Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Версия для печати
Библиографическая запись:
Библиографическая теория и библиографическая практика. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//193/bibliograficheskaya-teoriya-i-bibliograficheskaya-praktika/ (дата обращения: 16.04.2024)
Библиографическая теория и библиографическая практика
Содержание
Периодизацию динамики библиографической теории за два последних века можно схематично представить следующим образом:
- XIX век — начало XX века — любительско-филологический этап;
- 20-60-е годы XX века - государственно-вспомогательный этап;
- 70-90-е годы XX века - научно-революционный этап;
- конец XX века — информационно-технологический этап.
Смена этапов определялась изменениями, происходившими в общественной жизни, которые, в свою очередь, отражались на библиографической практике. Практика, как правило (исключение — третий этап), опережала теорию, давая повод для справедливых упреков в несоответствии теории «жизненным задачам» и «отставании от жизни».
Любительско-филологический этап отечественной библиографии, начатый В. Г. Анастасевичем и В.С.Сопиковым, продолженный академистами-библиофилами и просветителями-общественниками, а завершенный интеллигентами-книжниками Серебряного века, подробно описан историками библиографии. В то время были созданы замечательные библиографические труды, задумывались грандиозные проекты (текущий учет книжной продукции, репертуар русской книги, регистрация библиографических пособий), формировалось демократическое библиографическое сообщество (Московский библиографический кружок, Русское библиографическое общество, Русское библиологическое общество), возникла профессиональная периодика. Библиографическая работа считалась непременным и важным разделом научной деятельности не только филологов и историков, но и представителей всех научных дисциплин. Среди библиографов этого периода много известных биологов, математиков, геологов, экономистов и представителей других наук. Выдающиеся русские библиографы воспринимались современниками как деятели науки и просвещения, стоящие в одном ряду с видными писателями, учеными, публицистами. Библиографический труд понимался как творческая деятельность по созданию оригинальных, а никак не «вторичных» культурных ценностей. Не случайно библиографические произведения авторизовывались подобно произведениям научной и художественной литературы. Библиография признавалась самостоятельной наукой, или, в крайнем случае, составной частью научного комплекса книговедения, а библиограф-практик имел статус ученого, исследующего, описывающего и систематизирующего книги, подобно тому, как ботаник изучает растения, астроном — небесные тела, и географ — ландшафты.
Библиографы-филологи того времени, такие как Г Н. Геннади, А. Н. Неустроев, Н. А. Рубакин, С. А. Венгеров, А. Д. Торопов, Б. С. Боднарский, Н. М. Лисовский, К. Н. Дерунов и многие другие, в том числе первый библиограф-профессионал В. И. Межов, отлично соответствовали имиджу ученого-энциклопедиста, обеспечивая высокий социальный статус библиографии. Они, конечно, задумывались об общественной миссии библиографии, и библиографическом профессионализме, о методологии и методике библиографической деятельности, но никто не ставил проблемы разработки теории библиографии. Теория, как известно, претендует на раскрытие сущности данного явления и законов, определяющих его возникновение, развитие, преобразование; теоретическое воспроизведение явления, выполняя не только описательную, но еще и объяснительную и прогностическую функции. К теоретическим обобщениям такого рода был склонен в то время, пожалуй, только А. М. Ловягин, и, может быть, H. М. Лисовский. Итак, на любительском этапе своего развития библиография предстает в виде общепризнанной науки, располагающей прикладной методологией и методикой, регламентирующей практику, но не имеющей теории, объясняющей сущность этой практики.
Государственно-вспомогательный этап отечественной библиографии юридически ознаменован декретом «О передаче библиографического дела в РСФСР Народному комиссариату просвещения», подписанным В. И. Лениным 30 июня 1920 г. Библиография стала одним из государственных институтов, мобилизованным для участия в культурном и хозяйственном строительстве, идеологической борьбе и коммунистическом воспитании трудящихся. Огосударствление библиографии означало ее профессионализацию и централизованную организацию.
Демократический плюрализм, объективизм, гуманизм и прочие методологические принципы библиографии как науки были осуждены как «вылазки классового врага», а сама библиография из сферы науки перешла, выражаясь современным языком, в сферу услуг. Отсюда возникла идея «всеобщей вспомогательной» библиографии, воспринятая советскими библиографами, которая органично сочеталась с идеей рекомендательности, руководства чтением в духе коммунистического воспитания. Относительно теоретических претензий было сказано, что библиография - дисциплина обслуживающая, вспомогательная для других отраслей народного хозяйства, и поэтому «ее теория должна быть всецело подчинена практике и проверяться практической работой — в самом конкретном, узком смысле этого слова».
