Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Версия для печати
Библиографическая запись:
Орден Имажинистов. Анализ жизни и творческого пути С. Есенина. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//russian_literature/russkaya-i-sovetskaya-literatura-xx-xxi-vekov/orden-imazhinistov-analiz-zhizni-i-tvorcheskogo-puti-s-esenina/ (дата обращения: 19.04.2024)
Орден Имажинистов. Анализ жизни и творческого пути С. Есенина
Содержание
Имажинизм (от фр. и англ. image — образ) — литературно-художественное течение, возникшее в России в первые послереволюционные годы на основе литературной практики футуризма. Был последней нашумевшей школой в русской поэзии XX века. Направление было создано через два года после революции, но по всей своей содержательной направленности ничего общего с революцией не имело.
29.01.1919: в Московском городском отделении Всероссийского союза поэтов прошел первый поэтический вечер имажинистов. На следующий день была опубликована первая Декларация, провозглашающая творческие принципы нового движения. Ее подписали претенциозно назвавшиеся «передовой линией имажинистов» поэты С. Есенин, Р. Ивнев, А. Мариенгоф и В. Шершеневич, а также художники Б. Эрдман и Е. Якулов. Так появился русский имажинизм, у которого с его английским предшественником общим было только название.
*Исследователи: следует ли имажинизм поместить в один ряд с символизмом, акмеизмом и футуризмом, трактуя их творческие достижения как интересное явление литературы постсимволизма и определенный этап развития. Или же корректнее рассматривать имажинизм в ряду многочисленных течений и объединений 20-х годов XX века, развивавшихся в общем духе авангардизма, которые не смогли открыть принципиально новых путей развития поэзии и в итоге остались только эпигонами футуризма.
Так же как символизм и футуризм, имажинизм зародился на Западе и уже оттуда был пересажен Шершеневичем на русскую почву. И так же, как символизм и футуризм, он значительно отличался от имажинизма западных поэтов. Термин заимствован у авангардистской школы англоязычной поэзии — имажизма. Это слово впервые попало в поле зрения русских читателей в 1915 году с появлением статьи Венгеровой, в которой рассказывалось о лондонской поэтической группе имажистов, во главе которой стояли Эзра Паунд и Уиндем Льюис. Однако русских имажинистов нельзя назвать преемниками. И хотя теоретические установки английских поэтов во многом соответствовали творческим исканиям Шершеневича и К°, сами представители имажинизма никогда не называли лондонских имажистов своими предшественниками. Теоретическая программа скорее перекликалась с содержанием деклараций кубофутуристов, несмотря на взаимное порицание друг друга.
Теория имажинизма: основной принцип поэзии - примат «образа как такового». Не слово-символ с бесконечным количеством значений (символизм), не слово-звук (кубофутуризм), не слово-название вещи (акмеизм), а слово-метафора с одним определенным значением является основой имажинизма. В Декларации утверждали, что «единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов… Образ, и только образ — вот орудие производства мастера искусства…» Теоретическое обоснование сводилось к уподоблению поэтического творчества процессу развития языка через метафору.
По существу, в их приемах и «образности» не было ничего особенно нового. «Имажинизм» как один из приемов художественного творчества широко использовался не только футуризмом, но и символизмом. Новым было лишь упорство, с которым имажинисты выдвигали образ на первый план и сводили к нему все в поэзии — и содержание и форму.
Характерной особенностью развития русской поэзии первых десятилетий XX века являлось то, что каждое литературное направление рождалось под знаком непримиримой борьбы, соперничества со своими предшественниками. Начало 1910-х прошло под знаком «преодоления символизма» акмеистами и футуристами, возникший в конце десятилетия имажинизм обозначил конечной целью своей борьбы «преодоление футуризма», с которым он состоял в родственных отношениях. Возможно, именно прежнее участие некоторых имажинистов в футуристическом движении явилось причиной выпада против своих прежних соратников.
Одним из организаторов и признанным идейным лидером группы был В. Шершеневич. Известный как теоретик и пропагандист имажинизма, яростный критик и ниспровергатель футуризма, начинал он именно как футурист. «Причины, побудившие объявить войну футуризму, носят отчасти личный, отчасти политический характер. Очевидна зависимость поэтических и теоретических экспериментов Шершеневича от идей Ф. Маринетти и творческих исканий других футуристов — В. Маяковского, В. Хлебникова.
