Действующий ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге Николай Вахтин и будущий ректор (вступает в должность с 1 сентября) Вадим Волков рассказали в интервью РБК Петербург о «зачистке» рынка частного образования, понесенных вузом потерях и его перспективах в сборе необходимых для работы денег.
— Приходилось слышать мнение, что возврат лицензии ЕУ — примерно такой же произвол, каким был отзыв: без видимых причин остановили вашу деятельность и без видимых причин возобновили.
В.В.: — Назвать возврат лицензии произвольным нельзя. Было четыре выездных проверки, и каждый раз мы заботились о том, чтобы устранять все выявленные нарушения и чтобы в документах у нас был полный порядок. Если бы и сейчас нам отказали в получении лицензии, то придирки надзорного ведомства носили бы уже комичный или гротескный характер. Сохранить репутацию Рособрнадзору было бы сложно.
— В чем истинные причины отзыва и возврата лицензии — кто стоит за этой историей?
Н.В.: — За время, пока «история» длилась, разными людьми было озвучено около десятка гипотез, так что можете выбрать, какая вам больше нравится. Из последнего — журналисты, сложив два и два, сделали логичный, на их взгляд, вывод, что все причины — в имуществе: как только мы оставили попытки сохранить за собой Малый Мраморный дворец, который арендовали в течение 23 лет и собирались реконструировать, так вскоре оказались снова с лицензией. Но у меня нет никаких данных ни за, ни против этой версии. Зато я твердо знаю, что возвращение лицензии произошло после того, как сменилось федеральное правительство. Несомненно, что приход Татьяны Голиковой на пост вице-премьера и возвращение во власть Алексея Кудрина немало способствовали благополучному для нас исходу дела. Это я знаю точно.
— Вы точно знаете влиятельных сторонников Европейского. А влиятельных противников?
Н.В.: — Нет, они по-прежнему молчат. За год никто не вышел из тени. Вот когда нас лишали лицензии в 2008 году — и нам пришлось закрыть программу (мониторинга российских выборов — ред.), тогда претензия государства была вполне конкретна: по их мнению, мы перешли какую-то черту. Мы были с этой претензией не согласны, поскольку программа являлась исследовательским, а не политическим проектом, но все же это была игра в открытую — государство выдает лицензию и определяет правила. Важно, чтобы они были прозрачны. А что именно произошло сейчас, я не знаю!
— Что говорит ваша история о практике правоприменения в России? Какие методы правового спора с надзорными органами эффективны, а какие нет?
В.В.: — С точки зрения применения правовых норм, у государственных структур очень широкое поле для инноваций — например, по линии межведомственного взаимодействия. Когда на нас поступила очередная жалоба — от депутата Законодательного собрания Анохина — и выяснилось, что в здании университета серверные ящики выступают из-за стены на несколько сантиметров больше положенного, то пожарный надзор выписал предписание устранить нарушение. Убрать эти ящики было простым делом. Но дальше Рособрнадзор послал запрос в Госпожнадзор и получил ответ, что у нас не действует пожарный сертификат, а уже на этом основании отказал в лицензии. Вот таких многоходовых комбинаций можно придумать бесконечное число. Если есть установка — применить механизм регулирования, основанного на огромном количестве правил — то с помощью этого механизма государство может делать все, что заблагорассудится. И формально будет право.
— А неформально?
В.В.: — Неформально, кроме букв закона, которые в российской ситуации можно трактовать по-разному, есть еще дух закона. И если судебная система проявляет здравый смысл, то мы можем отбить претензии, доказав, что принятые госорганом меры не пропорциональны допущенному нарушению. Как в случае с Малым Мраморным дворцом — выявленные нарушения охранных обязательств были ничтожны, а последствия совершенно не пропорциональны. В том числе, последствия для дворца — ведь мы готовили и оплачивали проект его реконструкции, направленный на сохранение и долгую новую жизнь памятника. Теперь проект остановлен, городу предстоит начинать его с нуля, но это отдельная история.
