Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» как социально-политическая и философско-реалистическая комедия. Своеобразие конфликта и проблематика комедии. -История русской литературы XIX века -История русской литературы

Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» как социально-политическая и философско-реалистическая комедия. Своеобразие конфликта и проблематика комедии

Содержание

Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» как социально-политическая и философско-реалистическая комедия

Анализ художественной формы «Горя от ума» подтверждает резкий отход Грибоедова от традиций классицизма, и от новейшей легкой комедии, и от распространенных тогда романтических приемов. Стремление писать «свободно и свободно» приводило его к реализму, к самобытности. Однако реалистической формы требовало не только художественное сознание драматурга, но сама русская жизнь, которую он хотел сделать содержанием пьесы. Общественная русская жизнь декабристской эпохи была полна богатым содержанием, быстро дифференцировалась по социально-политическим группам, обостряла идейные разногласия и политическую борьбу. Передовая литература становилась все более и более боевой. Она искала наиболее актуальных форм, которые могли бы всего глубже захватить, отобразить современность и историю.

Революционный отряд литературы — декабристский — испробовал накануне «Горя от ума» уже много родов оружия: политическую эпиграмму, политическую сатиру, гражданскую оду, послание с гражданским содержанием, интимную лирику с противопоставлением любви и гражданского долга, своеобразную форму рылеевской думы, романтическую поэму Пушкина, наконец, историко-героическую поэму типа «Войнаровского». Историческая поэма принадлежала уже к большим формам литературы. Но предстояло еще освоить сатирическую комедию, историко-героическую трагедию.

Историческая трагедия была мечтой Кюхельбекера. Он хотел ее осуществить в своей пьесе «Аргивяне». Существенно, что идея трагедии дана была Кюхельбекеру Грибоедовым, как и то, что разрабатывалась трагедия на глазах Грибоедова.

Русская жизнь явилась богатым источником для «Горя от ума». Пьеса вся переполнена откликами на животрепещущую современность.

Вот Хлестова негодует:

И впрямь с ума сойдешь от этих, от одних
От пансионов, школ, лицеев, как бишь их,
Да от ланкарточных взаимных обучений.

Ланкастерское взаимное обучение было злобой дня в 20-х годах. Ланкастерские школы учреждались в армии для солдат, и в их организации принимали участие передовые генералы — Н. Н. Раевский, М. Ф. Орлов; они увлекали многих декабристов; политический процесс «первого декабриста» В. Ф. Раевского связан с его деятельностью в ланкастерских школах.

Реплику Хлестовой подхватывает княгиня Тугоуховская:

Нет, в Петербурге институт
Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут:
Там упражняются в расколах и в безверьи
Профессоры!!

В Петербургском главном педагогическом институте в 1818 году Уваров произнес напугавшую многих либеральную речь, где говорил: «Мы... начинаем помышлять о свободных понятиях... Политическая свобода... есть последний и прекрасный дар бога».1 Профессор педагогического института Куницын немедля откликнулся на эту речь сочувственной статьей в «Сыне отечества». А в 1821 году возник знаменитый процесс против профессоров педагогического института: Галича, Арсеньева, Германа, Раупаха по обвинению их в безверии. Процесс этот еще тянулся, когда читатели впервые получили в руки списки «Горя от ума».

Чацкий напоминает Софье при первой встрече:

А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,
В ученый комитет который поселился
И с криком требовал присяг,
Чтоб грамоте никто не знал и не учился?

Ученый комитет был основан недавно — осенью 1817 года; в 20-х годах он запрещал одну книгу за другой; реплика о нем Чацкого говорила много тогдашним литераторам.

Монолог Чацкого об «охотниках поподличать» Фамусов прерывает восклицанием: «Ах! боже мой! он карбонарий». Революционное движение карбонариев началось в 1817 году. К 1820—1821 году относится революция в Неаполе, Пьемонте и Папской области; во Франции карбонарии организовали мятеж в 1822 году — в Бельфоре, Сомюре, Лярошели, в 1823 году — военный заговор.

