Владислав Павлович Смирнов (род. 1929) — советский и российский историк, специалист по истории Франции. Заслуженный профессор Московского университета (2012), лауреат премии имени М.В. Ломоносова за педагогическую деятельность (2013). В 1953 году В.П. Смирнов окончил исторический факультет МГУ, затем стал аспирантом, а с 1957 г. начал работать на кафедре новой и новейшей истории исторического факультета МГУ, где прошел путь от ассистента до профессора. Ниже приводится фрагмент из его книги: Смирнов В.П. ОТ СТАЛИНА ДО ЕЛЬЦИНА: автопортрет на фоне эпохи. – М.: Новый хронограф, 2011.
Французская интермедия
В то время меня занимали не только советские, но и французские дела. Приближалось 200-летие Великой французской революции, но во Франции, как и в СССР, менялось отношение к революциям. Противники революции говорили, что она «позор для человечества», и ни о каком праздновании не может быть и речи. Большинство историков и средств массовой информации занимали более умеренные позиции. Они сходились на том, что обязательно надо праздновать 200-летие революции, как уже праздновали ее 100-летие в 1889 г. и 150-летие – в 1939 г., но возражали против празднования какой-либо даты, связанной с диктатурой якобинцев, которые установили во Франции систему революционного террора. В конце концов, в дело вмешался президент Франции Ф. Миттеран. По его инициативе решено было провести главные юбилейные мероприятия 14 июля – в день взятия Бастилии, который уже 100 лет являлся национальным праздником Франции.
Программа празднеств предусматривала более 500 юбилейных мероприятий, в том числе проведение в Париже Всемирного конгресса исторических наук на тему: «Образ французской революции». На Всемирный конгресс пригласили историков многих стран, в том числе советских историков. Советская делегация была довольно многочисленной: в нее входили не только франковеды, но и специалисты по истории других стран: Великобритании, США и даже Китая. Мы с Адо тоже получили приглашения и отправились в Париж. В Париже мне показалось, что вся Франция живет юбилеем революции. О нем писали все газеты, публиковалось множество книг, проводились выставки, устраивались театральные постановки и концерты революционной музыки. Знаменитый балетмейстер Морис Бежар поставил балет «1789 год». На улицах бесплатно демонстрировали фильмы о французской революции.
К 200-летию революции завершили строительство «Арки братства» – гигантской бетонной рамы, в проеме которой свободно поместилась бы Триумфальная арка с площади Звезды или собор Нотр-Дам. Магазины были завалены сувенирами с революционной символикой. Выпущенные к юбилею монеты, почтовые марки, конверты, салфетки в ресторанах украшались официальной эмблемой юбилея – три летящие птицы, на крыльях которых цвета национального французского флага – синий, белый и красный. Заседания Всемирного Конгресса исторических наук открылись 6 июля 1989 г. в огромном, заполненном до отказа актовом зале старого здания Сорбонны под звуки революционных песен. Собрались почти тысяча делегатов и гостей. Нашей делегации уделяли большое внимание. Нас разместили в первых рядах, совсем близко от сцены, на которой стояли президент Франции Франсуа Миттеран и глава организационного комитета Конгресса наш давний друг профессор Мишель Вовель. Оба они выступили с краткими приветственными речами. Затем состоялся большой прием. Сотни людей с бокалами в руках толпились в обширном вестибюле Сорбонны, встречали старых знакомых, знакомились с известными по литературе специалистами, оживленно разговаривали.
Беседуя со знакомыми историками, я понемножку отступал назад под напором многочисленных гостей, почувствовал, что кого-то задел спиной, обернулся чтобы извиниться и остолбенел. Это был президент Миттеран, стоявший спиной ко мне тоже с бокалом шампанского в руке. Он разговаривал с участниками Конгресса и не обратил на меня ни малейшего внимания, но и его никак не выделяли. Не было заметно ни охранников, ни репортеров, ни телевизионных камер. В следующие дни выступали историки, приехавшие со всех концов мира. В общей сложности в Конгрессе приняли участие более 400 историков из 43 стран. Тексты их выступлений заняли 5 толстенных томов. Выступали и члены советской делегации, в том числе мы с Адо. В отличие от прежних международных конференций, руководитель нашей делегации уже никем не руководил и не «давал отпор» недоброжелателям, да их и не было. Никто не спрашивал заранее текст наших выступлений и мы ни с кем их не «согласовывали». Каждый говорил, что хотел.