Так вот, суды призваны защищать здравый смысл в ситуациях избыточного регулирования, но мы видели, как судебная система последовательно вставала на позицию государственных органов. Однако, с правовой точки зрения, у этой истории оказался важный аспект — кейс Европейского университета стал кристаллизующим, мобилизующим в отношениях Рособрнадзора и российской сферы высшего образования.
— Кого он мобилизовал?
В.В.: — Университетское сообщество. Наши эксперты собрали все открытые данные по проверкам, которые проводил Рособрнадзор с 2010-2015 годов, смоделировали на этих данных политику надзорного ведомства и показали, как именно оно действует. Мы много писали о том, какие издержки накладывает Рособрнадзор на отрасль российского высшего образования. Это боль для всех. Мы кристаллизовали это явление, научно описали и сделали наглядным.
— Таким образом, кейс Европейского — не уникальный? Все образование находится под давлением?
Н.В.: — И особенно частное высшее образование. Применяемый механизм регулирования, емко описанный Вадимом Викторовичем, делает Рособрнадзор не органом контроля, а дубиной в руках того, чьи заказы он в данный момент выполняет. Например, выполняется заказ государства на расчистку сферы образования от частных вузов. Ведь мы знаем, что количество закрытых частных вузов — в разы больше, чем количество закрытых государственных. И все эти массированные проверки частного образования в России явно делаются в исполнение вполне конкретного решения правительства. Другой вопрос, что многие из частных университетов действительно следовало закрыть, потому что это фабрики дипломов, которые не имеют никакого отношения к образованию, науке — вообще ни к чему. Просто продают дипломы и получают деньги. Им казалось, что у них в порядке документы, а выяснилось, что и при нормальных документах любого можно закрыть. Это хорошо, что Рособрнадзор прекратил деятельность жуликов, которые прикрывались крепко сделанными документами, но не таким способом нужно регулировать качество образования. Потому что сегодня кому-то захотелось закрыть частные вузы, завтра кому-то захочется закрыть вузы городов, начинающихся на букву «С», или еще какие-нибудь.
— Вы кристаллизовали ущерб, наносимый российскому высшему образованию — и что это дало?
В.В.: — Появилось открытое письмо руководства пятидесяти российских вузов против существующих механизмов надзора и аккредитации. Потом было совещание у Дмитрия Медведева с представителями этих вузов, а флагманами на нем выступили СПбГУ, НИУ ВШЭ и РАНХиГС — тяжелая артиллерия. Это было публичное солидарное действие. Регулируемые восстали против регулятора. Мы ставим себе в заслугу, что смогли артикулировать общий интерес и сыграть положительную роль в решении общей проблемы. Мы надеемся, что сейчас сняли ее остроту индивидуально для себя, но, чтобы получить правовые гарантии, мы должны решить ее системно, для всей сферы образования.
— Университет был основан и работал на деньги иностранных фондов, в том числе Фонда Сороса — и в этом заключалась ваша экономическая модель. Она позволяла учить студентов бесплатно, хорошо успевающим платить стипендии, преподавателям выплачивать высокие оклады. Но она же и подвела университет — использование иностранных денег стало серьезным политическим риском?
В.В.: — Мы, естественно, все иностранное финансирование, которое у нас было, после выхода соответствующего закона в 2015 году прекратили.
Н.В.: — Запрет распространяется только на частные вузы. Государственные российские вузы имеют полное право получать любое иностранное финансирование. В этом большая экономическая несправедливость.
В.В.: — Нельзя сказать, что мы прицельно делали ставку на иностранное финансирование. Европейский университет создавался в середине 1990-х годов, когда деньги международных фондов были единственно возможным источником для негосударственного вуза. Как только бизнес в России стал готов к тому, чтобы поддерживать сферу науки и образования, и как только появился закон об эндаунментах (2009 год), мы сразу же начали переход на внутренние российские источники финансирования. Работающие в России компании стали давать деньги и на работу профессуры, и на текущую деятельность, и в фонд целевого капитала. Какая-то доля поступлений из международных фондов у нас, безусловно, оставалась до 2015 года. И хотя уже три года как мы ее полностью заместили, шлейф тянется до сих пор — многие уверены, что мы живем на деньги Запада.