Что касается другого активного члена группы, А. Мариенгофа, то его теоретическую концепцию в некоторых аспектах следует признать более консервативной. Роль Мариенгофа в группе имажинистов исследователи определяют неоднозначно, порой объявляя его последователем С. Есенина (исходя из факта их дружеских отношений), порой объединяя с Шершеневичем и противопоставляя Есенину. Хотя Мариенгоф оспаривал пальму первенства теоретика у Шершеневича, в его высказываниях сравнительно небольшое внимание уделяется образу как таковому. Область интересов Мариенгофа преимущественно сосредоточена на сфере содержания. «Искусство есть форма. Содержание — одна из частей формы. Целое прекрасно только в том случае, если прекрасна каждая из его частей. Не может быть прекрасной формы без прекрасного содержания. Глубина в содержании — синоним прекрасного».
В состав объединения имажинистов входили поэты довольно разные и непохожие. Большое значение для группы имели не только эстетическая позиция соратника и воплощавшая ее творческая деятельность, но и внелитературное поведение, бытовое общение и дружеские связи. Например, критики неоднократно отмечали, что поэзия Ивнева не совсем отвечает требованиям имажинистской теории. Но соратники по объединению высоко ценили стихи Ивнева, считали его «своим».
Во многом повлияли на развитие течения теоретические работы и поэтическое творчество С. Есенина, который входил в костяк объединения. К моменту образования группы у него уже была собственная программа, изложенная в трактате «Ключи Марии», где поэт на основании личного опыта размышлял о творчестве в целом и словесном искусстве в частности. В нем выражалось есенинское стремление творчески овладевать «органической фигуральностью» русского языка и содержался ряд весьма интересных соображений об опоре на национальную стихию и фольклор. Народная мифология была одним из главных источников образности Есенина, а мифологическая параллель «природа — человек» стала основополагающей для его поэтического мироощущения.
Этих новых приятелей Есенина нескрываемо раздражал его «национализм», но им нужно было его громкое имя как знамя набирающего силу движения. Есенин скоро отошел от имажинизма, уже в 1921 году печатно назвав занятия своих приятелей «кривлянием ради самого кривляния» и связав их адресованное окружающим бессмысленное ерничество с отсутствием «чувства родины».
В состав школы входили поэты, весьма разнородные по своим теоретическим взглядам и поэтической практике. К имажинистскому движению присоединились И. Грузинов, А. Кусиков (Кусикян), Н. Эрдман (брат художника Б. Эрдмана), М. Ройзман, В. Эрлих и другие. Возник «Орден имажинистов». В Петрограде был основан «Воинствующих орден имажинистов» (1923), который, однако, широкой известности не приобрел. Наиболее активными его участниками являлись В. Ричиотти, И. Афанасьев-Соловьев и Г. Шмерельсон. Несколько издательств — «Имажинисты», «Чихи-Пихи» и «Сандро», известное литературное кафе «Стойло Пегаса» (закрылось в 1922 г.), а также журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (всего за время его существования, 1922- 1924 гг. вышло 4 номера). Имажинисты подражали футуристическому эпатажу публики, но их давно уже не новые «дерзости» носили театрально-наивный характер.
За пять лет активной деятельности имажинисты смогли завоевать громкую, хотя и скандальную славу. Постоянно проходили поэтические диспуты. Акции порой выходили за пределы общепринятых норм поведения. Роспись стен Страстного монастыря богохульными надписями, и «переименование» московских улиц (табличка «Тверская» менялась на «Есенинская») и т. п.
1919: потребовали «отделения государства от искусства». Шершеневич: «Государству нужно не искусство исканий, а искусство пропаганды <...> Долой государство! Да здравствует отделение государства от искусства!»
Если с привлечением общественного внимания дела у имажинистов обстояли не лучшим образом, то в области издательской и книготорговой они явно преуспевали. Имажинистам принадлежали два книжных салона: лавка «Московской трудовой артели художников слова» (вели торговлю Есенин и Мариенгоф), и конкурирующий с ними книжный магазин Шершеневича и Кусикова. Имажинисты владели кинотеатром «Лилипут». А имея несколько собственных издательств, они в начале 1920-х печатают много книг в самый разгар бумажного голода. После образования летом 1922 года Главлита печататься имажинистам стало уже значительно сложнее.