Представители карбонарских вент были и в России; декабристы сносились со швейцарскими карбонариями. В столичном обществе о карбонариях постоянно говорили. В консервативных кругах о них ходили нелепые легенды.

Таких откликов и намеков политических в «Горе от ума» очень много.

Однако в «Горе от ума» имеется еще более ценный материал, отображающий основные явления политической и социальной жизни эпохи декабризма. Воспроизведены они тоже реалистически, но с такими особенностями художественного метода, что здесь приходится говорить о реализме сатирическом.
В «Горе от ума» сатирически отображено основное зло эпохи — крепостное право.

Вот Фамусов, видя ночью Софью, Чацкого и Лизу в сенях, винит горничную в том, что она на Кузнецком мосту «выучилась любовников сводить», и кричит ей: «Изволь-ка в избу, марш, за птицами ходить». И тут же, обратясь к швейцару Фильке, сулит: «В работу вас, на поселенье вас». Наш читатель или зритель может недооценить смысл фразы: «В работу вас, на поселенье вас». А фраза эта обозначает: в каторжную работу, на поселение в Сибирь. Помещики по закону имели право по своему решению, без судебного разбирательства, передавать своих крепостных в распоряжение администрации для отправки в каторжные работы или на поселение в Сибирь.

О продаже крепостных на ярмарках можно делать косвенный вывод из слов Хлестовой о Загорецком: «двоих арапченков на ярмарке достал». Прямо же к крепостному праву относятся две филиппики Чацкого в монологе «А судьи кто?»: против «Нестора негодяев знатных», который «выменил борзые три собаки» на «толпу слуг», а они «в часы вина и драки и честь и жизнь его не раз спасали», и против барина-театрала, который «на крепостной балет согнал на многих фурах от матерей, отцов отторженных детей» и у которого за долги «амуры и зефиры все распроданы по одиночке».

В связи с крепостничеством задета и русская знать: «Нестор негодяев знатных» и барин-театрал, настолько богатый, что «заставил всю Москву дивиться» роскоши своего крепостного балета. Через всю пьесу проходит негодование против высшего барства, особенно «вельмож в случае». Во втором акте Грибоедов влагает в уста Фамусова лукавые слова о «похвальном житье» московского туза Кузьмы Петровича. Еще двусмысленнее похвала Фамусова покойному дяде Максиму Петровичу, надменному екатерининскому вельможе «в случае», который «на золоте едал; сто человек к услугам; весь в орденах»; «когда же надо подслужиться, и он сгибался в перегиб».

Эти похвалы вызывают тотчас же отповедь Чацкого против «пылкого раболепства» вельможных «охотников поподличать». Позже, в том же монологе «А судьи кто?», Чацкий в ответ на похвалы Фамусова «столбовым» старичкам обличает их «непримиримую» вражду к «свободной жизни» и закоснелые взгляды «времен очаковских»; суровыми обвинениями он клеймит, наряду с «Нестором негодяев знатных» и барином-театралом, «подлейшие черты» тех «отцов отечества», которые «грабительством богаты», «защиту от суда в друзьях нашли, в родстве».

Придворным нравам Чацкий дает такую характеристику:

Свежо предание, а верится с трудом:
Как тот и славился, чья чаще гнулась шея;
Как не в войне, а в мире брали лбом,
Стучали об пол не жалея!
Кому нужда: тем спесь, лежи они в пыли,
А тем, кто выше, лесть как кружево плели.
Прямой был век покорности и страха...

Остро и смело в «Горе от ума» обличается чиновничество, бюрократия. Отсюда в живую речь вошли крылатые выражения: «подписано, так с плеч долой», «служить бы рад, прислуживаться тошно», «как не порадеть родному человечку». В диалоге с Чацким Молчалин излагает свою чиновничью философию о том, как, при умеренности и аккуратности, хорошо «в Москве у нас служить и награжденья брать, и весело пожить», как следует ездить за покровительством к важной барыне Татьяне Юрьевне и пр. А в диалоге с Лизой в четвертом акте он же дополняет эту философию еще теорией универсального угождения: всем людям, без изъятья, — хозяину дома, начальнику, слуге, швейцару, дворнику, собаке дворника.

