживаю Алексея Серебрякова – человек высказал свое мнение. К сожалению, мы оказываемся в пространстве, когда делать это становится опасно. И это тревожный симптом, потому что свободное общество предполагает высказывание всех мнений. Убежден, все, что пригодно и полезно для общества, все, что дает пищу уму, сомнениям, рефлексии по поводу нашего пути, – непременно останется в общественном поле. А всякая шелуха, о которой некоторые думают: «Дай волю – они такого наговорят!», не приживется. Потому что человек наделен природным даром отличать правду от лжи, зерна от плевел. Вся эта охранительность, оградительность на самом деле не более чем политическая мера – стремление заткнуть всякий свободный голос, призывающий критически взглянуть на устройство жизни.
– Чувствуете ли вы неуверенность в себе? Что делать, если опускаются руки и хочется уйти из профессии? Что мотивирует и выводит из творческого кризиса?
– Неуверенность – это здоровое чувство. Не сомневаются только самонадеянные люди. Если актер перестает волноваться перед выходом на сцену, это тревожный симптом. То же относится и к режиссуре. Я, например, первый съемочный день всегда отвожу только на самые простые сцены. Иначе есть риск пить кофе до обеда. Понял это еще на съемках «Возвращения». Смена была назначена на восемь утра, но только к четырем часам дня мы были готовы снять простейший план. Все это время я, как мог, откладывал начало из страха перед этой махиной, которая сейчас тебя накроет, и ты каждый день будешь влачить в гору этот Сизифов камень. Из творческого кризиса выводит только работа. Вот сейчас я пребываю в творческом кризисе, потому что целый год езжу по миру с фильмом «Нелюбовь» и рассказываю, как мы его снимали. В буквальном смысле. Но как только начнется новая картина – кризис отступит. Если руки опускаются, надо их поднимать. Прямо изо всех сил тянуть себя из болота, как Мюнхгаузен.
– Что будет с русским кино через пять лет?
– Вы, наверное, хотели спросить «через шесть». Не знаю, но то, что индустриальное, коммерческое кино (которое, разумеется, оплодотворяет и остальные сферы киножизни) набирает обороты, это факт. В целом мы переместились на другой профессиональный уровень по сравнению с тем, что было в 90-е годы, когда индустрия обрушилась, а из профессии ушли люди. Я лично знаю человека, который, будучи невероятно талантливым художником, устроился тогда делать интерьеры для ресторанов. «Мосфильм» был разорен. Но с начала нулевых мы стали понемногу нарабатывать мышцу. К сегодняшнему моменту, профессионалы, наверное, есть. Другой вопрос, какова воля тех, кто заказывает музыку. Я имею в виду и частных продюсеров, и государство. Каковы будут приоритеты? Что будет интересно тем, кто может обеспечить кинопроизводство? Вот это большой вопрос.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
22.08.2018, 286 просмотров.