Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Версия для печати
Библиографическая запись:
Образ Петра I в творчестве А.С. Пушкина второй половины 1820-х г. «Полтава» как историко-героическая и социально-психологическая поэма. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//russian_literature/istoriya-russkoj-literatury-xix-veka/obraz-petra-i-v-tvorchestve-as-pushkina-vtoroj-poloviny-1820-x-g-poltava-kak-istoriko-geroicheskaya-i-soczialno-psixologicheskaya-poema/ (дата обращения: 20.04.2024)
Образ Петра I в творчестве А.С. Пушкина второй половины 1820-х г. «Полтава» как историко-героическая и социально-психологическая поэма
Содержание
Образ Петра I в творчестве А.С. Пушкина второй половины 1820-х г
Путь достижения высоких идеалов, по которому пошли декабристы, Пушкин считает гибельным и обреченным. Его друзья, пылкие романтики свободы, не учли реальную силу самодержавия, опирающуюся на веру народную, на тысячелетнюю историческую традицию. Пушкин все решительнее склоняется к мысли, что общественные перемены в России возможны только при опоре на эту могущественную государственную систему, способную вести страну по пути решительных преобразований. Историческая личность великого реформатора Петра I наглядно это показала.
Тема Петра — с одной стороны, преобразователя России, создателя новой и могущественной русской государственности, а с другой, самодержавного деспота — издавна привлекала внимание Пушкина, нашла свое первое отражение в его «Исторических записках» 1822 г. и получила дальнейшее развитие в незавершенном романе «Арап Петра Великого» (1826—1827). В «Полтаве» она предстала апофеозом дела Петра, торжеством преобразованной им России над ее извечным врагом Швецией и королем Карлом XII — одним из самых прославленных полководцев начала XVIII в., перед которым трепетала вся Европа. Ситуация во многом аналогичная той, которая сложилась в результате победоносного окончания для России войны 1812 г., и в изображении Пушкина несомненно ориентированная на нее.
«Медный всадник» — поэма национально-историческая, но ее действие приурочено к современности и развертывается в Петербурге в тревожные дни грозного ноябрьского наводнения в 1824 г.
Петербург «Медного всадника» — это не только реалистически выписанное место связанного с наводнением повествовательного действия и не только созданная Петром столица преобразованной им русской государственности, но также и образно-символическое средоточие ее исторических судеб, во многом еще проблематичных.
Образ Медного всадника столь же многозначен, как и образ Петербурга. Но сверх того и откровенно фантастичен, поскольку превращает под конец монумент Петра в активно действующее лицо, разгневанное бунтом Евгения и преследующее его всю ночь своим «тяжело-звонким скаканьем». Фантастика имеет психологическую, а тем самым и реалистическую мотивировку, будучи плодом больного воображения Евгения. Как и всякая реалистическая мотивированная фантастика, она имеет символический, до конца логически не определимый смысл, подсказываемый, однако, символикой самого фальконетова памятника Петру. Его композиция воплощает традиционное для искусства эпохи абсолютизма, но известное уже искусству Возрождения уподобление всадника державному владыке, а его коня — подвластному государству или народу
В поэме Пушкина уподобление приобретает новое, нетрадиционное в силу его двойственности значение — апологетическое, но далеко не полностью применительно к всаднику, и намекающее на проблематичность грядущих судеб пришпоренного им и стремительно несущегося коня:
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
В этом вопросе, ответа на который поэма не дает, — проблемный ее эпицентр. К кому же обращен вопрос? По существу — к русскому народу и государству, текстуально же к Коню, «поднятому на дыбы» Медным всадником — символическим двойником Петра. В смятенном и неприязненном восприятии «бедного» Евгения Медный всадник — «горделивый истукан»; в нем он узнает того, кто в грозные часы наводнения неизменно и
...неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался...
Ужасен он в окрестной мгле!Ужасен, но вместе с тем величествен и загадочен:
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте уздой железной
Россию поднял на дыбы?(5, 147)
Но это впечатления и мысли уже не героя поэмы, а ее автора. «Железная узда», «Поднял на дыбы», да еще «над самой бездной» — далеко не с лучшей стороны характеризуют дело Петра. Во Вступлении же к поэме Петр и его дело предстают в совершенно ином свете. Вступление написано в форме взволнованно-лирического монолога автора, восхищенного красотой и величием парадного фасада Петербурга — «военной столицы» созданной Петром Российской империи.