Отношения имажинистов с властями требуют особого внимания. Евстратов о специфике общественно-политической жизни: «Политизация общественной жизни в послереволюционной России сказалась и на особенностях культурного мира того времени. В 1919 создается анархистского толка «Ассоциация вольнодумцев», под крылом которой до 1924 находилась литературная группа имажинистов. Основателями и членами правления «Ассоциации» были Есенин и Мариенгоф; они написали устав, официально утвержденный А. В. Луначарским. Имажинисты часто попадали в руки милиции и работников ЧК. Выручали их многочисленные связи с чекистами. Рюрик Ивнев был личным секретарем наркома просвещения Луначарского, состоял во Всероссийской коллегии по организации РККА, занимался организацией агитпоезда им. Луначарского, публиковал в «Известиях ВЦИК» политические статьи, призывавшие интеллигенцию работать на новую власть. Имажинисты поддерживали отношения с эсером Я. Блюмкиным, с Л. Троцким, Л. Каменевым». В 1920 году Шершеневич удостаивается редкой для современных ему поэтов чести: его читает Ленин. Правда, благодаря недоразумению. Весь тираж поэтического сборника В. Шершеневича „Лошадь как лошадь“ в силу „лошадиного названия“ отправляется на склад Наркомзема для дальнейшего распространения среди трудового крестьянства. О случившемся „вопиющем факте“ докладывают Ленину.
Творческие разногласия имажинистов в конце концов привели к тому, что группа разделилась на правое (Есенин, Ивнев, Кусиков, Грузинов, Ройзман) и левое крыло (Шершеневич, Мариенгоф, Н. Эрдман) с противоположными взглядами на задачи поэзии, ее содержательную сторону, форму, образ.
1924: Есенин опубликовал в газете письмо, подписанное также Грузиновым (поэтом крестьянского происхождения), официально заявили, что выходят из группы имажинистов. Заявление Есенина явилось для имажинистов крайней неожиданностью. Сами они только собирались приступить к «деланию большого искусства», числя все созданное ими ранее лишь неким подготовительным этапом. В «Письме в редакцию» журнала «Новый зритель» Ивнев, Мариенгоф, Ройзман, Шершеневич и Н. Эрдман выступили с резким опровержением есенинского явления о роспуске группы, назвав его «развязным и безответственным». Обвинили поэта в приспособленчестве. Здесь же бывшие «собратья» постарались перехватить инициативу. В публикации содержались грубые и оскорбительные выпады в адрес поэта. С уходом Есенина закончил свое существование и официальный орган имажинистов, журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном». И хотя имажинисты по инерции еще издавали сборники, пытались реанимировать «Стойло Пегаса» и даже, уже в 1927 году, основать новый журнал; хотя еще какое-то время функционировал ленинградский «Воинствующий орден имажинистов» и группы поэтов-имажинистов в некоторых провинциальных городах, — без Есенина имажинизм угасал. Последний коллективный сборник «Имажинисты» (1925) – «моль времени оказалась сильнее нафталина образов». Есенин: «В 1919 г. я с рядом товарищей опубликовал манифест имажинизма. Имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой…» Итог теоретической и практической деятельности группы подвел Шершеневич в статье «Существуют ли имажинисты?» Так объясняет конец объективными причинами, лежащими вне поэзии. Полемика. Отсутствие лиричности.
Основные признаки имажинизма:
- — главенство «образа как такового»;
- — образ — максимально общая категория, подменяющая собой оценочное понятие художественности;
- — поэтическое творчество есть процесс развития языка через метафору;
- — эпитет есть сумма метафор, сравнений и противоположений какого-либо предмета;
- — поэтическое содержание есть эволюция образа и эпитета как самого примитивного образа;
- — текст, имеющий определенное связное содержание, не может быть отнесен к области поэзии, так как выполняет скорее идеологическую функцию; стихотворение же должно представлять собой «каталог образов», одинаково читаться с начала и с конца.
Поэты-имажинисты
Есенин Сергей, Ивнев Рюрик, Мариенгоф Анатолий, Шершеневич Вадим.
СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕСЕНИН (1895-1925)
Свой творческий путь Есенин начинал как типичный крестьянин-самоучка: земская школа в с. Константинове, церковно-учительская — в Спас-Клепиках и потом — переезд в Москву. Там он работал помощником корректора в типографии Сытина, посещал собрания Суриковского кружка и лекции в народном университете Шанявского.
