Методика правки текста

Обойтись без редакторской правки текста подчас невозможно. По-видимому, еще долго будут нуждаться в правке редактора те авторы, для которых литературный труд — занятие непривычное и, уж во всяком случае, не профессиональное. Так или иначе, но пока редактор сплошь и рядом правит авторский текст, вносит в него различные изменения.

Изучая эти изменения, видишь, что не всегда они нужны и далеко не всегда улучшают текст. Искажения авторской мысли при правке — вовсе не редкость, как кажется многим редакторам.

Им, прежде чем править авторский текст, полезно вспоминать горькие слова М. М. Пришвина:

Причесывание произведений литературных вошло в повадку, и каждая редакция стала похожа на парикмахерскую» ( Пришвин М. М. Незабудка. М., 1962. С. 110).

По словам Татьяны Бек, ее отец писатель Александр Бек:

...делил институт советской редактуры на две стадии: «выщипывать перышки» и «выклевывать глазки» (Бек Т. До свидания, алфавит. М., 2003. С. 26).

Научить хорошо править нельзя. Это искусство. А в искусстве не учат, а творят.

Нельзя научить искусству, но можно предостеречь от действий, которые ведут к промахам или создают для них благоприятные условия. Можно сформулировать, опираясь на практику, непременные методические условия, которые надо соблюдать, чтобы избежать исправлений неточных и неверных или свести их к минимуму. 

Эти условия, подсказанные практикой, и составляют суть предлагаемой нами методики правки.

Им надо предпослать одно предварительное условие — править самому только в том случае, если вет иного выхода, стараться использовать малейшую возможность для того, чтобы исправления внес автор.

Лучше всего указывать автору на ошибку или резервы, позволяющие улучшить текст, или в крайнем случае предлагать вариант правки.

Примеров, подтверждающих справедливость этой рекомендации, можно привести много, но все они покажутся малоубедительными. Тысячи примеров неудачной редакторской правки сами по себе ничего не доказывают. Ведь и редакторы могут подобрать не меньшее число неудачных авторских поправок. Поэтому целесообразно привести доводы логические, отвлеченные, теоретические.

Во-первых, автор глубже редактора знает материал — предмет своего сочинения, тоньше разбирается во всех оттенках смысла и реже, исправляя одно, вносит искажения смыслового или иного характера.

Во-вторых, замечания редактора заставляют автора глубоко вникать в содержание своего текста, и он очень часто не только исправляет ошибку или улучшает текст благодаря подсказке редактора, но и замечает промахи и упущения, редактором не увиденные, более того, обогащает свое произведение, замечая под влиянием редакторской критики ранее скрытые возможности для этого. Новое чтение может стать импульсом продолжения творческого процесса, новых творческих достижений.

Е. А. Баратынский, прочитав перевод П. А. Вяземского «Адольфа» Б. Консгана, написал ему:

Я обременил тетрадь Вашу замечаниями. Ни за одно из них не стою, но все вместе отдаю на Ваше рассмотрение. Вы сами распознаете, которое дельно, которое нет. Может быть, иное из них внушит Вам счастливую переправку. Противоречие возбуждает, а намеки заставляют угадывать. Ежели это правда, я оказал Вам истинную услугу, немилосердно испестрив Вашу рукопись (Письма А. С.Пушкина, бар. А. А. Дельвига, Е. А. Баратынского и П. А. Плетнева к князю П. А. Вяземскому, 1824-1843 гг. СПб., 1902. С. 47).

Достойный пример для редакторов. 

Редактор книг серии «Жизнь замечательных людей» Г. Померанцева пишет о своей работе над книгой М. Ильина «Бородин»:

Ничего я не правила Ильину сама. Иногда, когда он задумывался, подсказывала ему свой вариант. Он соглашался, и туг же, на ходу слегка менял фразу - по- своему (Редакторы книги об опыте своей работы. М., 1960. Вып. 2. С. 43).

В-третьих, текст — это живой организм, и правка — хирургическая операция, с той лишь разницей, что хирург-автор проводит ее инструментарием, при котором швы будут малозаметны, а организм-текст реже отторгнет вставленные взамен других слова. Добиться того же хирургу-редактору много труднее.

Очень выразительно и точно написал Вадим Андреев относительно даже авторской правки:

Написанное стихотворение, если только оно не мертворожденное, начинает жить своей собственной жизнью с того момента, когда автор сделал последнюю поправку. Поправка, сделанная позже, когда уже спала волна эмоционального подъема, породившего стихотворение,- нечто вроде хирургической операции на лице, уже прожившем некоторое время, на котором жизнь положила следы. На стихотворении появились морщинки, количество их связано с тем сроком, который прошел после того, когда автор почувствовал, что лучше сделать не может. Большой нос можно сделать маленьким, но тогда изменится только внешность человека, а не его психика. Исправленное стихотворение должно быть не столько исправленным, сколько написанным заново (Андреев В. Возвращение в жизнь // Звезда. 1969. № 6. С. 143).

А вот как отреагировал на просьбу Дениса Давыдова исправить посланные им стихи В. А. Жуковский:

Ты шутишь, требуя, чтобы я поправил стихи твои. Все равно, когда бы ты сказал мне: поправь (по правилам малярного искусства) улыбку младенца, луч дня на волнах ручья, свет заходящего солнца на высоте утеса и пр. и пр. Нет, голубчик, не проведешь. Я и не поправлю и не возвращу тебе стихов твоих. Не отдать ли их в «Северные цветы»?.. (Соч.: в 3 т. М., 1980. Т. 3. С. 496).

Уместно здесь процитировать мнение К. Д. Ушинского:

Слово хорошо тогда, когда оно верно выражает мысль, а верно выражает оно тогда, когда вырастает из нее, как кожа из организма, а не надевается, как перчатка, сшитая из чужой кожи (Ушинский К Д Избр. пед. соч. М., 1945. С. 477).

Закончим афористичной фразой Е. А. Баратынского из его письма к И. В. Киреевскому:

Я очень хорошо знаю, что нельзя пересоздать однажды созданное ( Баратынский Е. А. Стихотворения; Поэмы; Проза; Письма. М., 1951. С. 498).

В-четвертых, необходимость сделать обоснованное письменное замечание, которое заставило бы автора прислушаться к мнению редактора, обязывает последнего более глубоко анализировать текст, четко формулировать то, что его в тексте не удовлетворяет. Эта необходимость способна удержать редактора от правки поспешной и неточной.

В-пятых, автор, исправляя текст, будет это делать в свойственном ему стиле, что редактору сделать трудно, а то и невозможно.

Не случайно те писатели, которые разрешали редакторам сокращать свой текст, противились вставкам или вовсе их запрещали.

Лев Толстой писал к Н. А. Некрасову по поводу печати «Детства»:

Я вперед соглашаюсь на все сокращения, которые Вы найдете нужным сделать в ней, но желаю, чтобы она была напечатана без прибавлений и перемен (Полн. собр. соч. Т. 59. С. 193).

Он же просил И. И. Панаева:

Очень благодарю Вас за старание защитить«Ночь весною» от цензуры, пожалуйста вымарывайте, даже смягчайте, но, ради бога, не прибавляйте ничего; это бы очень меня огорчило.

И. С. Тургенев, разрешая Комитету грамотности печатать свои «Записки охотника», «Муму» и «Постоялый двор», оговаривал одно условие:

...ничего не прибавлять к моему тексту. Сокращать же самый текст дозволяется сколько угодно - и даже без предварительного спроса» (Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 10. С. 210).

Сергей Довлатов, посылая Г. Н. Владимову свой рассказ для публикации в «Гранях», писал ему:

Я абсолютно спокойно отношусь к любым сокращениям, и уж Вам-то доверяю в этом полностью, но вписывать что-либо нежелательно. Чем талантливее вписавшее лицо, тем инороднее будет эта фраза или строчка (Звезда. 2001. № 9. С. 160).