— Каков годовой бюджет университета?
Н.В.: — Вряд ли это публичная информация. В относительных величинах могу сказать, что примерно на 15% сократился бюджет этого года к прошлому. Мы его сократили, не будучи уверенными в том, что нам вернут лицензию. И были готовы к дальнейшему сокращению, но это — сжатие до состояния зимней спячки. В таком состоянии мы можем сохранить ядро профессуры, вести научную работу, но если речь идет о динамично развивающемся университете, то, конечно, нужно не сокращать бюджет, а увеличивать.
В.В.: — Что мы и планируем. Составляющие нашего дохода — это поступления от фонда целевого капитала, то есть ежегодные проценты от размещенных управляющей компанией средств этого фонда, прямые пожертвования на текущую деятельность, гранты на научные проекты и небольшая доля бюджета — доходы, которые мы сами зарабатываем в виде платы за обучение и исследований по заказу корпораций (например, мы делали исследование по заказу «Норильского Никеля» или «Роснано»). Раньше у нас обучалось ежегодно более 40 иностранных студентов, которые платили нормальные, по международным рыночным ставкам, деньги. Был вынужденный перерыв, а теперь нам нужно эту составляющую бюджета наращивать. Значимый показатель качества университета — способность самостоятельно зарабатывать достаточно большие деньги.
— Какую долю составляет государственное финансирование?
Н.В.: — Ни копейки. Из российского бюджета мы ничего не берем. Государственные гранты на научные исследования — РФФИ, РНФ, Президентский грант, других фондов — конечно, используем.
— Сколько вы потеряли из-за отзыва лицензии?
В.В.: — Мы не могли учить студентов и, в том числе, иностранных студентов, поэтому денег за обучение не было, но они пока не составляли значимой части нашего бюджета. Деньги целевого фонда не сократились. Серьезная потеря — в том, что нам пришлось отказаться от проекта реконструкции Малого Мраморного дворца, который был уже в активной фазе. Мы потратили большие деньги — порядка 140 млн руб. — на предпроектные разработки и первые стадии проектирования, потом собирали пожертвования на саму реконструкцию. Из необходимой суммы в 2,2 млрд руб. у нас было собрано 54%. Международный архитектурный конкурс был очень высокого порядка, и эта реконструкция должна была стать примером не только для Петербурга, но и для мира — примером того, как можно бережно приспособить старое здание к новым задачам университетской деятельности ХХI века. Мы считаем, что это упущенные возможности для города — и упущенные им инвестиции.
Н.В.: — Нашей проектной документацией по реконструкции дворца — 20 ящиками бумаг — Петербург, кстати, мог бы воспользоваться. Пока городские власти хотят все делать заново.
— Вы потеряли людей?
Н.В: — От нас ушли несколько профессоров — в «Газпром», в московскую РЭШ (Российская экономическая школа — ред.). Но 95% преподавателей мы сохранили. Потери психологические — огромные. Потерь репутационных нет совсем. Наоборот, благодаря тому, что в период образовательного простоя мы значительно усилили просветительские проекты, проводили много открытых лекций, увеличили число научно-исследовательских программ, наша известность и видимость стали гораздо выше. Мы шутим между собой: те, кто надеялись, что мы наконец заткнемся, достигли прямо обратного результата.
— Набор слушателей в этом году будет?
Н.В.: — Да. Рассчитываем начать учебный год с 1 октября. Из-за более позднего начала года придется изменить учебные планы, то есть, прежде всего, переписать тонны бумаги. Чтобы новые проверки не выявили нарушений.
— Будет ли когда-либо открыт бакалавриат?