Зрелый Есенин будет осознавать себя не крестьянским, а русским поэтом. Но для этого ему нужно было уйти от суриковцев. Таким "уходом" стало знакомство с Блоком и Клюевым. Блок дал ему рекомендацию, и в конце 1915 г. Есенин издал в Петербурге первую книгу стихов — "Радуница".
Лирический герой его ранних стихов — путник и богомолец, идущий по полевым и лесным просторам Руси с тайной верой в Иисуса и Богородицу:
Чую радуницу Божью —
Не напрасно я живу.
Поклоняюсь придорожью,
Припадаю на траву.
Между сосен, между елок,
Меж берез кудрявых бус,
Под венцом в кольце иголок.
Мне мерещится Исус.
Природный и мистически-религиозный план просвечивают в ранних стихах Есенина друг сквозь друга. В письме к Иванову-Разумнику (май 1921) Есенин напишет об "образах календарного стиля, которые создал наш великоросс из той двойной жизни, когда он переживал свои дни двояко, церковно и бытом. Примеры такого двойного переживания в его ранних стихах найти несложно — хотя бы в стихотворении "Осень", посвященном тому же Иванову-Разумнику:
С одной стороны, в стихотворении «Осень», природа увидена по-язычески — рыжей кобылой с синими подковами (цветa осенних листьев и холодной речной воды). Но с другой, ветер оказывается незримым схимником, мнущим своими стопами листву, а рябиновые кисти — язвами незримого Христа. Ветер раскачивает кисти рябин — схимник целует раны Иисуса. Языческое и христианское сливаются в образе "двойного чувствования".
Самое смелое и даже дерзкое стихотворение раннего Есенина — "Песнь о собаке" (1915), в котором ощенившаяся рыжая сука предстает едва ли не Богородицей. У нее топят щенков, и один из них, уподобленный рыжему месяцу в небе, оказывается взятым на небо. Трагедия собаки спроецирована — почти кощунственно — на евангельский сюжет:
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
...........................
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
В своей программной статье "Ключи Марии" (1918) Есенин писал о том, что "вся наша образность" построена на сложении "двух противоположных явлений", то есть на метафоре, и приведет пример: "Луна — заяц, звезды — заячьи следы". Иными словами, метафоризм свой Есенин возводил к фольклорной загадке, и не случаен его интерес к книге А.Н. Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу".
Революция 1917 г. была воспринята Есениным как исполнение пророчества о голубой Руси, что, в свою очередь, накладывалось на евангельскую идею "новой земли и нового неба".
Политически Есенин тяготел к эсерам с их революционным радикализмом, и не случайным было его сближение с лидером и теоретиком так называемого "скифства" Ивановым-Разумником. "Скифы" выступали за революцию духа, которая уведет Россию с пути мещанского Запада и откроет в ней ее собственную уникальную основу. Этот радикализм отчетливо прослушивается в так называемых "маленьких поэмах" Есенина, написанных в 1917 — 1919 годах.
"Разбойное" и даже богохульное начало пронизывает собою маленькие поэмы. В одной из них, "Инонии", лирический герой Есенина становился пророком и хулиганом одновременно. Отрицая "старого" Бога и "старую" религию, он пророчил нового Христа, который въедет в мир на кобыле: "Новый на кобыле / Миру едет Спас".
С одной стороны, это походило на кощунство: "Тело, Христово тело / Выплевываю изо рта" (то есть изо рта выплевывается церковное причастие), но, с другой, лирический герой Есенина оказывался пророком Третьего (мужицкого, крестьянского) Завета. Есенинская Инония представала страной предков, мифологической вечностью.
Катастрофа, которую воспевал Есенин, была реальной, но с крестьянским раем она, как оказалась, не имела ничего общего. В 1918 г. началась гражданская война, которая привела к резкому недовольству крестьян новой властью. Через два года разразился голод, унесший огромное количество крестьянских жизней. Есенин начинал понимать, что с деревней происходит нечто ужасное. Позднее в сохранившихся строфах из поэмы "Гуляй-Поле" он напишет:
Здесь в схватках зверски-оголтелых
Рубили красных, били белых
За провиантовый грабеж,
За то, что вытоптали рожь.