Создание типа Молчалина было большим достижением сатирического направления русской литературы. Не менее значительно создание типа Скалозуба: скалозубовщина и молчалинство, как социально-бытовые формулы, охватили собой обширные круги явлений. И там и здесь Грибоедов проявил большую силу публицистического обобщения. Маленького чиновника-секретаря, живо обрисованного индивидуальными чертами, автор возвел в символ значительной социально-политической группы, связав молчалинство с фамусовщиной. То же и со Скалозубом. Красочный индивидуальный портрет недалекого, грубого армейского полковника становился символом политической реакции, аракчеевщины.

Скалозуб включается автором в тесную связь с общим политическим настроением фамусовского общества, когда на балу обсуждают вопрос о просвещении. На балу у «чахоточного врага книг» оказываются верные союзники. Здесь градом сыплются обвинения против просвещения: «Ученье — вот чума», «с ума сойдешь от этих от одних от пансионов, школ, лицеев».

Скалозуб сообщает:

Я вас обрадую: всеобщая молва,
Что есть проект насчет лицеев, школ, гимназий,
Там будут лишь учить по-нашему: раз, два!
А книги сохранят так: для больших оказий.
Но Фамусову этого мало:
Сергей Сергеич, нет! Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы, да сжечь.

Здесь воссоздается точная, хотя и обобщенная, почти символическая, картина того мракобесия, какое было характерно для реакционных кругов середины 20-х годов.

Рядом с враждой к просвещению Грибоедов рисует вражду к новым людям, т. е. к передовой, декабристски настроенной молодежи, борьбу против нее. Монолог Чацкого «И точно, начал свет глупеть» Фамусов прерывает негодующими возгласами: «... карбонарий!.. опасный человек!.. вольность хочет проповедать!.. властей не признает!.. под суд!.. бунт?.. жду содома». Он советует Чацкому: «... завиральные идеи эти брось!». А Чацкий о подобных выходках властных москвичей говорит: «... к свободной жизни их вражда непримирима». Если молодежь обнаруживает склонность к наукам, искусствам — «они тотчас: разбой! пожар! И прослывешь у них мечтателем! опасным!!». Заявление Фамусова, в доме которого вырос Чацкий, завершает эту непримиримость:

Давно дивлюсь я, как его никто не свяжет!
Попробуй о властях, и ни весть что наскажет!
Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом,
Хоть пред монаршиим лицом,
Так назовет он подлецом!..

Для сатирической направленности «Горя от ума» характерна еще одна подлинная черта тогдашних политических условий, воссозданная в комедии. В тот момент, когда Репетилов шумит, что «радикальные потребны тут лекарства», к нему прислушивается Загорецкий и просит:

Извольте продолжать, вам искренно признаюсь,
Такой же я, как вы, ужасный либерал!..
И от того, что прям и смело объясняюсь,
Куда как много потерял!..

Эта встреча мимолетна и не получила в комедии разработки, но ее смысл освещается аттестацией, данной Загорецкому Горичем: «При нем остерегись, переносить горазд». Роль доносителей Загорецких в политической жизни времен Грибоедова хорошо известна из документальной истории; она возмущала Грибоедова, когда, вернувшись в Петербург с Востока, он наблюдал общественную жизнь; в свой «Отрывок из Гете» (конец 1824 года) он вставил два стиха, отсутствующие в немецком подлиннике:

Здесь озираются во мраке подлецы,
Чтоб слово подстеречь и погубить доносом...

Своеобразие конфликта и проблематика комедии

Как и в комедии “Мизантроп”, речь идет об общественных пороках, которые отвергаются героем. Следовательно, и в этом отношении традиция “высокой” комедии была для Грибоедова актуальной. Однако общественная линия, составляющая сюжет, не сразу выступает наружу, а появляется постепенно. Завязывает интригу и затем развивает ее (и это как правило) любовная линия. Затем они сливаются и достигают кульминации. В “Горе от ума” кульминационный момент – третье действие, сцена вечера у Фамусовых, где Софья пускает слух, будто Чацкий сошел с ума. Отсюда обе линии идут вместе. В конце четвертого действия интрига развязывается. Обе линии – любовная и общественная – разрешаются: Чацкий узнает правду о любви Софьи и о том, что он чужд обществу, которое не только не боится его критики, его обличений, его насмешек, но и само переходит в атаку, выталкивает героя и вынуждает его бежать неведомо куда.