Лирическая часть Вступления завершается апофеозой Петру и его делу, незыблемость которого — залог национального достоинства и величия («самостояния») обновленной им России:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия,Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!(5, 137)
Следующий за тем «печальный рассказ» об «ужасной поре» петербургского наводнения является сюжетно-образной конкретизацией «тщетной злобы» враждебной Петру и побежденной Петром (Петербургом) разбушевавшейся стихии «финских волн». Что же значит эта стихия? Только ли слепую и грозную природную силу или нечто большее и подразумеваемое? Если только первое, то как и в каком смысле она побеждена и пленена Петром? Ведь весь «печальный рассказ» об «ужасной поре» ее разрушительного действия свидетельствует об обратном. Кроме того (и главное): если наводнение, с которым неразрывно связан сюжетный каркас повествования, не означает ничего, кроме самого себя, то «Медный всадник» оказывается не национально-исторической поэмой, а чем-то подобным петербургским повестям «натуральной школы». Нужно отметить, что поэма Пушкина предвосхищает многие элементы поэтики «натуральной школы» — принципы сочувственного изображения «маленького человека» и резкого обнажения социальных контрастов петербургской действительности, жертвой которой и является «маленький человек», по большей части мелкий чиновник. Но Евгений «Медного всадника» — «маленький человек» и чиновник особого сорта. Он такой же, как и автор, «родов дряхлеющих обломок, И по несчастью, не один» («Моя родословная»), но в отличие от автора забывший о своих родовых прерогативах и превратившийся, как и многие ему подобные, в настоящего «мещанина», заурядного и смиренного российского обывателя эпохи николаевской реакции. Об этом говорят «светлые мечты» Евгения дослужиться до «местечка» и обрести тихую семейную пристань, сочетавшись законным браком с такой же бедной, как он сам, и любимой им Парашей. О Параше мы не знаем ничего, кроме того, что она бедна и проживает с овдовевшей матерью в «ветхом домике» на окраине Петербурга. Но мы знаем, что экономическая, политическая, духовная деградация дворянства явилась, по убеждению Пушкина, прямым и роковым следствием петровских реформ, лишивших обновленную ими Россию социальной силы, которая могла бы ограничить самодержавный произвол и возглавить дальнейший национальный прогресс. Представляется, что именно это несомненное для Пушкина противоречие реформ Петра и образует проблемное ядро символического сопряжения сюжетно-образной ткани петербургской поэмы Пушкина со всем комплексом волновавших его проблем настоящего, прошлого и будущего России. «Мещанское», обывательское смирение, характеризующее Евгения в начале поэмы, в дни наводнения оборачивается его беззащитностью. Перед чем? По прямому, «натуральному» смыслу повествования — перед разбушевавшейся стихией «финских волн». Но их разрушительная стихия страшна не только мелкому петербургскому люду, к которому принадлежат Евгений и его возлюбленная, но и «новой столице» преобразованной Петром русской государственности, самому Петербургу, «волей роковой» того же Петра основавшемуся «под морем».
«Воля» Петра, противоречивость его деяний и есть точка символического сопряжения всех сюжетно-образных компонентов повествования о бедном петербургском чиновнике, как натуральных, так и фантастических, с историческими, во многом загадочными судьбами послепетровской России.
В этой связи следует обратить внимание на то обычно не учитываемое обстоятельство, что экспрессивное изображение наводнения выдержано в стиле традиционного для русской литературы первой трети XIX в., в том числе и для творчества Пушкина, метафорического уподобления исторических потрясений — мятежа, бунта, иноземного нашествия — «грозе», «буре», «морскому волнению» или просто «волнам». Правда, в «Медном всаднике» имеет место, казалось бы, обратное — уподобление разбушевавшейся природной стихии грозному историческому потрясению. Но суть дела от этого не меняется, ибо ассоциативная связь между прямым и переносным значением уподобления остается той же. И пренебрегать ею нельзя. Помимо прочего она проясняет и подразумеваемую семантику упомянутой во Вступлении к поэме «вражды» к Петру, «тщетной злобы» плененных им «финских волн». Финских — значит иноземных, что заставляет вспомнить следующие строки стихотворения Пушкина «Бородинская годовщина» (1831):
Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали —
Смотри ж: все стоит она!
А вкруг ее волненья пали...(3, 275)
«Полтава» как историко-героическая и социально-психологическая поэма
Эта историческая поэма продолжала тему Петра I, начатую “Стансами” и продолженную в написанном вслед за ними романе “Арап Петра Великого”. Образ Петра I возник в эту пору в связи с надеждами Пушкина на просвещенного монарха, каким поэту казался Николай I.