Адо сделал доклад о советской историографии французской революции, я – о том, как ее историю излагали в школьных и университетских учебниках в дореволюционной России и в СССР. В российских учебниках первой половины XIX века революцию изображали как ужасное зло, бессмысленный, жестокий и кровавый бунт «черни». Так, профессор Царскосельского лицея И.К. Кайданов, учивший еще Пушкина, написал в своем неоднократно переиздававшемся учебнике: «Французская революция погрузила в кровь древний блистательный престол Бурбонов, наводнила кровью всю Францию, потрясла до основания Европу, истребила миллионы народов и простерла опустошение от берегов Тага (современная Тахо или Тежу – самая длинная река Пиренейского полуострова – В.С.) до Москвы». Естественно, Кайданов не подсчитывал, сколько «миллионов народов» будто бы погибли во время революции. Он не мог знать, что, по данным современных историков, жертвами революционного террора были около 40 тысяч человек.
Гораздо более поздний учебник профессора Д.И. Иловайского, который вплоть до Октябрьской революции был основным учебником в российских гимназиях, давал примерно такую же оценку французской революции. Иловайский видел в ней бунт «мятежной черни», которая «преследовала и убивала нелюбимых чиновников», грабила дворян, притесняла христианскую религию и свергла короля, после чего «в Париже водворилось господство кровожадных демагогов» – якобинцев – во главе с Маратом, Дантоном и Робеспьером. Почему это произошло, ни Кайданов, ни Иловайский не объясняли. В Университетах дореволюционной России историю французской революции, опасаясь ее пагубного воздействия на умы молодежи, не преподавали вплоть до отмены крепостного права.
Только в самом конце XIX – начале ХХ в. появились серьезные университетские учебники В.В. Виноградова, Н.И. Кареева, Р.Ю. Виппера, авторы которых старались объяснить, почему возникла революция, какой она имела характер и каковы были ее результаты. Например, Кареев считал, что «в общем революция 1789 г. имела демократический характер, но играла в ней главную роль и главные выгоды получила от нее буржуазия». Советские учебники, изобиловавшие цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, представляли революцию как закономерный процесс освобождения народа от феодального гнета и в то же время как буржуазную революцию, которая была «ограниченной» и никак не могла сравниться с социалистической Октябрьской революцией, освободившей всех трудящихся. Обязательные для советских историков указания на этот счет были даны в 1934 г. в одобренных Политбюро ЦК ВКП(б) «Замечаниях» Сталина, Кирова и Жданова о конспекте учебника новой истории. «Показать, что Французская (и всякая иная) буржуазная революция, освободив народ от цепей феодализма и абсолютизма, наложила на него новые цепи, цепи капитализма и буржуазной демократии, тогда как социалистическая революция в России разбила все и всякие цепи и освободила народ от всех форм эксплуатации, – вот в чем должна состоять красная нить учебника новой истории», – предписывало Политбюро.
В этом духе и писались все советские учебники вплоть до начала «перестройки». Высшим этапом революции советские историки считали якобинскую диктатуру. В якобинцах они видели предшественников большевиков, самых решительных и близких к народу героев-революционеров, самоотверженных и беспощадных борцов против богачей и других «врагов народа». Раздумывая над причинами столь противоположных оценок и их смены, я опять приходил к выводу, что дело не столько в научных изысканиях, сколько в общей идеологической и политической атмосфере соответствующей эпохи. Вольно или невольно (а при Сталине в обязательном порядке) историки следовали господствовавшим в обществе идеологическим установкам. Я думаю, что то же самое происходит и сейчас в нашей стране, хотя современные отечественные историки, которые вновь – как в начале XIX века – видят во Французской, да и в Октябрьской революциях бунт маргиналов, пагубно повлиявший на последующую судьбу России, Франции и мира, уверены, что они руководствуются чисто научными соображениями.