Он же, излагая в письме к А. Арьеву такую же просьбу, парадоксально замечал:

Теоретически самое ужасное, если бы Достоевский что-то вписал в мое произведение» (Там же. С. 161).

Нельзя пренебрегать и тем, что в редакторской правке тенденция нивелировать стиль автора очень сильна. Изгоняется все незнакомое, нестандартное, заменяется привычным для редактора. Авторы обычно протестуют против такой правки, возмущаются.

Гордон Грэм образно выразился по этому поводу:

Авторы не желают идти на компромисс по вопросу, решение которого удалит колбасу с их бутерброда.

Еще лучше писал об этом П. А. Вяземский к А. И. Тургеневу, познакомившись с его правкой:

Я в письме к Карамзину называю некоторые свои пятна родимыми пятнами. Этих стирать не должно, а не то сотрешь кожу и будешь ободранною рожею (Остафьевский архив. Т. 2. С. 242).

И еще:

Отныне и во веки веков клянусь тебе, что никогда не буду доставлять тебе то, что назначаю к печати. Это уже слишком скучно! Конечно, если бы сорвалась у меня грубая ошибка, то дело твое было бы вступиться; но так, ни за что ни про что, увечить мой образ мыслей и извиняться - ни на что не похоже. Да сколько я вам раз, милостивые государи и безмилостивые деспоты, сказывал, что я не хочу писать ни как тот, ни как другой, ни как Карамзин, ни как Жуковский, ни как Тургенев, а хочу писать как Вяземский (Остафьевский архив. Т. 2. С. 258).

Без меня не печатайте, если сделаете какие-нибудь поправки. Этот Жуковский - злодей; он как медведь: чтобы муху согнать со стиха, стих наповал убьет (Остафьевский архив. Т. 1. С. 140).

Наконец, еще несколько соображений в пользу правки текста автором по замечаниям редактора перед редакторской правкой. 

Делая замечания, редактор может написать, что у автора хорошо. Правя же, он сосредоточен только на отрицательном.

Кроме того, достоинства и недостатки автора не частного характера редактор усилить или ослабить своей правкой не в силах.

Не следует забывать и о том, что правка произведения редактором иного автора может развратить, приучить его относиться к своему тексту с меньшей требовательностью. Редакторская правка снижает и воспитательную функцию редактирования.

Даже тогда, когда редактор никак не может обойтись без правки, он непременно должен рассматривать ее лишь как предложения автору, которые автор волен принять или отвергнуть.

Надеясь, что мне удалось убедить читателя в правомерности общего положения редакторской деятельности:

---

Лучше всего, если текст по замечаниям редактора правит сам автор.

---

Но, несмотря на это, автор данной книги настаивает на том, что и это положение нельзя возводить в абсолют. В редакторской работе вообще и редакторской правке, в частности, абсолютных правил быть не должно. Многое зависит от того, кто автор, каковы его психологические и другие особенности. И вот доказательство — признание В. А. Жуковского в пибьме к А. И. Тургеневу:

Что найдете необходимым поправить поправляйте; на меня в этом случае уже не надейтесь. Лучше написать новое, нежели поправлять. Пока пишу, по тех пор мараю, сколько душе угодно, и могу марать; написал - всему конец! Если вздумается поправить, то для одной только порчи (Жуковский В. А. Письма к Александру Ивановичу Тургенев. М., 1895. С. 130).

Нельзя не принимать во внимание и то обстоятельство, что у редактора есть возможность после правки автора проконтролировать ее, а редакторскую правку нередко не контролирует никто. Более того, некоторые редакторы стремятся не показывать автору свою правку, а знакомить его с исправленным текстом в том виде, который он приобрел после правки и перепечатки. Делается это в тщетной надежде на то, что автор не будет так болезненно реагировать на чужие поправки в его тексте, как при их виде в измаранном редактором экземпляре, да и многие просто не заметит. И споров и хлопот меньше. Тактика понятная, но вред ее очевиден.

Виталий Третьяков в своей книге «Как стать знаменитым журналистом» (М., 2004), определяя четыре черты высококлассного редактора по тому, что он умеет делать, называет среди них и такую:

...ювелирными прикосновениями, не вписывая автору ни одной своей мысли, ни одного не характерного автору слова, но убрав всё то, что портит текст, довести его до приемлемого уровня совершенства (с. 418).

Это о высококлассном редакторе. Но таких единицы. И тезис о том, что лучше, если редактор убедит автора в необходимости еще поработать над текстом, все же остается поэтому в силе.

Если все же по каким-либо причинам приходится править редактору, то желательно соблюдать следующие условия.

Первое условие — не начинать правку, ие познакомившись с текстом в целом

Преждевременная, до знакомства со всем текстом правка вредна тем, что редактор начинает углубляться в детали на этапе, когда общее понимание редактируемого текста еще не достигнуто. А не понимая, не видя целого, нельзя исправить деталь полноценно, точно.

Увеличивается и риск нарушения цельности текста. Ведь редактор, который еще не знает и не понимает текст в целом, исправляя, легко может потерять нить изложения.

Кроме того, затратив много усилий и времени на уточнение какой-либо недостаточно четко выраженной мысли в начале текста, редактор может через несколько страниц неожиданно увидеть ясную авторскую формулировку той же мысли. Знай ее редактор, он не стал бы искать своих вариантов уточнения, прояснения мысли, но поздно... время и силы уже понапрасну истрачены.

Выправив не без труда фразы в части текста, изобиловавшей стилистическими или иными недочетами, редактор может позднее, познакомившись с текстом в целом, прийти к выводу, что эта так усердно выправленная им часть вообще не нужна. К чему были его старания? Композиционные изменения, внесенные в текст после того как произведение прочитано целиком (а их необходимость могла стать ясной только после знакомства с произведением в целом), могут потребовать исключить многие фрагменты текста, на правку которых затрачено было немало усилий, или сделать ненужными связки, которые были внесены редактором, так как при иной последовательности фраз понадобятся иные словесные связи.

Уместно здесь привести замечание Блеза Паскаля:

Последнее, что находишь, трудясь над каким-нибудь сочинением,- это что поместить в его начало. (Паскаль Б. Мысли. М., 1995. С. 364).

Челночное чтение текста полезно и для правки:

• — сначала весь текст от начала до конца;
• — затем весь первый самый крупный фрагмент от начала до конца;
• — потом следующую по иерархии первую входящую в него смысловую группу;
• — наконец, первую фразу первой элементарной смысловой группы.

И так весь текст.

Второе условие — править только после того, как установлена и точно сформулирована причина неудовлетворительности текста, своего рода «диагноз болезни».

Первый довод верности этого условия. Если редактор не может объяснить, какой недостаток текста заставил его взяться за перо, и доказать, почему это недостаток, плодотворной правки ожидать трудно.

Из года в год выпускается все больше и больше книг,- написал автор.

С каждым годом,- поправляет редактор.

Попробуйте узнать — почему. Ничего не получится. Вряд ли редактор скажет что-то вразумительное. Чаще всего в таких случаях следует ответ: «Так лучше!» или «Так правильнее!» Хотя оборот автора ничуть не хуже, может быть, менее книжный, чем у редактора, — и только. Редактору свой оборот ближе. Но ведь не он автор. 

Все сложнее становится их реализация,- продолжает автор.

Реализация их становится все сложнее.

Так меняет порядок слов редактор — противник инверсий, не замечая, что ритм текста нарушается, а нужный логический акцент ослабляется. Объяснить толком, почему он правит, ради чего, такой редактор не сможет. «Так лучше»,— обычный ответ.