Патронаж государства выражался не только в партийно-правительственных постановлениях, определяющих что и как надлежит делать советским библиографам, но и в организационной, материально-технической и финансовой поддержке библиографического института. Благодаря этой поддержке удалось построить превосходную систему государственной (учетно-регистрационной) библиографии, вызывавшую восхищение и зависть зарубежных коллег. В 1940-е гг. в библиотечных институтах были открыты библиографические факультеты, выпускники которых слыли интеллектуальной элитой (правда, в 1950-е гг. эти факультеты «влили» в библиотечные факультеты и начали подготовку библиотекарей-библиографов широкого профиля). Не будет большим преувеличением сказать, что по социально-экономическим меркам 1930-1960-е годы представляли собой «золотой век» отечественной библиографии. Что же касается теории, то ее отсутствие не ощущалось,.так как теорию успешно заменяло идеологически выдержанное партийное руководство. Единственной областью, относительно свободной от воинствующего диктата, была история библиографии, куда перешли Н. В. Здобнов, Е. И. Шамурин, К. Р. Симон, М. В. Машкова и другие подлинные ученые. Так продолжалось до начала 1970-х гг., когда в сонной атмосфере благостного брежневского застоя в теории библиографии совершенно неожиданно произошла научная революция, существенно ее преобразившая.
Научная революция, согласно современной философии науки, понимается как смена парадигм, а парадигма — это совокупность принципов, постулатов, теорий, получивших признание научного сообщества в данный период времени. В гуманитарных науках, чуждых стремлению к формализации, парадигма становится профессиональным кредо (символом веры), которому следует большинство профессионалов. На любительском этапе истории библиографии о парадигмах говорить не приходилось, ибо не было общепринятой теории, но зато государственно-вспомогательный этап ознаменовал себя именно появлением подобной парадигмы (скорее — кредо), которая господствовала в библиографическом сознании того времени. В эту парадигму в качестве постулатов входили принципы партийности и государственного управления, бесспорными истинами считались тексты классиков марксизма-ленинизма, особенно высказывания В. И. Ленина о библиографии, а также партийно-правительственные руководящие материалы.
Теоретических концепций в парадигме не было, но общее признание ее было налицо: библиографическое сообщество верило этой и только этой парадигме как единственно правильной, надежной, добротной. И вдруг... (конечно, не сразу, но все-таки неожиданно) — научная революция, рождение новой парадигмы, нового кредо. С начала 1970-х гг. на страницах сборника «Советская библиография» мелькали не ведомые ранее термины: «восхождение от абстрактного к конкретному», «библиографическая информация», «системность», «сущность библиографии», «библиографическое моделирование» и т.п. Эти термины не вписывались в государственно-вспомогательную парадигму, были чужды принципу партийности, поэтому бдительные ветераны идеологического фронта не без основания заговорили о «схоластическом теоретизировании», отрыве от практики коммунистического строительства вообще и советской библиографической практики в частности.
Действительно, в 1970-е гг. библиографическая теория оторвалась, точнее преодолела рутинную библиографическую вспомогательность и начала поиск подлинной, естественной, и не декретированной властями сущности библиографии. Вышли в свет наконец-то, впервые! — не одна, а сразу две одновременно, причем не исторические, а злободневные, подлинно научные фундаментальные монографии Л. И. Барсука и О. П. Коршунова. Хочется вспомнить добрым словом главного редактора издательства «Книга» тех лет А. Э. Мильчина, который вдохновил авторов монографий на работу.
Революционные идеи А. И. Барсука и О. П. Коршунова были с энтузиазмом восприняты научно-педагогическим библиографическим сообществом не только из-за логической силы аргументов и научной эрудиции авторов, но и благодаря «протестному» пафосу, который невольно ощущался читателями. В абстрактных, казалось бы, рассуждениях речь шла об общечеловеческих, абсолютных, а не классово ориентированных ценностях; принцип коммунистической партийности не предопределял социальные функции библиографии, а решения последнего партийного съезда не служили критерием истинности выдвинутых гипотез. Короче говоря, абстрактные теории привлекали давно позабытым вольномыслием, это был прорыв в царство духовной свободы, .именуемой «теоретическое библиографоведение», из плена государственно-вспомогательного «прислуживания». Копившийся десятилетиями протест получил выход не в библиографической практике, надежно охраняемой цензурными рогатками, а в трудно контролируемой теоретической области.