Н.В.: — Мы постоянно обсуждаем идею бакалавриата, но мнения разделились полярно. И обе стороны приводят очень серьезные аргументы. На всякий случай у нас есть команда, которая весь прошлый год занималась разработкой и подготовкой реализации этой идеи.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
— Приходилось слышать мнение, что возврат лицензии ЕУ — примерно такой же произвол, каким был отзыв: без видимых причин остановили вашу деятельность и без видимых причин возобновили.
В.В.: — Назвать возврат лицензии произвольным нельзя. Было четыре выездных проверки, и каждый раз мы заботились о том, чтобы устранять все выявленные нарушения и чтобы в документах у нас был полный порядок. Если бы и сейчас нам отказали в получении лицензии, то придирки надзорного ведомства носили бы уже комичный или гротескный характер. Сохранить репутацию Рособрнадзору было бы сложно.
— В чем истинные причины отзыва и возврата лицензии — кто стоит за этой историей?
Н.В.: — За время, пока «история» длилась, разными людьми было озвучено около десятка гипотез, так что можете выбрать, какая вам больше нравится. Из последнего — журналисты, сложив два и два, сделали логичный, на их взгляд, вывод, что все причины — в имуществе: как только мы оставили попытки сохранить за собой Малый Мраморный дворец, который арендовали в течение 23 лет и собирались реконструировать, так вскоре оказались снова с лицензией. Но у меня нет никаких данных ни за, ни против этой версии. Зато я твердо знаю, что возвращение лицензии произошло после того, как сменилось федеральное правительство. Несомненно, что приход Татьяны Голиковой на пост вице-премьера и возвращение во власть Алексея Кудрина немало способствовали благополучному для нас исходу дела. Это я знаю точно.
— Вы точно знаете влиятельных сторонников Европейского. А влиятельных противников?
Н.В.: — Нет, они по-прежнему молчат. За год никто не вышел из тени. Вот когда нас лишали лицензии в 2008 году — и нам пришлось закрыть программу (мониторинга российских выборов — ред.), тогда претензия государства была вполне конкретна: по их мнению, мы перешли какую-то черту. Мы были с этой претензией не согласны, поскольку программа являлась исследовательским, а не политическим проектом, но все же это была игра в открытую — государство выдает лицензию и определяет правила. Важно, чтобы они были прозрачны. А что именно произошло сейчас, я не знаю!
— Что говорит ваша история о практике правоприменения в России? Какие методы правового спора с надзорными органами эффективны, а какие нет?
В.В.: — С точки зрения применения правовых норм, у государственных структур очень широкое поле для инноваций — например, по линии межведомственного взаимодействия. Когда на нас поступила очередная жалоба — от депутата Законодательного собрания Анохина — и выяснилось, что в здании университета серверные ящики выступают из-за стены на несколько сантиметров больше положенного, то пожарный надзор выписал предписание устранить нарушение. Убрать эти ящики было простым делом. Но дальше Рособрнадзор послал запрос в Госпожнадзор и получил ответ, что у нас не действует пожарный сертификат, а уже на этом основании отказал в лицензии. Вот таких многоходовых комбинаций можно придумать бесконечное число. Если есть установка — применить механизм регулирования, основанного на огромном количестве правил — то с помощью этого механизма государство может делать все, что заблагорассудится. И формально будет право.
— А неформально?
В.В.: — Неформально, кроме букв закона, которые в российской ситуации можно трактовать по-разному, есть еще дух закона. И если судебная система проявляет здравый смысл, то мы можем отбить претензии, доказав, что принятые госорганом меры не пропорциональны допущенному нарушению. Как в случае с Малым Мраморным дворцом — выявленные нарушения охранных обязательств были ничтожны, а последствия совершенно не пропорциональны. В том числе, последствия для дворца — ведь мы готовили и оплачивали проект его реконструкции, направленный на сохранение и долгую новую жизнь памятника. Теперь проект остановлен, городу предстоит начинать его с нуля, но это отдельная история.