Писатель Леонид Серпилин подтверждает справедливость такого комментария, приводя следующий типичный диалог автора и редактора:

- Зачем вы это выправили? - спрашиваете вы у редактора.

- Мне кажется, что так будет лучше.

Убийственный ответ! - продолжает Серпилин,- Ему кажется, а вам почему-то не кажется. Но ведь на титульном листе стоит ваше имя, вы хотите нести перед читателем ответственность за каждое написанное слово. Вы два или три года проработали над своим произведением, вы тщательно выискивали в своей памяти нужные слова, читали себе вслух написанные страницы, вслушивались в их звучание, проверяли интонации, выверяли ритм. А редактор сел и свел на нет плоды ваших усилий: позаменял слова, которые казались вам такими точными, отвечающими смыслу написанного, приблизительными, неточными.

И Серпилин приводит образец такой правки.

«У автора сказано:

‘И когда она смотрела на него так, ему начинало казаться, что в целом мире нет ничего, чего бы он не мог сделать’’.

После правки:

‘И взгляд ее придавал ему силу, ему начинало казаться, что он может сделать все".

Не слишком оригинальный текст автора усилиями редактора стал ужасающе банальным.

Есть редакторы и люди, выступающие в этой роли по долгу службы, страдающие зудом правки. Они не могут не править.

А. И. Кошелев в своих «Записках» рассказывает о пристрастии будущего министра внутренних дел Д. Н. Блудова, под началом которого он служил в управлении духовными делами иностранных исповеданий, исправлять тексты документов, подготовленных его подчиненными:

Уверенность, что каждая бумага подвергнется тысячу и одному исправлениям, отнимала охоту что-либо писать хорошо (Кошелев А. И. Записки // Рус о-во 40-50-х гг. XIX в. Ч. 1. М., 1991. С. 58).

Страсть Блудова к исправлениям была столь велика, что, когда Кошелев ради любопытства подсунул ему документ, уже тем исправленный и заверенный, Блудов исправил этот документ с не меньшим усердием, чем другие, которые попали к нему впервые.

Второй довод справедливости рассматриваемого условия. Если причина неудачности текста, на взгляд редактора, не осознана, правка, даже если она нужна, чаще всего оказывается неточной.

Другое дело, когда в процессе анализа текста редактор вскрывает причину его неудовлетворительности или несовершенства, и правка вносится для того, чтобы устранить эту причину.

Вот редактор читает фразу:

Все статистические данные о числе библиотек, количестве их фондов, читателей, книговыдаче и др. приводятся на основе официальных данных государственной статистики; во всех иных случаях источник статистических данных оговаривается.

Пробежав вторую часть фразы и соотнеся ее с первой (обычный редакторский прием), редактор приходит к выводу о их противоречии: «Если §£& статистические данные официальные, то иных случаев быть не должно. Если иные случаи есть, значит, не все статистические данные официальные. Следовательно, надо уточнить первую часть фразы — вычеркнуть слово все и вставить взамен сочетание как правило. Кроме того, надо устранить повтор: статистические данные и данные статистики:

Данные о числе библиотек, читателей, количественном составе фондов, о книговыдаче и др. почерпнуты, как правило, из государственной статистики...

При соотнесении второй части фразы с первой возникает также вопрос: «О каких иных случаях идет речь?» Можно, конечно, догадаться, что речь идет о случаях, когда источник статистических данных иной (не государственная статистика), но лучше избавить читателя от догадок, выразив мысль четко и ясно. Что же для этого сделать? В ходе анализа ответ почти найден: иные случаи которые имеет в виду автор,— это случаи, когда источник статистических данных иной. Следовательно, поправка напрашивается сама собой:

...иной источник данных оговаривается.

Так органично, в процессе самого анализа, родились поправки. И это естественно. Только хорошо поняв смысл высказанного автором, уяснив допущенную им ошибку, вскрыв и точно сформулировав причину ее, легко найти способ поправки. Он возникнет как бы сам собой, и правка будет обычно наилучшей и наиболее рациональной, с минимумом изменений.

Справедливость этого положения можно продемонстрировать еще на одном примере. В авторском оригинале было напечатано:

В результате такой кропотливой работы коллектор улучшил качество заказов на печатающиеся издания. На 1975 г. по всем разделам фонда, кроме художественной и детской литературы, заказ составил 102,8 % к плану товарооборота (в 1974 г .- 85,7 %).

Анализируя этот текст, на первый взгляд вполне благополучный, редактор отметил, что читатель может спросить: «Если кроме художественной и детской литературы, то как с этими видами литературы? Не потому ли кроме, что выполнение плана по ним хуже? Конечно, он тут же отвергнет такое предположение: ведь спрос на художественную и детскую литературу особенно велик, но раз возможна такая помеха, лучше устранить ее. Почему автор исключает художественную и детскую литературу? Видимо, для чистоты доказательства: чтобы высокие заказы на эти виды литературы не затушевали плохую работу с другими разделами. Значит, надо, чтобы читатель понимал это сразу. Заминку вызывает многозначность оборота с кроме (он может означать и за исключением, потому что в этих разделах иначе, и без этих разделов). Во избежание двусмысленности оборот с кроме достаточно заменить оборотом с без или еще лучше даже без, чтобы косвенно объяснить причину исключения двух разделов. Но при такой замене уже не подходит по всем разделам фонда (из-за противоречия слова всем и словосочетания без двух разделов), и эти слова без ущерба для смысла можно опустить.

В конечном итоге вторая фраза приобрела такой вид:

На 1975 г. заказ (даже без художественной и детской литературы) составил 102,8 % к плану товарооборота (в 1974 г .- 85,7 %).

Поправка — результат рассуждения, она родилась в процессе анализа и потому оказалась рациональной и обоснованной.

Вот почему начинающему редактору следовало бы рекомендовать, прежде чем исправлять текст, писать замечания и на их основе формулировать предложения автору. Это сложно, требует большого труда и немалого времени. Но это всего вернее и надежнее.

Когда же редактор торопится, правит с налету, недостаточно вдумываясь в текст, не дает себе труда аргументировать правку, назвав причину, вызвавшую ее, он нередко в попытке устранить смутно ощущаемую ошибку или желая упростить текст, искажает авторскую мысль, сам вносит в текст ошибки.

В авторском оригинале учебника корректуры был следующий текст:

Пропуски фраз и групп слов, строк связаны обычно с наличием повторяющегося слова, выпадением в процессе набора (или в оригинале) целых строк. Чаще всего это бывает из-за того, что соседние строки кончаются одинаковыми словами или группой знаков (букв и знаков препинания).

Редактору текст не понравился стилистически. Для такой неудовлетворенности основания были. Но редактор увидел лишь повторение причины пропусков слов, фраз, сірок в обоих фразах и, не долго думая, решил от повторов избавиться, сократив первую фразу и соединив ее со второй в одну фразу. И вот что у него получилось:

Пропуски фраз и групп слов, выпадение целых строк чаще всего вызваны тем, что соседние строки кончаются одинаковыми словами или группой знаков (букв и знаков препинания).

Текст упростился, но каждый, кто знает практику набора и корректуры в эпоху металлического набора, скажет, что он фактически неверен. Здесь названа одна причина двух разных видов ошибок (пропуска групп слов и пропуска целых строк) — одинаковые слова или группы знаков в конце строк. Стоит только спросить: «Каким же образом окончания строк могут бьггь причиной пропуска групп слов в середине строки?» — и редактор не сможет на этот вопрос ответить. Причина пропуска слов в середине строки — в повторении одних слов в соседних строках оригинала — наборщик, прервав работу у этого слова в первой строке, вернувшись к работе, ошибочно соскальзывает взглядом на следующую строку. Он ориентируется на то слово, на котором прервал работу, и начинает печатать или набирать после этого слова в следующей строке, и весь текст после повторяемого слова в первой строке до того же слова во второй строке оказывается пропущенным. Итак, группы слов в середине строк оказываются пропущенными из-за повторения одних слов в соседних строках.