Грибоедов следовал классицистическим правилам трех единств не только потому, что они дисциплинировали его художественную мысль. Из развития интриги ясно, что драматург стремился мотивировать и объяснить каждое правило содержанием своей комедии. Так, единство действия (требование одной коллизии, одного конфликта) обусловлено непримиримым столкновением Чацкого с обществом и с его главными действующими лицами (Софьей, Фамусовым, Молчалиным). Единство места понадобилось Грибоедову потому, что конфликт происходит в доме Фамусова, символизирующем всю дворянскую Москву. Единство времени также получает свое оправдание: три года странствовал Чацкий, но мало изменился – остался прежним благородным, увлеченным, задорным молодым человеком, а один день в доме Фамусова открыл ему такое знание о мире, о людях, которое до этого дня было ему недоступно. Он сразу стал взрослым, менее восторженным.

Тема безумия от любви, сначала игривая, легкая в словах Лизы, постепенно получает зловещий оттенок: быстро распространяется слух, что Чацкий – сумасшедший в кругу истинно умных людей, таких как Фамусов, Хлестова, князь Петр Ильич Тугоуховский, Хрюмины. Слух обрастает подробностями, отыскиваются подлинные причины умопомрачения Чацкого, а Фамусов даже приписывает себе первенство в обнаружении самого факта (“Я первый, я открыл!”). Здесь возникает тема “умного безумца”. Ум оборачивается безумием. В самом деле, сумасшедшие, вероятно, сочли бы со своей точки зрения умного человека безумным. Таким и кажется Чацкий московскому фамусовскому клубу. “Безумным вы меня прославили всем хором”, – говорит он. Но и Чацкому, “умнику” в комедии и человеку незаурядного ума, каким его замыслил Грибоедов, фамусовский мир тоже кажется безумным.

Завершает комедию тема мнимого безумия от недюжинного ума, который отвергнут миром. Причем герой считает этот мир поистине нелепым и безумным. Обе стороны конфликта – фамусовская Москва и молодой человек, отвергающий отжившие, по его мнению, представления, – сталкиваются в непримиримом противостоянии, в ходе которого не может быть достигнуто согласия. Конфликт неминуемо из комического перерастает в трагический. Раскалывается, в сущности, один уклад жизни: Чацкий тоже дворянин, тоже жил в Москве, тоже воспитывался в том же доме Фамусова. Сила Чацкого – в свежести впечатлений, в независимости мысли, в нетерпимости, в пылкости, с какими он отстаивает свои убеждения, невзирая на лица и на обстоятельства, которые могут ему повредить. Слабость – в той же нетерпимости, в той же пылкости, которые мешают ему обдумать поступки, трезво взглянуть на свою любовь, на роль просвещения, знаний, на барскую Москву. Могущество Москвы – в сплоченности, несмотря на мелкие, незначительные ссоры и распри друг с другом, несмотря на зависть и суету. Сила Москвы – в единообразии уклада и в единомыслии. Скрепляющее московских бар средство – сплетня, доходящая до нелепости. Слух, развивая сплетни и клевету, получает могущество всеобщности. Собственное мнение ценится лишь постольку, поскольку оно подтверждает общее. Иначе говоря, личность имеет значение лишь в том случае, если держится тех же взглядов, что и большинство. Все суждения немедленно приводятся к одному.