Смена парадигм, подобно религиозной реформации, — не одномоментный локальный прорыв, а длительное движение по всему фронту, причем такое движение действительно происходило. Признанным лидером этого движения стал О. П. Коршунов, энергично и деловито взявшийся за преобразование библиографического профессионального сознания. Важнейшими достижениями стали официально рекомендованный вузам учебник «Библиография. Общий курс», вышедший в свет под редакцией О. П. Коршунова в 1981 г., и новаторский ГОСТ 7.0-84 «Библиографическая деятельность. Основные термины и определения». Таким образом, новая парадигма триумфально вступила в область библиографического образования и в область профессионального языка — орудия профессионального мышления. В 1980-е гг. советское библиографоведение достигло огромных теоретических высот, оно стало академической дисциплиной, признанной Высшей аттестационной комиссией.
В эти же годы формировались представления о возможностях библиографии и сфере влияния результатов библиографических исследований. Было показано, что через отражение документального потока в библиографических пособиях можно судить об особенностях развития различных областей знания, оперативно регистрируя появление новых направлений. Родоначальниками такого подхода, обозначившего точки соприкосновения библиографии и науковедения, явились Д. Ю. Теплов и Л. В. Зильберминц.
Позже эти исследования были продолжены представителями петербургской школы отраслевой библиографии. 1990-е гг. - время наполнения научно-революционной парадигмы, пророком которой по праву следует признать О. П. Коршунова, новыми общебиблиографическими концепциями, выдвинутыми талантливыми и смелыми теоретиками-новаторами Н. А. Слядневой, В. А. Фокеевым, Л. В. Астаховой (Ласьковой). Все они испытали стимулирующее воздействие идей Коршунова, но, отдавая им должное, подвергли их резкой, иногда нигилистической критике. Поэтому общепризнанность, которой пользовалась теория Коршунова в 1980-е гг., в следующее десятилетие стала не такой очевидной. Это не означало ни смены научно-революционной парадигмы, ни плюрализма (многочисленности) парадигм в теории библиографии. Дело в том, что авторы концепций, претендуя на раскрытие сущности библиографии и красноречиво полемизируя друг с другом, фактически дополняли друг друга, акцентируя различные стороны, грани, разновидности такого сложного общественного явления, как библиография. В конечном счете все они «работали» на общее дело — на развитие научно-революционной парадигмы, а вовсе не на ее отрицание. Чтобы убедиться в этом, сопоставим трактовки сущности библиографии, выдвинутые разными авторами.
Книговедческая (чтобы отличить ее от книговедческих филологических схем начала XX в., ее называют также неокниговедческой) концепция библиографии четко и развернуто представлена в упомянутой монографии А. И. Барсука. Здесь педантично проводится демаркационная линия между библиографией как специальной областью книжного дела и библиографоведением как книговедческой научной дисциплиной, изучающей «историю, теорию, методику и проблемы организации библиографического дела, закономерности, структуру, свойства и качество библиографической информации». Термин «библиографоведение» был включен в стандартную библиографическую терминологию (ГОСТ 7.0-77). Именно в библиографической информации, представляющей собой «вид информации, содержанием которой является свернутая (вторичная) адресная информация о литературе», Л. И. Барсук видел сущность библиографии, ее «способ самовыражения, язык и результат».
О. П. Коршунов именует свою концепцию документографической, подчеркивая, что она исторически является прямым продолжением и развитием книговедческой концепции. Главное отличие и несомненно прогрессивная новация О. П. Коршунова состоит в том, что он в качестве объекта библиографической деятельности видит не книгу (произведение письменности и печати), а документ. Под документом понимается «любая социальная информация, зафиксированная человеком на любом материальном носителе в целях ее хранения, распространения и использования». Таким образом, библиография выводится за пределы книжного дела и распространяется на музейные экспонаты, произведения живописи и графики, археологические артефакты, ботанические гербарии и т. д., ибо все они представляют собой материальные носители, на которых зафиксирована социальная информация.