Совсем другая причина пропуска целых строк. Если близкие строки начинаются или кончаются одинаковыми словами или группой знаков, то при перерыве работы на первой из таких строк наборщик после возвращения к работе может продолжить набор не там, где он его прервал, а после второй строки, которую он принял за первую по схожести их начал или окончаний. Из-за этого одна или несколько строк могут быть пропущены.

Таким образом, в одном случае причина пропуска — одинаковые слова в середине соседних строк, в другом — одинаковые слова или группы знаков в начале или конце близких строк. В исправленной же редактором фразе получилось, что у обоих типов ошибок одна причина, т.е. допустил фактическую неточность.

В редакции стали выяснять, почему автор ошибся: ведь у него оба типа ошибок вызваны одной, а не разными причинами. Оказалось, что в рукописном экземпляре учебника автор все написал верно. Только у него первая фраза кончалась на словах с наличием повторяющегося слова, а дальше шла вторая фраза, но машинистка не заметила слабой точки и поставила вместо нее запятую. Переставив же точку, поместив ее перед словом Чаще, вынуждена была менять падеж слова (не выпадение, а выпадением). Бегло просматривая машинопись, автор не заметил смыслового искажения, а редактор приступал к правке без достаточного анализа и понимания фактической стороны описания. Текст оказался неверным, а правка редактора не устранила ошибки. Надо было:

Пропуски фраз и групп слов связаны обычно с наличием повторяющегося слова в соседних или близких строках. Выпадение в процессе набора целых строк чаще всего вызывается тем, что соседние или близкие строки кончаются одинаковыми словами или одинаковыми группами знаков.

Редактор поступил бы правильнее, если бы расспросил автора то, что явно было ему непонятно. Тогда редактор не внес бы неверную правку. Более того, он бы вместе с автором наверняка сделал бы текст более понятным для учащихся, поскольку трудно понять из текста, почему все же случаются пропуски. Явно требовалось более детальное объяснение.

Третий довод. Только хорошо разобравшись в том, что именно делает текст неудовлетворительным, можно четко сформулировать причину авторской неудачи. Сама необходимость письменно обосновать это заставляет редактора глубоко анализировать текст, а в ходе такого анализа легче всего, органичнее всего рождаются точные поправки.

Не случайно Эдгар По писал, что «самое действие изложения своих мыслей письменно до известной степени имеет наклонность делать мысль логической» и добавлял: «Каждый раз, когда я недоволен каким-либо представлением моего мозга, по причине его смутности, я тотчас прибегаю к перу, чтобы получить с его помощью необходимую форму, последовательность и точность» (Цит. по Региреру: По Э. Собр. соч. Т. 2. 1913. С. 261).

Особенно трудно точно исправить сложные по синтаксису фразы, не разобравшись, в чем причина сложности их восприятия и понимания. Пример такой фразы из переводной научной книги английского ученого Джона Лайонза «Лингвистическая семантика: Введение» (М., 2003) и ее разбор см. в подразделе 13.2.1. (с. 382-383).

Итак, нужно знать причину «болезни» текста, уметь ее сформулировать и обосновать, почему это действительно болезнь. 

Третье условие — правя, не выходить за пределы допустимого редакторского вмешательства в авторский текст.

Конечно, такие границы установить точно очень и очень трудно, но контуры их наметить все же можно и, главное, необходимо.

Если изменения, которые вносит редактор, вполне отвечают авторскому замыслу и служат тому, чтобы он был воплощен полнее, яснее, лучше, то редакторские действия можно признать правомерными, границ не преступающими.

Если же мысль автора кажется редактору неверной по существу и он старается ее заменить другой, на его взгляд, правильной, то даже если он объективно будет прав, его правка выйдет за пределы допустимого редакторского вмешательства в текст. Подмена редактором одних мыслей другими — это грубое нарушение авторского права. По закону «Об авторском праве...» автор имеет право на защиту своего произведения от всяких посягательств, а такую правку расценить иначе, чем посягательство на авторский текст, никак нельзя. Обладал таким правом автор и по советским законам. Однако не один редактор в те времена грубо нарушал это авторское право, пользуясь своей властью над автором, рассуждая: «Согласится, никуда не денется». Примеры правки, далеко выходящей за границы допустимого редакторского вмешательства, можно приводить без конца.

Вот один из них, записанный Лидией Чуковской:

Сегодня [5 ноября 1946 г.] со мной случилась беда, которая не знаю чем бы кончилась, если бы не Туся [Г. Г. Габбе]. Меня вызвал к себе Сергеев [Иван Владимирович, редактор издательства «Молод ая гвардия»], посмотреть его пометки на гранках Миклухи. Критическая сторона оказалась на высоте, в своем недовольстве он часто бывал прав, но принять ни одной его поправки, буквально ни одной,- я не могла. Слуха никакого. Однако я возражала спокойно, и он принимал мои предложения. И вдруг, когда я решила, что все уже позади, он вынул из портфеля три страницы собственного текста, который, по его словам, вставить в книгу необходимо! Какая-то пустая газетная трескотня о Миклухином антимилитаризме. Как будто вся книга не об этом! Как будто созданная мною картина нуждается в подписи! Все слова, которые я избегала, все общие места, все штампы собраны на этих страницах. Я не выдержала, наговорила ему резкостей. Он требовал, чтобы я тут же подписала гранки. Я сказала, что не раньше завтрашнего утра,- схватила граней и ушла кТусе (Чуковская Л. Памяти Тамары Григорьевны Габбе // [Избр. соч.]: в 2 т. М .: Арг-Флекс, 2001. Т. 2. С. 293-294). 

Еще более выразительные примеры о том, как его редактировали, привел писатель Л. Пантелеев в письмах к Лидии Чуковской (опубликованы в журнале «Октябрь». 2001. № 8. С. 178-183).

Интересный случай описал в своей «Истории историка» А. Я. Гуревич:

Вспоминается такой эпизод. Одна из глав этой книги [«Проблемы генезиса феодализма», 1970] была представлена в виде статьи в журнал «Вопросы истории». Ее опубликовали в мартовском номере 1968 года, посвященном юбилею Маркса. Когда шла корректура этой статьи, редактор Е.Э.Печуро получила указание от главного редактора журнала В.Г.Трухановского: «Энгельса с Энгельсом не сталкивать». Это относилось к тому, что я обнаружил у Энгельса противоречия в трактовке общины-марки. Соответствующие фразы в статье были сняты. Тогда Данилов, человек начитанный и образованный, понимающий что к чему, в своей статье в «Коммунисте» уличил меня в том, что я критикую Энгельса, не раскрывая сути сказанного им и не упоминая его имени (Гуревич А.Я. История историка. М., 2004. С. 153-154).

Когда сознательно выдвигаемая автором точка зрения представляется редактору ошибочной, неверной, ему надо выступить с ее критикой, аргументированно опровергнуть ее, в крайнем случае отказаться от публикации произведения, но не навязывать автору положений, которые тот не разделяет, не подменять мыслей автора иными, какими бы замечательными они ни казались редактору, не исключать то, что автор считает важным.

Дело автора — пересмотреть свою точку зрения под критическими ударами редактора или отстоять ее в споре с ним.

Можно также с согласия автора поместить редакторский комментарий, оговорив, что редакция не разделяет воззрений автора, и сообщив читателю иную точку зрения на спорный предмет.