Подобно некоторым другим участникам Конгресса, нам с Адо пришлось председательствовать на больших пленарных заседаниях. Вести их было очень нелегко, потому что собравшиеся в зале сотни историков рвались выступить, задать вопрос, возразить оратору, тянули вверх руки, обижались, если их не замечали или не сразу давали слово. Мне довелось выполнять эту работу совместно с американским историком. Он говорил по-французски с ужасным акцентом, но мы вполне понимали друг друга. Необычайно интересной для меня была экскурсия по революционному Парижу. Ее проводил блестящий знаток революции Ролан Готлиб, впоследствии он стал моим близким другом. «Смотрите, – говорил нам Готлиб, – вот здесь, в этом углу парка Палэ-Рояль, был ресторан который существовал и до революции. 13 июля 1789 г. из него вынесли стол, на него вскочил Камиль Демулен и призвал парижан к штурму Бастилии. А вот здесь была лавка, где Шарлотта Корде купила нож, которым она убила Марата. Пройдемте дальше – я покажу вам дом, где жил Марат и была типография его газеты «Друг народа». Готлиб говорил с большим увлечением, был неистощим в своих рассказах и в течение нескольких часов показывал нам революционные достопримечательности. Я слушал его как зачарованный, но другие делегаты Конгресса, а они, как правило, были постарше, постепенно отставали от нас. В конце концов, от всей группы осталось два человека: я и Галина Сергеевна Черткова – милая скромная женщина, большой знаток истории Термидора. В качестве премии за нашу стойкость Готлиб показал нам дом столяра Дюпле, где когда-то жил Робеспьер. Сейчас это частная квартира, и экскурсий там не проводят.
Для делегатов Конгресса устроили экскурсию в Бурбонский дворец, где заседает Национальное Собрание Франции, а затем – торжественный прием во дворце Министерства иностранных дел, расположенном в великолепном парке. Стоял жаркий солнечный день, к дворцу стекались непринужденно болтавшие и вольно одетые делегаты, и вдруг я заметил главу нашей делегации в сопровождении двух его сотрудников. Сознавая важность мероприятия, они следовали под палящим солнцем в одинаковых черных строгих костюмах, в белоснежных рубашках с одинаковыми черными галстуками. В зале приемов и в парке делегаты стояли и сидели группами, смеялись, шутили, переходили от группы к группе. Только глава нашей делегации и сопровождавшие его лица молча и неподвижно сидели за своим столиком. Кроме официантов к ним никто не подходил.
14 июля состоялись главные празднества с военным парадом, фейерверком и театрализованным шествием под названием «В честь Марсельезы». Наряду с представителями разных народов, слонами, зебрами и белым медведем, в нем участвовали и советские артисты. По сообщениям газет, они прошли по Елисейским полям в стилизованном русском танце под хлопьями искусственного снега, исторгаемого двумя автоцистернами, на которых было по-русски написано: «Гласность». Этого мы не увидели, потому что организаторы Конгресса, которые знали, что 14 июля в Париж приедут еще 1,5 млн. туристов, запланировали разъезд историков на 13 июля, чтобы избежать перегрузки гостиниц.