Так вот, суды призваны защищать здравый смысл в ситуациях избыточного регулирования, но мы видели, как судебная система последовательно вставала на позицию государственных органов. Однако, с правовой точки зрения, у этой истории оказался важный аспект — кейс Европейского университета стал кристаллизующим, мобилизующим в отношениях Рособрнадзора и российской сферы высшего образования.
— Кого он мобилизовал?
В.В.: — Университетское сообщество. Наши эксперты собрали все открытые данные по проверкам, которые проводил Рособрнадзор с 2010-2015 годов, смоделировали на этих данных политику надзорного ведомства и показали, как именно оно действует. Мы много писали о том, какие издержки накладывает Рособрнадзор на отрасль российского высшего образования. Это боль для всех. Мы кристаллизовали это явление, научно описали и сделали наглядным.
— Таким образом, кейс Европейского — не уникальный? Все образование находится под давлением?
Н.В.: — И особенно частное высшее образование. Применяемый механизм регулирования, емко описанный Вадимом Викторовичем, делает Рособрнадзор не органом контроля, а дубиной в руках того, чьи заказы он в данный момент выполняет. Например, выполняется заказ государства на расчистку сферы образования от частных вузов. Ведь мы знаем, что количество закрытых частных вузов — в разы больше, чем количество закрытых государственных. И все эти массированные проверки частного образования в России явно делаются в исполнение вполне конкретного решения правительства. Другой вопрос, что многие из частных университетов действительно следовало закрыть, потому что это фабрики дипломов, которые не имеют никакого отношения к образованию, науке — вообще ни к чему. Просто продают дипломы и получают деньги. Им казалось, что у них в порядке документы, а выяснилось, что и при нормальных документах любого можно закрыть. Это хорошо, что Рособрнадзор прекратил деятельность жуликов, которые прикрывались крепко сделанными документами, но не таким способом нужно регулировать качество образования. Потому что сегодня кому-то захотелось закрыть частные вузы, завтра кому-то захочется закрыть вузы городов, начинающихся на букву «С», или еще какие-нибудь.
— Вы кристаллизовали ущерб, наносимый российскому высшему образованию — и что это дало?
В.В.: — Появилось открытое письмо руководства пятидесяти российских вузов против существующих механизмов надзора и аккредитации. Потом было совещание у Дмитрия Медведева с представителями этих вузов, а флагманами на нем выступили СПбГУ, НИУ ВШЭ и РАНХиГС — тяжелая артиллерия. Это было публичное солидарное действие. Регулируемые восстали против регулятора. Мы ставим себе в заслугу, что смогли артикулировать общий интерес и сыграть положительную роль в решении общей проблемы. Мы надеемся, что сейчас сняли ее остроту индивидуально для себя, но, чтобы получить правовые гарантии, мы должны решить ее системно, для всей сферы образования.
— Университет был основан и работал на деньги иностранных фондов, в том числе Фонда Сороса — и в этом заключалась ваша экономическая модель. Она позволяла учить студентов бесплатно, хорошо успевающим платить стипендии, преподавателям выплачивать высокие оклады. Но она же и подвела университет — использование иностранных денег стало серьезным политическим риском?
В.В.: — Мы, естественно, все иностранное финансирование, которое у нас было, после выхода соответствующего закона в 2015 году прекратили.
Н.В.: — Запрет распространяется только на частные вузы. Государственные российские вузы имеют полное право получать любое иностранное финансирование. В этом большая экономическая несправедливость.
В.В.: — Нельзя сказать, что мы прицельно делали ставку на иностранное финансирование. Европейский университет создавался в середине 1990-х годов, когда деньги международных фондов были единственно возможным источником для негосударственного вуза. Как только бизнес в России стал готов к тому, чтобы поддерживать сферу науки и образования, и как только появился закон об эндаунментах (2009 год), мы сразу же начали переход на внутренние российские источники финансирования. Работающие в России компании стали давать деньги и на работу профессуры, и на текущую деятельность, и в фонд целевого капитала. Какая-то доля поступлений из международных фондов у нас, безусловно, оставалась до 2015 года. И хотя уже три года как мы ее полностью заместили, шлейф тянется до сих пор — многие уверены, что мы живем на деньги Запада.