При неразрешенных спорах между автором и редакцией стала применяться и такая форма извещения читателя об этом, как публикация книг с сообщением издательства на обороте титульного листа: Печатается в авторской редакции. Этим издательство извещает читателя о расхождениях между ним и автором для того, чтобы к редактору и редакции не предъявляли претензий по поводу тех или иных суждений автора, полную ответственность за которые он берет на себя. 

Допустимо с согласия автора поместить предисловие «От издательства» или «От редакции», где корректно изложить иную точку зрения на предмет спора.

Четвертое условие — вносить минимум поправок, стараясь как можно меньше отдаляться от авторского текста, и пользоваться для поправок авторскими речевыми средствами.

Точный анализ текста, четко сформулированная причина его неудовлетворительности или несовершенства обычно и помогает достичь цели небольшим числом поправок. Авторский текст не заменяют, а именно поправляют. Все же, когда, определив, что нужно сделать, чтобы устранить недочет, и редактор ищет, как это сделать, установка на то, чтобы найти вариант, при котором авторский текст подвергся бы наименьшим изменениям, помогает соблюсти при правке четвертое условие,

Если вернуться к примеру с пропуском слов, фраз, строк, то последний вариант правки достаточно наглядно демонстрирует поиск редактором варианта правки с наименьшим числом изменений в авторском тексте.

Вот другой пример. В тексте рукописи была фраза:

Правда, следует оговориться, что до автора и ред актора корректура доходит в сравнительно «облагороженном» виде, так как значительная часть ошибок к этому времени уже замечена и исправлена, благодаря чему на их долю работы остается как будто меньше.

Прочитав ее, редактор задумался: он ощутил ее излишнюю усложненность. Но почему? Как этого избежать? Он не стал сразу править, а начал искать причину усложненности и, поразмыслив, решил, что все дело в подчинительных связях. Именно они утяжеляют фразу. Нельзя ли обойтись без них? Оказывается, если вычеркнуть так как, поставив взамен двоеточие, и заменить благодаря чему союзом и, фразу читать будет намного легче:

Правда, следует оговориться, что до автора и редактора корректура доходит в сравнительно «облагороженном» виде: значительная часть ошибок к этому времени уже замечена и исправлена, и на д олю редактора и автора работы остается как будто меньше.

Замена местоимения их вызвана тем, что ближайшее к нему существительное ошибок. 

Так двумя незначительными поправками, согласовав их с автором, редактор достиг цели.

Конечно, и в такой правке надо соблюдать величайшую осторожность. Если сложные фразы — в стиле автора, а не случайный недосмотр, упрощающая стиль поправка может внести в текст разлад.

Искусной правкой редактор овладеет лишь тогда, когда будет упражняться в ней. Это равносильно мнению Чехова о том, что писателям необходимо как можно больше упражняться в писании:

Но неужели до сих пор Вы написали только 15 рассказов? Этак Вы и к 50 годам не научитесь писать (Е. М. Шавровой // Полн. собр. соч. и писем. Т. 4, с. 298).

Редактору в поисках формы поправки всегда надо мыслить в стиле каждого нового автора и каждого нового произведения, преодолевая свой собственный стиль, стараясь мыслить и править так, как это бы сделал сам автор, пользуясь авторской лексикой, авторским синтаксисом, т.е. владеть искусством перевоплощения. Только в этом случае вставленные или замененные слова не будут выглядеть заплатами, не будут выпирать из текста как нечто чужеродное.

Делать это сложно, но необходимо. В противном случае лучше воздержаться от правки, ограничившись замечаниями. И чем более своеобразны произведение и авторский стиль, тем разумнее, чтобы правил текст не редактор, а по его замечаниям автор.

Пусть вспоминается редактору буквально вопль души в письме поэта И. С. Никитина к издателю Краевскому:

...одна моя покорнейшая просьба: если при напечатании моих стихотворений найдется что-либо, требующее исключения, умоляю Вас это исключение обозначать точками, а не заменять словами. В стихотворениях простонародных всякое искусственное слово легко может нарушить гармонию целой пьесы, уже по одному тому, что оно искусственное, чему и был пример: редакция «Библиотеки для чтения» внесла целые строки в мои стихотворения и, обезобразив их, отозвалась, что не позволено ставить точек на место исключенных стихов. Я говорю это... потому что мне больно (Собр. соч.: в 2 т. М., 1975. Т. 2. С. 240).

Актуальность обсуждаемого условия подтверждается еще и тем, что в редакционной работе вообще и в редакторской правке в особенности сильно действует тенденция нивелировать авторский стиль.

Редактор, как только наталкивается на что-то необычное, непривычное, настораживается: «А можно ли так сказать? Нет. Кажется, так не принято. Вот и в словарях ничего подобного нет».

И начинается подгонка под привычное. А это всегда вызывало протест авторов, протест часто резкий, гневный.

Так, Н. С. Лесков возмущался самовольной правкой редактора журнала Н. А. Любимова:

Это просто ужасный человек, Аттила, бич литературы!.. Он что же делает-с? - он черкает не рассуждения, не длинноты, а самую суть фабулы!! Он обворовал Ларису [«На ножах»] ни за что ни про что и именно в ноябрьской книжке, в разговоре Фороеой с Синтяниною у реки. Раз показано было, что «Лора роковая и скрывает в себе нечто, а может быть, и ничто»,- далее: старик-генерал о ней говорит, что «ее, как калмыцкую лошадь, один калмык переупрямит» - это все нужные, необходимые ритурнели, а их нет, и зачем их нет, это один черт знает! И добро бы эго были длинноты,- нет, это говорилось в кратчайших словах... То есть просто черт знает, чего он хочет и из чего, из какого шиша я теперь сделаю эту Ларису? Отчаяние полное и бесконечное! Я готов бросить роман недописан- ным, потому что все равно боюсь, что сей профессор с его резвыми руками совсем меня спутает и романа станет нельзя свести с концом (Шестидесятые годы. М.; Л., 1940. С. 304-305).

Елена Серебровская когда-то в «Литературной газете» приводила показательный пример нивелирующей правки издательского редактора в сборнике воспоминаний бывших узников фашистских концлагерей:

Автор пишет о фашисте: «Изверг был аккуратен, не забывал проверить, добит ли растоптанный, потом тщательно продувал ствол пистолета.......Редактор почему-то зачеркивает «был аккуратен». Слово «шрайбштуба» он заменяет мирным словом «канцелярия». ...«подготовку к государственной измене» (формула фашистской юстиции) правит на «подстрекательство», слово «колючка» заменяет «правильной» «колючей проволокой», вместо «по дрова» вписывает книжное «за дровами» (Лит. газ. 1967. №7. С. 5).

В. Гудкова в предисловии к «Книге прощания» Ю. Олеши (М., 1999) очень точно на примере истории издания посмертного сборника писателя «Ни дня без строчки» (М., 1963) описывает редакторский произвол по-советски:

Кроме цензуры государственной действовала не столько высоконравственная, сколько ханжеская цензура редактора, имевшая в СССР огромное влияние и по сию пору малоизученные последствия. Все то, что шокировало редактора, «не нравилось» ему, в чем редактор «был не согласен» с автором, убиралось с той же непререкаемостью. В сознании советского редактора, со временем усвоившего ахматовскую мысль о «растущих из сора» стихах, она превратилась в общее место (а «сор» был подменен неким «художественным образом» сора). Вольно растущую дикую траву подстригали, преображая ее в облагороженный английский газон. Не печатали Олешу «некрасивого», жалкого, непривлекательного, временами - отталкивающего. На полях архивных листков изредка встречаются надписи врод е: «Сложная и странная запись, ничего не дающая читателю». Оба эпитета характерны: вдали простого и привычного. Безошибочно купировалось самое благодарное, самое важное не скажу «нашему читателю» - но мне, работающему в архиве Олеши исследователю. Но ведь я тоже читатель! (С. 20-21).