На прощанье мы с Адо прошлись по ярко освещенным, праздничным, наполненным веселой толпой улицам Парижа и завершили вечер в хорошем ресторане, куда нас пригласили давние друзья. За бокалом вина, устрицами и омарами нас расспрашивали о положении в Прибалтике. Адо отвечал дипломатично: «Конечно, есть проблемы, но опасности отделения, видимо, нет. Прибалты хотят только экономической самостоятельности». Я уже не раз слышал такие речи, но теперь они почему-то привели меня в раздражение, и я сказал то, что думал: «Страны Прибалтики хотят независимости и идут к ней. Скоро они отделятся». Потом я забыл о своем предсказании, но когда Советский Союз распался, мои французские друзья мне о нем напомнили. Солнечным утром 13 июля 1989 г. мы с Адо улетали из Парижа. В самолете развернули свежие газеты и прочитали, что умер Кадар. Адо сказал: «Это конец всей системы». Я возразил: «Ты преувеличиваешь». На этот раз прав был Адо. Не прошло и полугода как социалистическая система в странах Восточной и Юго-Восточной Европы перестала существовать.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Французская интермедия
В то время меня занимали не только советские, но и французские дела. Приближалось 200-летие Великой французской революции, но во Франции, как и в СССР, менялось отношение к революциям. Противники революции говорили, что она «позор для человечества», и ни о каком праздновании не может быть и речи. Большинство историков и средств массовой информации занимали более умеренные позиции. Они сходились на том, что обязательно надо праздновать 200-летие революции, как уже праздновали ее 100-летие в 1889 г. и 150-летие – в 1939 г., но возражали против празднования какой-либо даты, связанной с диктатурой якобинцев, которые установили во Франции систему революционного террора. В конце концов, в дело вмешался президент Франции Ф. Миттеран. По его инициативе решено было провести главные юбилейные мероприятия 14 июля – в день взятия Бастилии, который уже 100 лет являлся национальным праздником Франции.
Программа празднеств предусматривала более 500 юбилейных мероприятий, в том числе проведение в Париже Всемирного конгресса исторических наук на тему: «Образ французской революции». На Всемирный конгресс пригласили историков многих стран, в том числе советских историков. Советская делегация была довольно многочисленной: в нее входили не только франковеды, но и специалисты по истории других стран: Великобритании, США и даже Китая. Мы с Адо тоже получили приглашения и отправились в Париж. В Париже мне показалось, что вся Франция живет юбилеем революции. О нем писали все газеты, публиковалось множество книг, проводились выставки, устраивались театральные постановки и концерты революционной музыки. Знаменитый балетмейстер Морис Бежар поставил балет «1789 год». На улицах бесплатно демонстрировали фильмы о французской революции.
К 200-летию революции завершили строительство «Арки братства» – гигантской бетонной рамы, в проеме которой свободно поместилась бы Триумфальная арка с площади Звезды или собор Нотр-Дам. Магазины были завалены сувенирами с революционной символикой. Выпущенные к юбилею монеты, почтовые марки, конверты, салфетки в ресторанах украшались официальной эмблемой юбилея – три летящие птицы, на крыльях которых цвета национального французского флага – синий, белый и красный. Заседания Всемирного Конгресса исторических наук открылись 6 июля 1989 г. в огромном, заполненном до отказа актовом зале старого здания Сорбонны под звуки революционных песен. Собрались почти тысяча делегатов и гостей. Нашей делегации уделяли большое внимание. Нас разместили в первых рядах, совсем близко от сцены, на которой стояли президент Франции Франсуа Миттеран и глава организационного комитета Конгресса наш давний друг профессор Мишель Вовель. Оба они выступили с краткими приветственными речами. Затем состоялся большой прием. Сотни людей с бокалами в руках толпились в обширном вестибюле Сорбонны, встречали старых знакомых, знакомились с известными по литературе специалистами, оживленно разговаривали.
Беседуя со знакомыми историками, я понемножку отступал назад под напором многочисленных гостей, почувствовал, что кого-то задел спиной, обернулся чтобы извиниться и остолбенел. Это был президент Миттеран, стоявший спиной ко мне тоже с бокалом шампанского в руке. Он разговаривал с участниками Конгресса и не обратил на меня ни малейшего внимания, но и его никак не выделяли. Не было заметно ни охранников, ни репортеров, ни телевизионных камер. В следующие дни выступали историки, приехавшие со всех концов мира. В общей сложности в Конгрессе приняли участие более 400 историков из 43 стран. Тексты их выступлений заняли 5 толстенных томов. Выступали и члены советской делегации, в том числе мы с Адо. В отличие от прежних международных конференций, руководитель нашей делегации уже никем не руководил и не «давал отпор» недоброжелателям, да их и не было. Никто не спрашивал заранее текст наших выступлений и мы ни с кем их не «согласовывали». Каждый говорил, что хотел.