В 1918 г. назревает его конфликт с Клюевым, в утопию которого Есенин больше не верит. Он внутренне мечется, ибо ощущает, что у него нет соратников в литературном мире. В 1919 г. Есенин присоединяется к имажинистам. Этот зигзаг есенинской биографии был не очень понятен ни современникам, ни позднейшим исследователям.
В литературную группу имажинистов (от английского и французского image — образ) входили Иван Васильевич Грузинов, Рюрик Ивнев [Михаил Александрович Ковалев], Александр Борисович Кусиков [Кусикян], Анатолий Борисович Мариенгоф, Вадим Габриэлевич Шершеневич.
Несомненно, Есенина привлекла в имажинистах проповедь национальных истоков поэтической образности. Имажинисты прямо провозглашали, что цели искусства противоположны целям государства и общества, поскольку искусство, как выразился Шершеневич, есть "великолепная ошибка". Поэт никогда не совпадает с современностью, более того — он всегда выпадает из нее. В. Ходасевич метко определил имажинизм как "поэтическое босячество».
Но последнее как раз и импонировало Есенину едва ли не больше, чем претензии образоносцев (как называли себя имажинисты) на создание национального стиля в поэзии. Он примкнул к имажинистам, как к собратьям по изгойству. "Имажинистский" период творчества Есенина начинается превращением инока и пастуха в хулигана.
В 1920 г. пишутся стихотворения с характерными названиями — "Хулиган", "Исповедь хулигана". В них меняется не только лирический герой, но и пейзаж, который становится неуютным, мрачным, враждебным:
Дождик мокрыми ветлами чистит
Ивняковый помет по лугам.
Плюйся, ветер, охапками листьев, —
Я такой же, как ты, хулиган.
Есенин усиливает мотив своей отверженности, называя себя разбойником, конокрадом, вором, хамом, шарлатаном, скандалистом. Но при этом всячески подчеркивает, что в душе он остался по-прежнему деревенским человеком.
Гражданская война поставила перед Есениным вопрос об исторической судьбе деревни. В 1920 г. он начал работать над драматической поэмой "Пугачев", мотивируя это тем, что не согласен с пушкинской концепцией пугачевского восстания, и, уверяя современников, что много лет работал в архивах, изучая исторические документы. На самом деле это было конспирацией. Есенина интересовал не XVII век, а XX, и не Емельян Пугачев, а Нестор Махно, которого тогдашняя печать именовала новым Пугачевым. Но писать поэму о Махно, который, организовав на территории Украины настоящую крестьянскую республику, вел войну с красными и белыми одновременно, было слишком опасно.
В 1922 — 1923 гг. стихи, переполненные чувством безысходного тупика и составившими цикл "Москва кабацкая". Современники были поражены в них парадоксальным соединением темы пьяного распада с изумительной поэтической силой.
Столь же жесток в этом цикле и лирический герой Есенина. Если некогда сука превращалась для него в женщину, то теперь происходила обратная метаморфоза:
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.
Очищение к герою "Москвы кабацкой" могло прийти только через смерть и религиозное возвращение к утраченной национальной почве:
Чтоб за все грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Поездка Есенина в Европу и Америку, предпринятая в 1922 — 23 годах, стала для него спасительной передышкой. Запад влек возможностью самому убедиться в том, может ли Россия пойти путем индустриальной цивилизации и так ли это для нее губительно.
Есенин трезво оценил и техническую мощь Америки, и необычайную промышленную устойчивость Германии. Он хорошо понял, что России предстоит догонять развитые западные страны. На Западе Есенин ощутил себя ненужным. Ненужным он чувствовал себя и в России, ибо "крестьянский рай" не удался, а то, что пришло вместо него в русскую жизнь, Есенину в принципе было глубоко чуждым, если не враждебным.
В очерке "Железный Миргород", написанном по возвращении из-за границы, Есенин делал попытку примирения с тем, что вызывало в нем смертную тоску. Есенинский очерк, с одной стороны, был искренним желанием перестроить свою творческую психику сообразно с требованиями новой жизни, с другой — дипломатическим реверансом в сторону власти, которую Есенин боялся.
Мотив осени стал сквозным в цикле "Любовь хулигана", посвященном актрисе Московского Камерного театра Августе Миклашевской. Если в "Пугачеве" осень являлась вождю мятежников в виде злой старухи с невеселой холодной улыбкой. Здесь она представала красивой женшиной, имя которой "звенит, / Словно августовская прохлада" , у которой волосы "цветом в осень" и "глаз осенняя усталость".