В 1827 году Пушкин приступает к работе над историческим романом «Арап Петра Великого», основанном на семейных преданиях о своем прадеде по материнской линии – питомце, «крестнике» и помощнике великого государя Абраме Петровиче Ганнибале, который, в оценке Пушкина, был царю «наперсник, а не раб». В сознании Пушкина, конечно, возникала при этом аналогия с его собственным положением при Николае I. Однако прямых аллюзий он не Допускал. В задуманном им романе он хотел дать образец подлинного историзма в подходе к изображению событий прошлых эпох. Это ему удалось. Хотя роман остался незаконченным, в написанных шести с небольшим главах его Пушкин дал колоритную и верную картину быта и нравов петровского времени. Схвачен период крутой исторической ломки страны, парадоксальные переплетения «нового» со «старым», уловлена двойственность самой петровской «новизны», таящей в себе зерна дальнейших и положительных, и отрицательных явлений русской жизни. Пушкин использует исторические документы, подлинные анекдоты и бывальщины того времени, искусно вплетая их в повествование и создавая с их помощью неповторимый аромат эпохи. В своем романе Пушкин опирается на традиции популярного тогда в России и во всем мире английского автора исторических романов Вальтера Скотта. Пушкина привлекает его манера писать историю «домашним» образом, от лица современника самих исторических событий. Глазами «наперсника» Абрама Ганнибала рисуется в романе фигура Петра, сведенная Пушкиным с «одических» небес, на которые ее подняли поэты XVIII века, на грешную землю. Белинский ставил главы исторического романа Пушкина «неизмеримо выше и лучше всякого исторического романа, порознь взятого и всех их, вместе взятых». Однако дальнейшую работу Пушкина над романом остановил замысел большой исторической поэмы из петровского периода, работу над которой он начал в 1828 году.
Приступая к работе над «Полтавой», Пушкин подключался к почти вековой традиции создания героической поэмы о Петре. Начиная с неоконченных «Петриды» Кантемира и «Петра Великого» Ломоносова, «Петриады» создавались одна за другой в конце XVIII – начале XIX века эпигонами классицизма. Но ко времени Пушкина этот жанр классической эпопеи полностью изжил себя. В начале XIX века начинает складываться жанр другой, романтической исторической поэмы. Сперва это были романтические поэмы молодого Вальтера Скотта на сюжеты средневековой истории, потом исторические поэмы Байрона, среди которых выделяется «Мазепа» (1819). Эту традицию подхватил и развил Адам Мицкевич в поэмах «Гражина» и «Конрад Валленрод». Наконец, тему борьбы Мазепы и Петра с позиций декабристской романтики затронул К. Рылеев в поэме «Войнаровский».
Белинский считал, что в поэме «Полтава» Пушкин механически соединил традиции классической поэмы о Петре с романтической поэмой байронического типа. Однако критик в данном случае глубоко ошибался. В «Полтаве» Пушкин, обогащенный опытом подлинного историзма, создал произведение нового типа – реалистическую историческую поэму, синтезирующую элементы эпопеи, романтической поэмы, трагедии и романа. Причем именно романическая фабула – история беззаконной любви Марии и Мазепы – позволила Пушкину дать историческую картину минувшего века с реалистической глубиной и достоверностью. Поэт сказал: «Мазепа действует в моей поэме точь-в-точь как и в истории, а речи его объясняют его исторический характер». Обольщение стариком-гетманом своей крестницы и казнь ее отца Пушкин воспринял как «разительную историческую черту», психологически объясняющую характер Мазепы и саму историческую эпоху, его породившую: «Сильные характеры и глубокая трагическая тень, набросанная на все эти ужасы, вот что увлекло меня», – говорил Пушкин.
В предисловии к первому изданию «Полтавы», имея в виду своих предшественников, Пушкин писал: «Мазепа есть одно из самых замечательных лиц той эпохи. Некоторые писатели хотели сделать из него героя свободы, нового Богдана Хмельницкого. История представляет его честолюбцем, закоренелым в коварствах и злодеяниях… Лучше было бы развить и объяснить настоящий характер мятежного гетмана, не искажая своевольно исторического лица». Пушкин развивает образ Мазепы во всей трагической его глубине. При этом он следует традиции романа Вальтера Скотта, соединявшего романическую фабулу с повествованием о важнейших исторических событиях эпохи. После трагической истории любви Марии и Мазепы звучит как мажорный финал описание Полтавского боя. И здесь личное, частное входит в общее, историческое. «Злодей в личной жизни, Мазепа выступает и как злодей политический, – отмечает Д. Д. Благой. – Обманщик и предатель своей возлюбленной в 3-й и последней песне поэмы – картина Полтавской битвы – предстает как обманщик и предатель своей страны и своего народа. ‹…›
Петр как исторический деятель и как личность – полная противоположность и Карлу, и Мазепе. Карл – „воинственный бродяга“, исторический авантюрист, который возмечтал по-своему повернуть ход исторических событий – разорвать на куски и подчинить себе созидающееся могучее многонациональное государство:
Как полк, вертеться он судьбуПринудить хочет барабаном.