Пятое условие — не застревать на трудных местах, а возвращаться к ним после того, как правка всего текста будет завершена.

Опытный редактор не упорствует, когда в тексте встретится очень трудное место, которое никак не поддается правке. Вместо того чтобы надолго застревать на нем,-лучше, тщательно изучив его и пометив, двинуться дальше, т.е. действовать подобно Монтеню, который писал в «Опытах» (кн. 2, с. 96):

Если я при чтении натыкаюсь на какие-нибудь трудности, я не бьюсь над разрешением их, а попытавшись разок-другой с ними справиться, прохожу мимо.

Во-первых, решение может подсказать дальнейший текст.

Во-вторых, особенности творческого мышления таковы, что если решение задачи не находится, нужно дать ему созреть. Человек, добивающийся поставленной цели, продолжит поиск подсознательно и найдет решение. При этом он скорее достигнет цели, если не будет пытаться решать задачу только одним способом, а, столкнувшись с трудностью, попробует и другой, и совершенно неожиданный третий способ. Гибкость, эластичность мышления для редактора особенно благодатна. Жесткость, прямолинейность ведет в тупик или толкает на решение неверное.

Своеобразно подтвердил справедливость этого условия в беседе с Татьяной Бек писатель Владимир Корнилов. Он признался: 

...я знаю, что если упорно работать и если сначала не получается, не дается, то наверняка - оставишь место, которое не получается, и через несколько дней ли, часов или через пять минут само собой все получится (Бек Т. До свидания, алфавит. М., 2003. С. 263).

В этом отношении редакторская работа не отличается от авторской.

Шестое условие — подвергать острой критике, ставить под сомнение собственные предложения и поправки.

Опытный редактор всегда старается выдвинуть против своих поправок различные возражения, к которым предположительно может прибегнуть автор. Делать это нелегко. Но лишь подвергнутые такому испытанию замечания и поправки окажутся по-настоящему устойчивыми и способными убедить автора: внутренние споры заставят отказаться от замечаний и поправок слабых, уязвимых, недостаточно доказательных; в ходе этих споров неизбежно будут вырабатываться более веские для автора аргументы, уточняться сами поправки.

Английский писатель Голсуорси, прочитав присланную ему для оценки пьесу «Жанна д’Арк» своего друга писателя Гарнета, написал ему:

Я с головой ушел в «Жанну д’Арк». Пока очень внимательно прочел один раз. Я считаю, что это лучшее из всего тобой написанного. Мне кажется, пьеса должна произвести большое впечатление, а образ Жанны глубоко трогателен. Я делаю массу карандашных пометок и сокращений, имея в виду единственно сценическую сторону.

Если то, что я предлагаю выбросить, тебе дорого, сделай два варианта - один для чтения, другой - для сцены. Ведь страшно важно не похоронить публику под слишком длинными речами священника. Прими во внимание и то, что сейчас пьеса, безусловно, слишком длинна, да еще частая смена декораций - и выбрось все слова, без которых можно обойтись. В двух-трех местах я предлагаю соединить две сцены в одну, чтобы упростить обстановку. Понимаешь, она обойдется очень дорого, и нужно экономить где только возможно. Сцену во дворе (акт IV, сц. 4) я предлагаю совсем выбросить. Впрочем, все это я наметил в рукописи. Если можно, я подержу ее еще дня три, чтобы проверить, не предложил ли я ненужных сокращений.

Но работа прекрасная, производит большое впечатление, и я уверен, что если только ты хорошенько поработаешь ножницами (это не так уж трудно), то она будет иметь большой успех (ГолсуорсиД. Письмо к Эдварду Гарнету. 1910 г. // Собр. соч. Т. 16. С. 488-489).

Письмо очень поучительно для редакторов.

Во-первых, чувством ответственности перед автором (подержу еще, чтобы проверить справедливость замечаний)

Во-вторых, деликатностью замечаний и заботой о том, чтобы автор не расстроился.

В-третьих, стремлением вдохновить автора на дополнительную работу.

Редактору нельзя ни на минуту забывать важнейшей профессиональной заповеди: критиковать нужно не только авторский текст — критиковать нужно самого себя, свою критику авторского текста. Абсолютным в работе редактора должен быть только критический дух. Редактор лишь тогда станет мастером своего дела, когда критический дух пронижет все его действия.

Выполнить это условие помогают два методических приема, которые желательно превратить в навыки.

Первый прием — сопоставлять каждую исправленную (исправляемую) фразу с первоначальной, проверяя, не утратила ли она после правки каких-либо оттенков смысла, не приобрела ли смысл, который автор в нее не вкладывал.

Второй прием — непременно прочитывать каждую исправленную (исправляемую) фразу в контексте, сопоставляя исправленный текст с окружающим — предшествующим и последующим.

Когда редактор не использует первый прием, т.е. не сопоставляет исправленную фразу с первоначальной, он обречен на некритическое отношение к своей правке, он не в состоянии заметить неожиданных искажений смысла.

В одной рукописи автор утверждал:

Людям все труднее становится «угнаться» за постоянно возрастающим потоком информации.

Редактору фраза не понравилась. Он стал ее править: вычеркнул людям, а взамен «угнаться» поставил привычное следить. Получилось:

Все труднее становится следить за постоянно возрастающим потоком информации.

Редактор исправил фразу и двинулся дальше. Между тем надо было прежде сопоставить исправленную фразу с первоначальной, тогда бы он убедился, что по смыслу оба варианта не равнозначны.

В самом деле. Следить за возрастающим потоком информации — значит действовать с целью не пропустить чего-либо важного из напечатанного, а «угнаться» за возрастающим потоком информации — значит суметь прочитать, ухитриться усвоить все большее и большее число печатных страниц. Когда произведений печати выходит все больше и больше, трудно за ними уследить, но еще труднее прочитать все, что нужно. Именно последнюю мысль высказал автор. Исправляя фразу, редактор придал ей другой смысл.

По-видимому, редактора смутило известное противоречие между становится и «угнаться». Эти глаголы в самом деле сочетаются плохо: один выражает действие замедленно, другой — убыстряющееся. Однако путь, который выбрал редактор, чтобы преодолеть противоречие, оказался неверным. На такой путь его толкнула смутность ощущаемого недочета и стремление избежать непривычного, вогнать текст в русло устоявшихся сочетаний.

Было куда проще и точнее вычеркнуть необязательное здесь становится'.

Все труднее «угнаться» за постоянно возрастающим потоком информации.

В рассмотренном примере — элементарном, но очень наглядном,— сопоставлять исправленную фразу с первоначальной было легко. Но так бывает не всегда. Порой от редактора требуется очень тонкий и глубокий анализ, чтобы увидеть смысловые изменения, внесенные правкой.

Вот случай из практики. Автор написал:

В изучение понимания текста значительный вклад внес А. А. Смирнов. Он установил, что под влиянием задачи запомнить текст испытуемые старались также лучше понять его.

Редактору текст показался чрезмерно книжным, и он стал его упрощать и оживлять — решил избавиться от двух отглагольных существительных подряд в начале этого текста и убрать повторы, объединив обе фразы в одну:

Изучая процесс понимания текста, А. А. Смирнов установил, что, имея задачу запомнить текст, испытуемые старались также лучше понять его.