Адо сделал доклад о советской историографии французской революции, я – о том, как ее историю излагали в школьных и университетских учебниках в дореволюционной России и в СССР. В российских учебниках первой половины XIX века революцию изображали как ужасное зло, бессмысленный, жестокий и кровавый бунт «черни». Так, профессор Царскосельского лицея И.К. Кайданов, учивший еще Пушкина, написал в своем неоднократно переиздававшемся учебнике: «Французская революция погрузила в кровь древний блистательный престол Бурбонов, наводнила кровью всю Францию, потрясла до основания Европу, истребила миллионы народов и простерла опустошение от берегов Тага (современная Тахо или Тежу – самая длинная река Пиренейского полуострова – В.С.) до Москвы». Естественно, Кайданов не подсчитывал, сколько «миллионов народов» будто бы погибли во время революции. Он не мог знать, что, по данным современных историков, жертвами революционного террора были около 40 тысяч человек.
Гораздо более поздний учебник профессора Д.И. Иловайского, который вплоть до Октябрьской революции был основным учебником в российских гимназиях, давал примерно такую же оценку французской революции. Иловайский видел в ней бунт «мятежной черни», которая «преследовала и убивала нелюбимых чиновников», грабила дворян, притесняла христианскую религию и свергла короля, после чего «в Париже водворилось господство кровожадных демагогов» – якобинцев – во главе с Маратом, Дантоном и Робеспьером. Почему это произошло, ни Кайданов, ни Иловайский не объясняли. В Университетах дореволюционной России историю французской революции, опасаясь ее пагубного воздействия на умы молодежи, не преподавали вплоть до отмены крепостного права.
Только в самом конце XIX – начале ХХ в. появились серьезные университетские учебники В.В. Виноградова, Н.И. Кареева, Р.Ю. Виппера, авторы которых старались объяснить, почему возникла революция, какой она имела характер и каковы были ее результаты. Например, Кареев считал, что «в общем революция 1789 г. имела демократический характер, но играла в ней главную роль и главные выгоды получила от нее буржуазия». Советские учебники, изобиловавшие цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, представляли революцию как закономерный процесс освобождения народа от феодального гнета и в то же время как буржуазную революцию, которая была «ограниченной» и никак не могла сравниться с социалистической Октябрьской революцией, освободившей всех трудящихся. Обязательные для советских историков указания на этот счет были даны в 1934 г. в одобренных Политбюро ЦК ВКП(б) «Замечаниях» Сталина, Кирова и Жданова о конспекте учебника новой истории. «Показать, что Французская (и всякая иная) буржуазная революция, освободив народ от цепей феодализма и абсолютизма, наложила на него новые цепи, цепи капитализма и буржуазной демократии, тогда как социалистическая революция в России разбила все и всякие цепи и освободила народ от всех форм эксплуатации, – вот в чем должна состоять красная нить учебника новой истории», – предписывало Политбюро.
В этом духе и писались все советские учебники вплоть до начала «перестройки». Высшим этапом революции советские историки считали якобинскую диктатуру. В якобинцах они видели предшественников большевиков, самых решительных и близких к народу героев-революционеров, самоотверженных и беспощадных борцов против богачей и других «врагов народа». Раздумывая над причинами столь противоположных оценок и их смены, я опять приходил к выводу, что дело не столько в научных изысканиях, сколько в общей идеологической и политической атмосфере соответствующей эпохи. Вольно или невольно (а при Сталине в обязательном порядке) историки следовали господствовавшим в обществе идеологическим установкам. Я думаю, что то же самое происходит и сейчас в нашей стране, хотя современные отечественные историки, которые вновь – как в начале XIX века – видят во Французской, да и в Октябрьской революциях бунт маргиналов, пагубно повлиявший на последующую судьбу России, Франции и мира, уверены, что они руководствуются чисто научными соображениями.