Изменник Мазепа в своих действиях движим только личными честолюбивыми замыслами, и он одинок: украинские народные массы его не поддержали, за ним пошла только небольшая кучка его приверженцев. Петр делает свое дело для народа вместе со всей „Россией молодой“. Из душного и мрачного мира мелких интересов, эгоистических целей и узколичных страстей – „отвратительного“ мира Мазепы, в котором, по словам Пушкина, нет „ничего утешительного“, поэт выводит нас в 3-й песне поэмы на просторы большого национально-исторического и народного подвига. ‹…› Все, что движимо узколичными эгоистическими целями, хищными и корыстными страстями, преходит, теряется без остатка. Только большими делами на благо родины и народа исторический деятель может создать себе во веки нерушимый „огромный памятник“ – вот что говорит нам Пушкин не только сюжетом, образами, но и самой композицией своей героико-патриотической поэмы…» Пушкин избирает здесь трудный период царствования Петра и показывает, как, преодолевая внутреннюю смуту и давая сокрушительный отпор внешним врагам, Петр создает мощную и процветающую державу.
После публикации в 1829 году «Полтавы» появилась резко отрицательная рецензия на нее Н. И. Надеждина, положившая начало устойчивому непониманию творчества Пушкина-реалиста. Это непонимание усиливается с выходом в свет романа «Евгений Онегин». Даже многие литературные друзья поэта, оставшиеся в своих эстетических убеждениях романтиками, не чувствуют тех поэтических открытий, которыми сопровождается творчество позднего Пушкина.
“Полтава”, несмотря на ее исторический характер, тесно связана с современностью не только своей философией, но и сюжетом.
Речь идет о явной ошибке Петра I, поверившего Мазепе и не поверившего Кочубею, сообщившему царю об измене гетмана. В историю Мазепы включен рассказ о “бунте” Кочубея, который построен так, чтобы вызвать у читателя ассоциации с недавними событиями декабря 1825 г. и последующими репрессиями. Богатый и знатный Кочубей, принадлежавший к аристократическим родам Украины, проявил исключительную решимость и организовал нечто вроде заговора против всесильного гетмана, любимца Петра I. Он хотел защитить честь, достоинство, собственные права и думал о счастье своей родины. Но замысел его был раскрыт, а за этим последовала жестокая, мучительная и несправедливая казнь его и близких к нему людей. В поэме она выдвинута в самый центр повествования и изображена особенно красочно, подчеркнуто эмоционально, с рядом запоминающихся многозначительных деталей.
Историей Кочубея “Полтава” включалась в число злободневных произведений. Заговор, действия Кочубея, неправая казнь получают особое смысловое наполнение – не только личного, но и общественного значения. Здесь слились обе линии повествования – историческая и личная. Поскольку казнь Кочубея – очевидная ошибка Петра I, то Пушкин намекал ею на такую же ошибку Николая I, казнившего декабристов. С точки зрения Пушкина, декабристы выступили в защиту своих исконных прав родового, аристократического дворянства, которое было унижено и отстранено от управления страной. В этом смысле мятеж декабристов, в котором приняли участие отпрыски родовитых аристократических семейств, был в глазах Пушкина отчасти исторически оправдан. Следовательно, в “Полтаве” содержался и урок Николаю I, и назидание ему: император призывался к союзу с древнейшими родами, к союзу с древней аристократией.
В “Полтаве” возникнет и другая идея, которая получит развитие в более позднее время. Речь идет об идее “милости”, о “прощении” царем своих врагов-учителей. Мстительному и жестокому Мазепе, не умеющему прощать, противопоставлен милосердный русский царь, прощающий обиды и поднимающий кубок за врагов, научивших его воевать. Эта идея также связана с побуждением, обращенным к Николаю I, помиловать декабристов. В дальнейшем творчестве Пушкина она будет сопряжена с идеей гуманизма, в духе которого Пушкин наметит разрешение исторических, социальных и иных противоречий.
16.07.2017, 5272 просмотра.