Нетрудно заметить, что установить — не то же самое, что внести значительный вклад. Но в этом не было большой беды. Беда в другом. По первоначальному варианту никак нельзя утверждать, что А. А. Смирнов изучал процесс понимания. Так могло быть, поскольку он внес вклад в изучение этого процесса, но так могло и не быть: ведь ученый способен внести вклад в изучение одного процесса, изучая совсем другой, который включает в себя первый. В нашем случае А. А. Смирнов как раз изучал не понимание, а запоминание. И в процессе изучения подметил приемы, применяемые испытуемыми для лучшего понимания текста, благодаря чему и запоминали его. Редактор мог этого не знать. Но, сопоставляя свой и авторский варианты текста, он обязан был заметить смысловую разницу между ними. А заметив, проверить, вправе ли он утверждать то, чего не было в авторском тексте.

А вот еще пример того, что получается, когда редактор не сопоставляет текст после правки с текстом до нее. Кто-то (возможно, как предполагает В. А. Жуковский, — П. А. Вяземский) исправил написанные им стихи так.

Было:

Волн ругательные визги

Ветр, озливший их, умчит;

Их гранит твой разразит,

На тебя нападших, в брызги.

Последние две строки редактор изменил:

И летучие их брызги

О гранит твой разразит.

Возмущенный Жуковский пишет А. Я. Булгакову:

Скажи ему [П. А. Вяземскому], что я совсем не благодарен ему за ту поправку, которую он (вероятно, он) сделал в моих стихах, напечатанных в «С.-П. Ведомостях» и перепечатанных в «Скверной пчеле». И это не от авторского самолюбия, а просто от того, что из смысла сделалась бессмыслица.

И далее следует тот самый прием сопоставления по смыслу текста до исправления и после него:

Если перевести в прозу мои стихи, будет; ругательный визг волн разнесет ветер, а если оне нападут на тебя, твой гранит разразит их в брызги.

Вместо того поправка говорит: ветер умчит визги волн и разразит их брызги о гранит. Если брызги, то зачем разбивать их снова? И какая в этом нужда? Хорошо, когда разобьешь в брызги волны - тут есть чем похвалиться! тут есть сила. А сражаться с брызгами, бить битого - мало чести.

Если первый прием помогает редактору избежать искажений авторского текста, то второй — чтение исправленной фразы в контексте — позволяет уйти от композиционно-стилистических изъянов как результата правки (неудачных повторов слов, нарушения ритма изложения и т.д.).

В зависимости от индивидуальных особенностей работы редактора, его склонностей, сопоставлять исправленную фразу с предшествующим и последующим текстом можно перед тем, как внести правку, или в момент правки, или сразу после нее, наконец, после того как весь текст исправлен (сквозное чтение исправленного текста). Так или иначе, но редактор обязан помнить, что в тексте добросовестно поработавшего автора предложения и слова всегда подогнаны друг к другу и одно изменение часто не может не повлечь за собой других. Править без учета всех взаимосвязей — значит создавать возможность для новых ошибок. Покажем это на двух небольших примерах.

Редактору в рукописи не понравилась следующая фраза:

Общий план товарооборота, или оптовой реализации товаров, состоит из плана реализации товаров со складов.

«Как это план состоит из плана?» — спросил сам себя редактор. И не долго думая, заменил глагол состоит глаголом складывается.

...складывается из плана реализации товаров со складов.

Исправил, не сопоставляя новый глагол с последующим текстом, где присутствует существительное того же корня (складов), из-за чего возникла стилистическая шероховатость, которой раньше не было. А если бы сопоставил, то поискал бы другой глагол для замены, хотя бы включает.

В другой рукописи была фраза:

Читай так приведенную таблицу редактор книги, и ее бы не выпустили с опечаткой в данных за 1960 год.

Редактор заметил в корректурном оттиске, что слово книга назойливо повторяется в предшествующем тексте, и решил заменить его словом справочник. Задумано — сделано:

Читай так приведенную таблицу редактор справочника, и ее бы не выпустили с опечаткой в данных за 1960 год.

Справочник взамен книги редактор поставил, а про местоимение ее (книгу) забыл. Вот и получилось, что не выпустили бы таблицу. Это можно заметтъ только при повторном чтении всей фразы. Редактор пренебрег разумным правилом и увидел ошибку лишь после вопроса вычитчика. А увидев, поспешил ее заменить местоимением его, не перечитывая фразы:

Читай так приведенную таблицу редактор справочника, и его бы не выпустили с опечаткой в данных за 1960 год.

Лишь в верстке редактор с удивлением понял, что в новом варианте фраза звучит двусмысленно: ведь в сочетании двух существительных редактор справочника ведущим является первое, и с ним местоимение его невольно связывается скорее, чем со вторым. Конечно, читатель разберется в отношениях, но зачем заставлять его попусту тратить время.

С учетом контекста можно было исправить хотя бы так:

Читай так приведенную таблицу редактор, и справочник не вышел бы с опечаткой в данных за 1960 год.

Из последнего примера также видно, что оба приема рациональнее применять в ходе правки или даже до нее, мысленно сопоставляя правленый текст с авторским вариантом. Тогда не нужно будет исправлять один и тот же текст два раза: сначала без учета контекста, затем — с его учетом. Кроме того, когда редактор проверяет себя по ходу правки, он еще погружен во все нюансы фразы.

Но у сопоставления большого фрагмента текста до правки и после нее свои достоинства: редактор может взглянуть на текст по-новому, по-иному и к тому же, опираясь на знание всего контекста.

Очень хорошо написал об этом приеме поэт и философ Вл. Соловьев в письме к редактору журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюлевичу:

...Вы знаете, что Ваши... редакционные поправки пользуются всеми моими симпатиями. Тем более считаю себя вправе обратить Ваше просвещенное внимание на следующие случайно случающиеся случаи (действительно случившийся пример покажу при свидании). Иногда поправка сама по себе превосходная не вяжется ни с чем-нибудь предыдущим или последующим; когда делается поправка, этого не видно, так как вся работа сосредоточена на одной определенной фразе или слове, а потом при чтении последней корректуры несоответствие тоже ускользает, так как внимание более обращено на опечатки, чем на знакомое уже содержание. И только свежий глаз читателя или мнительный глаз автора открывает беду, когда уже поздно (М.М.Стасюлевич и его современники в их переписке. СПб., 1913. Т. 5. С. 387).

Седьмое условие — стараться предвосхищать возможные возражения автора и подыскивать основания для того, чтобы их опровергнуть.

Тогда авторские возражения не застанут редактора врасплох, а главное, сама правка будет более обоснованной и точной. В ходе такого предвосхищения правка нередко уточняется и улучшается.

Восьмое условие — согласовывать все исправления с автором, внимательно прислушиваясь к его возражениям.

Этого требует закон об авторском праве, это диктует и неписаное правило редакционной этики уважительно относиться к автору и его труду:

• — стараться вникнуть в его замысел, требования и пожелания, а не отвергать их с порога;
• — стремиться творчески поддерживать его, а не подавлять своей критикой, пользуясь своим положением;
• — не диктовать автору свои условия, а договариваться с ним, опираясь только на хорошо обоснованные замечания и стараясь убедить его в их справедливости;
• — ни в коем случае не самовольничать в авторском оригинале;
• — помнить, что не ошибками автора, замеченными редакторами, определяется качество и ценность авторского произведения (редактору полезно держать в памяти предостерегающую чеховскую формулу: Каждый критикующий чувствует себя генералом).

Великие русские писатели, выступая в роли редактора, понимали глубокий смысл рассматриваемого условия и соблюдали его неукоснительно.

A. М. Горький сообщал Л. А. Никифоровой, начинающей писательнице:

Вам посылаю рукопись на тот предмет, чтобы Вы просмотрели ее и, буде не согласны с моими мелкими поправками,- устранили их в корректуре (Архив А.М.Горького. Т. 6. С. 78-79).