Термин «библиография» в этой концепции охватывает библиографическую науку и практику, то есть объединяет в единую систему практическую библиографическую деятельность и библиографоведение. Библиография в целом квалифицируется как область документально-информационной деятельности, связанной со всеми возможными аспектами функционирования библиографической информации в системе документальных коммуникаций. Сущность библиографии опять-таки видится в библиографической информации, выполняющей функцию отграничения библиографических явлений от явлений небиблиографической природы.
Надо заметить, что документографическая (системно-информационная или информационно-деятельностная) концепция О. П. Коршунова гораздо глубже и содержательнее этого скупого резюме. Близкое знакомство с его учебником — необходимое квалификационное условие для всякого современного библиографа-профессионала.
Дальнейшее расширение объекта библиографии произведено Н. А. Слядневой в ее идеографической или информографической концепции. Здесь библиография рассматривается не на фоне книжного дела или документально-информационной системы, а на фоне Универсума человеческой деятельности. Н. А. Сляднева видит сущность библиографии в ее методологической потенции, а библиографические методы рассматривает как универсальные, пригодные для оперирования любыми «суверенными информационными объектами» — не только документами, но и текстами или нематериализованными «смыслами». Таким образом, идеография поглощает документографию. По мнению Слядневой, «библиография, понимаемая как информография, как универсальный метод и средство оперирования информацией и еe документальными носителями, не только сохранит в информатизированном обществе свои функции, но и явится одним из средств обогащения информационного прогресса..., поэтому ее теория и практика должны быть преобразованы в соответствии с новой информационной ситуацией». Н. А. Сляднева отважно преодолевает разумную сдержанность документографии, заявляя: «По нашему мнению, библиография может рассматриваться в более широких контекстах и на более фундаментальных основаниях: на информологическом (в аспекте природы субстрата библиографии), на системно-деятельностном (в аспекте максимально широкой сферы ее бытования, т. е. в Универсуме человеческой деятельности), на психофизиологическом (в аспекте закономерного порождения библиографической формы означивания, свертывания и моделирования инфоквантов в связи с ограниченностью пропускных возможностей каналов человеческого сознания, объемов памяти и коммуникаций в обществе)». Концепцию Слядневой можно упрекнуть за «революционный экстремизм», способный устрашить робкого библиографа, но нельзя не разделить ее озабоченность перспективами библиографии в «информатизированном» обществе, а также ее стремление «гуманитаризировать» это общество, преодолеть опасность его однобокой технизации путем внедрения «библиографического компонента» в современную инфосреду.
Перечисленные «научно-революционные» концепции имеют одно уязвимое место, можно сказать, ахиллесову пяту. Исходные понятия «библиографическая информация» и «библиографическая деятельность» вводятся посредством категории информации: библиографическая информация — вид социальной информации; библиографическая деятельность — разновидность информационной деятельности. При этом категория информации не раскрывается по существу; предполагается, что это не входит в задачу библиографической науки. Действительно, в кибернетике, информатике, философии, даже математике имеются многочисленные дефиниции информации.
Беда в том, что эти дефиниции не совместимы друг с другом, например: «информация — содержание сигнала», «информация — отраженное разнообразие», «информация — снятая неопределенность», вплоть до информация «фундаментальный генерализационно-единый, безначально-бесконечный законопроцесс резонансно-сотового, частотно-квантового и нульсингулярного самоотношения, самоотражения, отношения, взаимодействия, взаимопревращения, взаимосохранения (в пространстве и во времени) энергии и движения на основе материализации и дематериализации в вакуумосферах и материосферах Вселенной» (Юзвишин И. И. Основы информациологии: учебник / И. И. Юзвишин — 2-е изд. М., 2000. - С. 33 - кому понравилась конструкция). Поскольку бытующие в науке трактовки информации очевидно не пригодны для библиографоведения, теоретики библиографии ориентируются на обыденное понимание информации как некоторых сведений, сообщении, новостей, известий. Беда в том, что на фундаменте обыденного сознания рискованно возводить научные конструкции: устойчивость их не гарантируется (достаточно вспомнить печальную судьбу геоцентрической концепции Клавдия Птолемея, хорошо согласующейся со здравым смыслом).