Подобно некоторым другим участникам Конгресса, нам с Адо пришлось председательствовать на больших пленарных заседаниях. Вести их было очень нелегко, потому что собравшиеся в зале сотни историков рвались выступить, задать вопрос, возразить оратору, тянули вверх руки, обижались, если их не замечали или не сразу давали слово. Мне довелось выполнять эту работу совместно с американским историком. Он говорил по-французски с ужасным акцентом, но мы вполне понимали друг друга. Необычайно интересной для меня была экскурсия по революционному Парижу. Ее проводил блестящий знаток революции Ролан Готлиб, впоследствии он стал моим близким другом. «Смотрите, – говорил нам Готлиб, – вот здесь, в этом углу парка Палэ-Рояль, был ресторан который существовал и до революции. 13 июля 1789 г. из него вынесли стол, на него вскочил Камиль Демулен и призвал парижан к штурму Бастилии. А вот здесь была лавка, где Шарлотта Корде купила нож, которым она убила Марата. Пройдемте дальше – я покажу вам дом, где жил Марат и была типография его газеты «Друг народа». Готлиб говорил с большим увлечением, был неистощим в своих рассказах и в течение нескольких часов показывал нам революционные достопримечательности. Я слушал его как зачарованный, но другие делегаты Конгресса, а они, как правило, были постарше, постепенно отставали от нас. В конце концов, от всей группы осталось два человека: я и Галина Сергеевна Черткова – милая скромная женщина, большой знаток истории Термидора. В качестве премии за нашу стойкость Готлиб показал нам дом столяра Дюпле, где когда-то жил Робеспьер. Сейчас это частная квартира, и экскурсий там не проводят.
Для делегатов Конгресса устроили экскурсию в Бурбонский дворец, где заседает Национальное Собрание Франции, а затем – торжественный прием во дворце Министерства иностранных дел, расположенном в великолепном парке. Стоял жаркий солнечный день, к дворцу стекались непринужденно болтавшие и вольно одетые делегаты, и вдруг я заметил главу нашей делегации в сопровождении двух его сотрудников. Сознавая важность мероприятия, они следовали под палящим солнцем в одинаковых черных строгих костюмах, в белоснежных рубашках с одинаковыми черными галстуками. В зале приемов и в парке делегаты стояли и сидели группами, смеялись, шутили, переходили от группы к группе. Только глава нашей делегации и сопровождавшие его лица молча и неподвижно сидели за своим столиком. Кроме официантов к ним никто не подходил.
14 июля состоялись главные празднества с военным парадом, фейерверком и театрализованным шествием под названием «В честь Марсельезы». Наряду с представителями разных народов, слонами, зебрами и белым медведем, в нем участвовали и советские артисты. По сообщениям газет, они прошли по Елисейским полям в стилизованном русском танце под хлопьями искусственного снега, исторгаемого двумя автоцистернами, на которых было по-русски написано: «Гласность». Этого мы не увидели, потому что организаторы Конгресса, которые знали, что 14 июля в Париж приедут еще 1,5 млн. туристов, запланировали разъезд историков на 13 июля, чтобы избежать перегрузки гостиниц.
На прощанье мы с Адо прошлись по ярко освещенным, праздничным, наполненным веселой толпой улицам Парижа и завершили вечер в хорошем ресторане, куда нас пригласили давние друзья. За бокалом вина, устрицами и омарами нас расспрашивали о положении в Прибалтике. Адо отвечал дипломатично: «Конечно, есть проблемы, но опасности отделения, видимо, нет. Прибалты хотят только экономической самостоятельности». Я уже не раз слышал такие речи, но теперь они почему-то привели меня в раздражение, и я сказал то, что думал: «Страны Прибалтики хотят независимости и идут к ней. Скоро они отделятся». Потом я забыл о своем предсказании, но когда Советский Союз распался, мои французские друзья мне о нем напомнили. Солнечным утром 13 июля 1989 г. мы с Адо улетали из Парижа. В самолете развернули свежие газеты и прочитали, что умер Кадар. Адо сказал: «Это конец всей системы». Я возразил: «Ты преувеличиваешь». На этот раз прав был Адо. Не прошло и полугода как социалистическая система в странах Восточной и Юго-Восточной Европы перестала существовать.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
27.06.2018, 132 просмотра.