— Каков годовой бюджет университета?
Н.В.: — Вряд ли это публичная информация. В относительных величинах могу сказать, что примерно на 15% сократился бюджет этого года к прошлому. Мы его сократили, не будучи уверенными в том, что нам вернут лицензию. И были готовы к дальнейшему сокращению, но это — сжатие до состояния зимней спячки. В таком состоянии мы можем сохранить ядро профессуры, вести научную работу, но если речь идет о динамично развивающемся университете, то, конечно, нужно не сокращать бюджет, а увеличивать.
В.В.: — Что мы и планируем. Составляющие нашего дохода — это поступления от фонда целевого капитала, то есть ежегодные проценты от размещенных управляющей компанией средств этого фонда, прямые пожертвования на текущую деятельность, гранты на научные проекты и небольшая доля бюджета — доходы, которые мы сами зарабатываем в виде платы за обучение и исследований по заказу корпораций (например, мы делали исследование по заказу «Норильского Никеля» или «Роснано»). Раньше у нас обучалось ежегодно более 40 иностранных студентов, которые платили нормальные, по международным рыночным ставкам, деньги. Был вынужденный перерыв, а теперь нам нужно эту составляющую бюджета наращивать. Значимый показатель качества университета — способность самостоятельно зарабатывать достаточно большие деньги.
— Какую долю составляет государственное финансирование?
Н.В.: — Ни копейки. Из российского бюджета мы ничего не берем. Государственные гранты на научные исследования — РФФИ, РНФ, Президентский грант, других фондов — конечно, используем.
— Сколько вы потеряли из-за отзыва лицензии?
В.В.: — Мы не могли учить студентов и, в том числе, иностранных студентов, поэтому денег за обучение не было, но они пока не составляли значимой части нашего бюджета. Деньги целевого фонда не сократились. Серьезная потеря — в том, что нам пришлось отказаться от проекта реконструкции Малого Мраморного дворца, который был уже в активной фазе. Мы потратили большие деньги — порядка 140 млн руб. — на предпроектные разработки и первые стадии проектирования, потом собирали пожертвования на саму реконструкцию. Из необходимой суммы в 2,2 млрд руб. у нас было собрано 54%. Международный архитектурный конкурс был очень высокого порядка, и эта реконструкция должна была стать примером не только для Петербурга, но и для мира — примером того, как можно бережно приспособить старое здание к новым задачам университетской деятельности ХХI века. Мы считаем, что это упущенные возможности для города — и упущенные им инвестиции.
Н.В.: — Нашей проектной документацией по реконструкции дворца — 20 ящиками бумаг — Петербург, кстати, мог бы воспользоваться. Пока городские власти хотят все делать заново.
— Вы потеряли людей?
Н.В: — От нас ушли несколько профессоров — в «Газпром», в московскую РЭШ (Российская экономическая школа — ред.). Но 95% преподавателей мы сохранили. Потери психологические — огромные. Потерь репутационных нет совсем. Наоборот, благодаря тому, что в период образовательного простоя мы значительно усилили просветительские проекты, проводили много открытых лекций, увеличили число научно-исследовательских программ, наша известность и видимость стали гораздо выше. Мы шутим между собой: те, кто надеялись, что мы наконец заткнемся, достигли прямо обратного результата.
— Набор слушателей в этом году будет?
Н.В.: — Да. Рассчитываем начать учебный год с 1 октября. Из-за более позднего начала года придется изменить учебные планы, то есть, прежде всего, переписать тонны бумаги. Чтобы новые проверки не выявили нарушений.
— Будет ли когда-либо открыт бакалавриат?
Н.В.: — Мы постоянно обсуждаем идею бакалавриата, но мнения разделились полярно. И обе стороны приводят очень серьезные аргументы. На всякий случай у нас есть команда, которая весь прошлый год занималась разработкой и подготовкой реализации этой идеи.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
25.08.2018, 23 просмотра.