Уязвимость обыденно-информационных подходов к раскрытию сущности библиографии ощутил В. А. Фокеев, который выдвинул когнитологическую («знаниевую») концепцию. В своей обстоятельной, философски обоснованной и библиографически осмысленной монографии В. А. Фокеев приходит к выводу, что сущность библиографии заключается в библиографическом знании, поэтому основная категория библиографоведения — именно библиографическое знание, которое понимается как результат особой познавательной деятельности, отражающей мир текстовых коммуникаций и содействующей освоению книжной культуры человеком и обществом в целом. Фокеев не отказывается от информационного подхода при рассмотрении библиографической коммуникации, которая определяется как «взаимодействие людей с помощью библиографического знания, процесс обмена информацией о текстах».
Дальнейшее развитие библиографическая когнитология получила в исследованиях Л. В. Астаховой. Здесь библиографическое познание представлено как компонент собственно научного познания, который исторически, начиная с XVII в., развивался согласованно с эволюцией науки в целом. В настоящее время, согласно выводам историков науки, последняя вступила в такой этап своего развития, который «характеризуется стратегической направленностью на человека и потребности человеческой деятельности, а также новой идеологией рациональности — гуманитарным антропоморфизмом». Ясно, что такой поворот научного сознания повышает научный статус не только библиографоведения, но и библиографической практики. Л. В. Астахова защищает тот тезис, что библиография обладает научным достоинством, что это научный феномен, а не вторично-вспомогательная область умственного труда. Оказалось, что отечественная библиографическая мысль на новом витке своего развития возвращается к постулату любителей-филологов XIX в.: «библиография — наука», разумеется, наполняя его новым содержанием.
Сказанного достаточно для общей характеристики научно-революционных сдвигов в теоретическом библиографоведении за последние 30 лет, но было бы неправильно полагать, что все библиографоведы поголовно «горели революционным энтузиазмом». Были авторитетные теоретики общей библиографии, занимавшие более сдержанную позицию. К их числу можно отнести М. Г. Вохрышеву и А. А. Гречихина. М. Г. Вохрышева отвергает книговедческую и документографическую концепции в силу их «фрагментарности и однолинейности» и выдвигает культурологическую концепцию библиографии, подчеркивая значимость библиографии как «одного из важнейших способов отражения, хранения и трансляции культуры от поколония к поколению и как одного из важнейших элементов культурного процесса». С этим тезисом нельзя не согласиться, он достаточно очевиден; не ясно только, какую из многочисленных трактовок культуры, обсуждаемых культурологами, М. Г. Вохрышева имеет в виду.
А. А. Гречихин в конце 1980-х гг. горячо протестовал против монопольного положения теории О. П. Коршунова, противопоставляя ей свое понимание библиографии. Это понимание выражено в дефиниции, которая неизменно воспроизводится в публикациях А. А. Гречихина: библиография - область информационной деятельности, основной общественной функцией которой является управление процессом производства, распространении и использования информации в обществе, т. е. информационное управление. При этом отмечается, что «в узком книговедческом смысле» библиографию можно определить как «управление процессом производства, распространения и использования книги (произведений, документов, изданий) в обществе». Идея «информационного управления» обществом библиографическими средствами не нова, ее разделяли просветители, составлявшие рекомендательные списки для массового читателя, и цензоры, ограждавшие публику от «безнравственной» литературы. А. И. Барсук в свое время определял библиографию как «специальную область научно-практической деятельности (книжного дела), содержанием которой является подготовка, передача и организация использования вторичной (свернутой) информации в целях воздействия (специфическими для библиографии методами, формами и средствами) на ее распространение и использование в обществе». Если считать, что информационное управление представляет собой «воздействие на распространение и использование информации в обществе», то обнаружится, что А. А. Гречихин мало продвинулся за пределы неокниговедческой концепции А. И. Барсука.
К началу 1990-х гг., как уже отмечалось, революционно-преобразовательный импульс концепции О. П. Коршунова начал ослабевать. В ноябре 1990 г. редакция журнала «Советская библиография» провела круглый стол на тему «Современная библиографоведческая парадигма», полемически заострив ее вопросом: кризис или расцвет? В обсуждении приняли участие более 20 ученых из разных городов России — беспрецедентно широкий форум. Большинство участников сошлось во мнении, что ощущается потребность в новой парадигме, хотя виделась она разным специалистам по-разному. Впрочем, всем было ясно, что научные парадигмы не создаются по заказу, а исподволь созревают в сознании научного сообщества.