Конечно, и в Москве многое меняется, причем и в ту сторону, куда смотрит Чацкий, и в ту, куда смотрит Фамусов. Чацкому известно об этом, как и другим персонажам “Горе от ума”. Гости Фамусова рассуждают о появлении пансионов, школ, гимназий, “ланкартачных учебных заведений”, педагогического института, о том, что даже их родственники (двоюродный брат Скалозуба, племянник княгини Тугоуховской князь Федор) посвятили себя наукам и искусствам, читают книги и становятся ревнителями просвещения. Таких молодых людей (внесценических персонажей, упомянутых в комедии), принадлежащих к поколению Чацкого, разделяющих его образ мыслей и общественное поведение, еще немного. Но они уже появились. Чацкий, испытывая по этому поводу законную гордость, защищает их от нападок Фамусова и его круга.

Есть, однако, перемены другого рода: Чацкий и Фамусов недовольны французскими модами; Кузнецким мостом с его иностранными лавками; дурным, оторванным от национальных корней воспитанием детей из дворянских семейств; бездумным, рабским, слепым подражанием иностранному в одежде, в нравах. Для Чацкого засилье иностранной моды – отказ от самобытности, от самостоятельности русского ума. Для Фамусова мода – знак ненавидимой им новизны. Фамусов враждебен новой Москве и всему новому независимо от того, дурно оно или хорошо.

Именно Фамусов – главный антагонист Чацкого – вместе с гостями, со множеством внесценических персонажей олицетворяет Москву, а дом Фамусова – это и есть Москва в мини-атюре. Здесь господствует старый уклад – старые обычаи и старые нравы. Во главе дома стоит совсем неглупый, но легковерный отец (таково сценическое амплуа Фамусова). В доме его обманывают все: и слуги, и дочь. В своих речах Фамусов выглядит недалеким обломком прошлого. Но это обманчивое впечатление: Фамусов умен, недаром его речь метка и афористична. Суть в другом: почему умный человек выглядит глупцом и кажется таким Да потому, что он держится отживших нравственных правил, сознательно, по собственной воле исповедует ушедшую в прошлое мораль и пытается сохранить свою московскую утопию. Причина фамусовской “глупости” – в упрямой косности и открытом неприятии всяких изменений, которые отрицаются заранее и рассматриваются как покушение на исконный и освященный традициями порядок. Фамусов отвергает реальность. А человек, оторванный от реальности, поневоле выглядит смешным и глуповатым.

В осуждаемой Чацким косности заключена мощная отрицательная сила Фамусова и московского общества. Люди фамусовского круга при чувстве опасности тут же объединяются и выступают против Чацкого. Они чувствуют исходящую от Чацкого угрозу своим интересам и стремительно, мгновенно сплачиваются, чтобы с беспощадностью отстаивать свои выгоды. Сила быта не только подавляет личность, но и превышает силы добра, которое оказывается хрупким и незащищенным. Это одна сторона фамусовского мира.

Другая заключена в его приспособляемости. Время не стоит на месте, и Москва меняет свой вид, меняет нравы. В ней появляются молодые люди, протестующие против устаревших обычаев и ратующие за службу делу, а не лицам. Они хотят служить не ради чинов и наград, а для блага и пользы Отечества, содействовать успехам просвещения. Чтобы служить с толком, они черпают знания из книг, удаляются от света, погружаются в учение, в размышление. Наконец они странствуют, чтобы лучше узнать мир. Эти новые лица представляют для Фамусова и фамусовской Москвы серьезную опасность, потому что они разрушают старый уклад. Фамусов и его общество вынуждены приспосабливаться к изменениям, если они намерены выжить в складывающихся новых условиях. Лучшие, идеальные времена Максима Петровича и Кузьмы Петровича для фамусовского круга прошли, но заветы предков памятны и святы. Фамусов, конечно, не думает сдаваться и обладает значительной силой. На стороне Фамусова будущее. Если Чацкий порывает со своим прежним окружением, покидает фамусовское общество, то Молчалин, напротив, стремится войти в него. Это значит, что фамусовская Москва отнюдь не стареет. В нее вливаются свежие силы, способные постоять за косные порядки и нравственные нормы.