В любовной теме переживалась не полнота бытия, а ее роковая нехватка, и более того — невозможность любить:
И любовь не забавное ль дело?
Ты целуешь, а губы как жесть.
Знаю, чувство мое перезрело,
А твое не сумеет расцвесть.
- В 1924 г. Есенин пишет своего рода маленькую лирическую трилогию — "Возвращение на родину", "Русь Советская", "Русь уходящая", — в которой впервые обращается к жизни советской деревни. Деревня возникает в его стихах вне мифопоэтического контекста "голубой Руси": на церкви комиссар снял крест, сестры выкинули из избы иконы и читают "пузатый" "Капитал", деревенская молодежь поет "агитки Бедного Демьяна" (которого, кстати, Есенин терпеть не мог). Этой деревне чужд язык есенинской утопии, что и рождало горькое признание: "Язык сограждан стал мне как чужой, / В своей стране я словно иностранец".
- Есенин попытался научиться языку новой действительности. В "Письме к женщине" Есенин вообще склонен осудить себя за то, что остался в стороне от борьбы за будущее. А в "Письме к деду" он, переигрывая сюжет "Сорокоуста", пропел гимн "стальной кобыле".
Наиболее проницательные критики хорошо видели вымученность есенинских усилий заговорить новым языком. Историко-революционная тема, которую пробовал освоить Есенин в "Балладе о двадцати шести" и "Песни о великом походе" (первая — о двадцати шести бакинских комиссарах, вторая — об обороне Петрограда в 1918 г.), ему не давалась, да он и сам это понимал.
- Последние крупные вещи Есенина носят финальный характер. В 1925 г. он — одно за другим — пишет цикл "Персидские мотивы", поэмы "Анна Снегина" и "Черный человек".
В "Персидских мотивах", возникает условная, придуманная Персия — страна поэзии и любви, иллюзорный мир покоя и тишины. Есенин делает отчаянные усилия, чтобы уйти от мучающего несовпадения с действительностью в область чистого творческого воображения.
- В "Черном человеке" предметом изображения становилась пустая, обесцененная жизнь, перед лицом которой стихи изобличаются как нечто иллюзорное и лживое. "Черный человек" был острым рецидивом, с которым Есенин мучительно боролся в себе самом. Итог этой вещи был неутешителен: идеал оказался нереализуемым в действительности, а действительность — "голой", внеэстетической пустотой, разоблачающей идеал. Есенин мучительно ощущал, что проживает судьбу какого-то "авантюриста", "прохвоста и забулдыги". До сих пор это было маской. В "Черном человеке" маска приросла к лицу и отдиралась с кровью и мясом.
- "Анну Снегину" Есенин задумал как эпическое, "некрасовское" повествование из крестьянской жизни, но в итоге создал лирическую исповедь. Характерно, что и здесь Есенин окончательно отказывается от своего метафорического языка и демонстративно ставит в центр изображения то, от чего упорно отворачивался все эти годы, — реальную историческую деревню.
Сюжет "Анны Снегиной" разворачивается на фоне борьбы мужиков за землю в 1917 г. Герой поэмы, двойник самого Есенина, которого тоже зовут Сергей, возвращается на отдых в родные места. Его друг Прон Оглоблин отправляется с ним в имение помещицы Снегиной (с которой у Сергея когда-то был роман) брать землю. Три любящих друг друга человека сталкиваются в мучительном конфликте — с тем, чтобы в итоге расстаться навсегда: Анна уезжает в Лондон, Сергей — в столицу, Прон убит белыми. Жизнь по отношению к ним безжалостна и катастрофична.
- Этой катастрофичности противопоставлено чувство любви, которое в итоге торжествует над всем. Сергей искренне любит мужиков-односельчан, и они отвечают ему тем же: "Бахвалишься славой не очень / И сердце свое не продашь". Анна из эмиграции присылает ему письмо с признанием: "Но вы мне по-прежнему милы, / Как родина и как весна". И если в начале поэмы звучит обида на жизнь, в которой так мало любви ("Но мало любили нас"), то в конце утверждается обратное:
Мы все в эти годы любили,
Но, значит, любили и нас.
Автор "Анны Снегиной" прощает жизни все, что в ней "не сбылось", благословляя ее, как и в лирике 1924 — 1925 годов.
22.03.2018, 5720 просмотров.