В конце 1990-х гг. возникли, наконец, предпосылки для формирования новой парадигмы, которая открыла информационо-технологический этап в развитии отечественной теории библиографии. В отличие от предыдущего этапа, где движущей силой была теоретическая мысль, очищающая профессиональное сознание от догматического застоя, теперь источником преобразований, требующих осмысления, стала библиографическая практика, интенсивно осваивавшая новые информационные технологии. На повестку дня была поставлена информатизация библиографии, что диктовалось стремительной экспансией электронной коммуникации. Появились основания для того, чтобы говорить о переходе от бумажной коммуникации к коммуникации безбумажной, от книжной культуры к культуре мультимедийной, от индустриального к постиндустриальному информационному обществу.
Среди факторов, наиболее ощутимо влияющих на настоящее и будущее библиографии, следует отметить качественные изменения информационных ресурсов в плане их доступности и удобства использования, и в том числе:
- совмещение библиотечных каталогов и библиографических картотек в рамках единых электронных информационных систем;
- переход от представлений об СБА как аппарате конкретной библиотеки к представлениям о путеводителях по мировым информационным ресурсам;
- совмещение (благодаря появлению комплексных документальных — библиографических и полнотекстовых — БД) двух контуров обслуживания — библиотечного и библиографического;
- приближение информации к месту проживания или работы читателя, возможность получения информационных услуг путем обращения в виртуальные библиотеки.
Одновременно возникает и целый ряд новых проблем, связанных с качеством электронных документов и ответственностью их создателей за объективность и достоверность распространяемой информации, со сложностью ориентации в информационных ресурсах, состав которых быстро меняется, необходимостью обеспечения совместимости информационной продукции, издаваемой различными учреждениями многих стран, в рамках совокупных ресурсов общества.
Библиографоведению предстоит осмыслить место и функции библиографирования и библиографического обслуживания в преобразующейся системе социальных коммуникаций, осознать, что из накопленного опыта получит развитие, а что примет совсем иные формы. Однако пока что теория библиографии, занятая познанием своей сущности, оказалась в стороне от преобразований, столь важных для библиографической практики. Собственно говоря, кризис научно-революционной парадигмы, о котором стали говорить в 1990-е гг., как раз и заключался в неспособности осмыслить библиографическую проблематику информационных технологий. Так, теоретики библиографии ушли от таких проблем, как библиографические виртуальные коммуникации, Интернет как библиографический ресурс, библиографирование электронных публикаций и сайтов и т. д. Очень поверхностно разработаны актуальные проблемы «Библиография и рынок», «Библиография и международное сотрудничество». Молодые теоретики, способные к парадигмальному мышлению, еще не проявили себя. К сожалению, несмотря на всеобщее paспространение информационной терминологии, информационно-технологическая парадигма библиографоведения пока не сложилась: нет теоретического воспроизведения библиографической практики в эпоху всемирной информационной сети. Неясно, сохранятся ли действовавшие в документальной коммуникации функции, принципы, виды библиографии? Вероятно, сохранятся, но отвергать возможность их трансформации было бы опрометчиво.
Еще более опрометчиво и, прямо скажем, самоубийственно для библиографической профессии было бы отрицание теоретического багажа научно-революционной парадигмы. Освоение этого багажа каждым библиографом необходимо для овладения профессиональным кредо, для понимания общественного назначения и специфических отличий библиографии от других областей социально-коммуникационной деятельности. Не менее важно и поучительно осознание исторической ретроспективы библиографии как филологической и государственно-вспомогательной парадигм. Филологи Серебряного века, конечно, были далеки от информационных технологий, но их наследие поможет удержаться от соблазна впасть в техницизм, дегуманизацию, упрощенчество. Не утратили полезности некоторые организационные решения и методические рекомендации, выработанные советским поколением библиографов.
Итак, современная теория библиографии в долгу перед библиографической практикой. Информационно-технологическая парадигма, востребованная в социальной коммуникации, пока не имеет добротного содержания. Наполнение ее законами, концепциями, методологическими принципами, практическими следствиями и рекомендациями — актуальная задача практиков-новаторов и нового поколения библиографоведов-теоретиков. Отправная база для этого существует: это научно-революционная парадигма 1970-1980-х гг. и историческое наследие более ранних периодов. Тем не менее важно понимать, что времени для разработки и утверждения новой парадигмы библиографии осталось очень мало — существует опасность, что профессия библиотекаря-библиографа станет таким же анахронизмом, как античное ремесло библиографа-переписчика книг.
Справочник библиографа. 3-е изд. 2006
02.04.2020, 2498 просмотров.