Таким образом, Чацкий, не видя перемен в Москве в положительную сторону, не понимая, что случилось с Софьей, презирая Молчалина, тем самым недооценивает приспособляемость фамусовской Москвы к новым условиям. Он входит в дом Фамусова энтузиастом, уверенным в том, что нынешних успехов разума и просвещения достаточно для обновления общества, которое, как думает Чацкий, обречено на безвозвратное исчезновение. Кто же из здравомыслящих людей, недоумевает Чацкий, держится ныне правил, о которых столь “поэтически” вдохновенно рассказывает Фамусов, припоминая случай с Максимом Петровичем! Где же найдется безумец, иронизирует Чацкий,

Хоть в раболепстве самом пылком,
Теперь, чтобы смешить народ,
Отважно жертвовать затылком

Нет, решает Чацкий, “век нынешний” уже пересилил “век минувший”. “Век нынешний” совсем иной: “…нынче смех страшит и держит стыд в узде”. “Недаром” нынешних “охотников поподличать” “жалуют… скупо государи”. И затем он снова произносит приговор: “Нет, нынче свет уж не таков”. Потому что для Чацкого само собой разумеется, что фамусовское общество скоро потерпит полный крах и его мораль исчезнет. Однако в случаях с Фамусовым, Софьей и Молчалиным Чацкий жестоко ошибается. Если в начале комедии он стоит высоко над обществом, то по мере развития действия его восторженность, энтузиазм постепенно угасают и он все больше чувствует зависимость от фамусовской Москвы, которая оплетает его вздорными слухами, непонятными отношениями, пустыми советами и всевозможной суетой. Чацкий – одиночка, бросающий вызов обезличивающему фамусовскому миру, чтобы не потерять лицо.

Аполлон Григорьев обращает внимание на общественную значимость основного конфликта комедии: в этом конфликте личное, психологическое, любовное органически сливается с общественным. Причем общественная проблематика комедии прямо вытекает из любовной: Чацкий страдает одновременно и от неразделенной любви, и от неразрешимого противоречия с обществом, с фамусовской Москвой. Аполлон Григорьев восхищается полнотою чувств Чацкого и в любви, и в ненависти к общественному злу. Во всем он порывист и безогляден, прям и чист душою. Он ненавидит деспотизм и рабство, глупость и бесчестье, подлость крепостников и преступную бесчеловечность крепостнических отношений. В Чацком отражаются вечные и непреходящие черты героической личности всех эпох и времен.

Эту мысль Аполлона Григорьева подхватит и разовьет Иван Александрович Гончаров в статье «Мильон терзаний»: «Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого – и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела ни группировались… им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета „учиться, на старших глядя“, с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к „свободной жизни“, вперед и вперед – с другой. Вот отчего не состарился до сих пор и едва ли состарится когда-нибудь грибоедовский Чацкий, а с ним и вся комедия. И литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснется борьбы понятий, смены поколений. Он… создаст видоизмененный образ Чацкого, как после сервантовского Дон Кихота и шекспировского Гамлета явились и являются бесконечные им подобия. В честных, горячих речах этих позднейших Чацких будут вечно слышаться грибоедовские мотивы и слова – и если не слова, то смысл и тон раздражительных монологов его Чацкого. От этой музыки здоровые герои в борьбе со старым не уйдут никогда. И в этом бессмертие стихов Грибоедова!»

Грибоедов дает людям декабристского склада ума и характера горький урок. Он не выводит своего умного и пылкого оратора-обличителя на площадь, не сталкивает его в героической схватке с политическими антагонистами. Он уводит Чацкого в глубину бытовой жизни и ставит его лицом к лицу с подлинным противником, силу которого декабризм недооценивал и не ощущал. Зло таилось, по Грибоедову, не в административном режиме и не в царизме как таковом: оно укоренилось в нравственных устоях целого сословия, на котором стояла и из которого вырастала российская государственность. И перед властной силой этих устоев просвещенный разум должен был почувствовать свою беспомощность.

01.07.2016, 12305 просмотров.

Версия для печати

Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» как социально-политическая и философско-реалистическая комедия. Своеобразие конфликта и проблематика комедии

Комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума» как социально-политическая и философско-реалистическая комедия

Своеобразие конфликта и проблематика комедии