М. Е. Салтыков-Щедрин писал Глебу Успенскому:

Посылаю Вам корректуру Вашей статьи, которую только что сейчас прочитал. Убедительнейше прошу допустить те выпуски, которые я сделал. Статья Ваша произвела на меня тяжелое впечатление, и я серьезно начинаю думать, что Вы увлекаетесь идеалами Достоевского и Аксакова.

Разные случаи, но принцип один: любая редакторская правка — это лишь предложения для автора; настоящим правом изменять что-либо в тексте для печати обладает только его автор. Даже очень тонкий, очень деликатный редактор, случается, вносит поправки не безупречные, субъективно пристрастные, а не объективно необходимые. Поэтому не согласовать поправки с автором было бы преступно по отношению к произведению.

B. В. Вересаев, столкнувшись со случаями редакторского произвола (о них можно прочитать в его статье «О художественных редакторах», см. вып. 3 сборника «Редактор и книга». М., 1962), стал делать на рукописях своих произведений такого рода пометки:

Обязательное условие: никаких вставок и дополнений без согласия автора. В.Вересаев.

Обязательное условие: сокращения, а тем более изменения - только с согласия автора. В.Вересаев.

Примерно такое же условие ставил Л. Н. Толстой редакции журнала «Современник». После того, как он познакомился с изменениями в тексте своего «Детства», опубликованного в журнале, записал в дневнике: «Прочел свою повесть, изуродованную до крайности» (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 16. С. 148).

Резкое письмо по поводу не согласованных с ним поправок в «Детстве» (не только редакционных, но и цензурных) Л. Н. Толстой отправил не к Н. А. Некрасову, а к своєму брату С. Н. Толстому, делясь с ним переживаниями, вызванными этими изменениями:

Ты не поверишь, сколько крови перепортило мне печатание своей повести,- столько в ней выкинуто действительно хороших вещей и глупо переменено цензурой и редакцией. В доказательство этого посылаю тебе письмо, которое я в первую минуту досады написал, но не послал в редакцию. Мне неприятно думать, что ты можешь приписать мне различные пошлости, вставленные каким-то господином (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 59. С. 215-216).

Желающие узнать, какие поправки особенно возмутили Л. Н. Толстого, моїуг познакомиться с ними в его неотправленном письме к Некрасову от 18 ноября 1852 года в Полн. собр. соч. (Т. 59. С. 211—212) или в сборнике «Писатели советуются, негодуют, благодарят» (М., 1990. С. 225).

Посылая Н. А. Некрасову рассказ «Набег», он писал:

...будьте так добры, исполните следующие мои просьбы: не выпускайте, не прибавляйте и, главное же, не переменяйте в нем ничего. Ежели бы что- нибудь в нем так не понравилось вам, что вы не решитесь печатать без изменения, то лучше подождать печатать и объясниться (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 59. С 221).

Такой же просьбой сопровождает Л. Н. Толстой отправку рассказа «Записки маркера», который он называет статьей:

...В третий раз повторю условие, которое я полагаю для напечатания,- оставление ее в совершенно том виде, в котором она есть (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 59. С. 246).

Так-то это так, скажут многие редакторы, а что делать, если автор не соглашается с редактором, а последний считает, что действовал правильно. Ведь и автор может ошибаться.

В самом деле, известны случаи, когда автор, который сгоряча не соглашался с редакторской правкой, запрещал ее, вступал в конфликт с редактором или просто сетовал на его правку, впоследствии, когда при переиздании ему представлялась возможность вернуться к своему первоначальному варианту текста, отказывался от этого. По-новому взглянув на текст, он увидел пользу от редакторских исправлений, признал правоту редактора. 

Так что далеко не всегда автор прав в своем несогласии. Нужно время, порой результат, чтобы автор принял справедливое исправление редактора, которое сразу воспринимается как вредоносное для произведения.

Так, вымарки, сделанные М. Е. Салтыковым-Щедриным в журнальных текстах рассказов Гаршина, не были последним восстановлены в их отдельном издании. Когда брат его, Е. М. Гаршин, напомнил писателю в 1882 году о возможности устранить все те редакционные «поправки и перечеркивания», от которых, как рассказывает брат, «так страдал Всеволод после выхода в свет его рассказов „Происшествие“ и „Трус“, писатель сказал брату: „Нет, не надо. М. Е. был прав. Художественная цельность выиграла от этих пропусков“» (Солнце России. 1913. 23 марта. С. 5).

И Л. Н. Толстой, так возмущавшийся поправками в журнальной публикации «Детства», в отдельном издании повести не везде вернулся к своему варианту текста — оставил, например, дышать вместо двошать.

Когда издатель Брокгауз захотел приобрести права на издание французского перевода «Былого и дум» Герцена, тот в ответ на вопрос о возможных изменениях текста произведения написал:

Насчет предложений Брокгауза вот мой ответ,- и я Вас попрошу его передать вполне:

1-е. Моих рукописей ни на ревизию, ни на оценку г. Брокгауза и его русских приятелей я не пошлю. Если он хочет безусловно печатать - я ему д ам и потребую за лист 100 талеров. Он имеет право отослать назад рукопись - но плоды «ревизии и оценки» оставить у себя. Если в три месяца нет ответа, я печатаю где хочу (Собр. соч.: в 30 т. М., 1965. Т. 29, ч. 2. С. 214).

Другого пути, чем попытки убедить автора в своей правоте, у редактора нет. И если автор упорно противится предлагаемым исправлениям, надо обязательно искать причину этого. Еще и еще раз сопоставлять текст после правки с текстом до нее. Еще и еще раз пытаться понять автора. Еще и еще раз подвергнуть придирчивой, по-настоящему взыскательной критике свои предложения и при малейшем сомнении в их обязательности решительно отказаться от них. В конце-то концов, автор ответствен перед читателем за свой текст. Это авторский текст, и читатель спрашивать за него должен автора и только автора.

Если же, наоборот, новые доводы в пользу поправки в процессе самокритики выкристаллизовались у редактора, надо попытаться, не настаивая на своей поправке, доказать автору, что в тексте такой-то изъян, и попросить поискать способ устранить замеченный недостаток. Может быть, не сразу, а после домашних раздумий.

Бережность, осторожность по отношению к автору и самокритичность нужны редактору не только потому, что автор — создатель духовной ценности. Бережность необходима еще и потому, что настойчивое и ложно обоснованное требование редактора, случается, автор принимает даже тогда, когда не вполне согласен с ним, но не любит спорить, хочет скорее напечататься. Не все авторы обладают твердым характером, чтобы противостоять напору железно-настойчи- вых редакторов. Именно это произошло в случаях, описанных Б. Сарновым в статье «Разбойник Мерзавио и редактор» (Редактор и книга. 1962. Вып. 3. С. 31—36).

Человеку, способному воспринимать только собственное мнение, человеку, который не в состоянии критически осмыслить то, что он требует от автора, мыслящему грубо прямолинейно — такому человеку работа редактора противопоказана. Его деятельность на редакторском поприще будет во многих случаях вредоносной.

Девятое условие — учитывать разные подходы и отношения авторов к редакторской правке.

Доверие некоторых писателей к неофициальным редакторам — их доверенным лицам было, например, настолько велико, что они рассматривали их поправки в тексте как собственные.

Л. Н. Толстой писал Н. А. Некрасову:

Посылаю вам мою статью [«О народном образовании»] и очень прошу Вас корректуры ее приказать пересылать Николаю Николаевичу Страхову (Публичная библиотека) и всякое изменение, сделанное им, принимать как бы мое (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 62. С. 110).

А вот какое оригинальное письмо получил редактор «Вестника Европы» М. М. Стасюлевич от И. А. Гончарова после публикации статьи писателя «Мильон терзаний»:

 !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

  !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

  !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

  !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

   !!!!!!!!!!!!!!!!!!!

   !!!!!!!!!!!!!!!!!!

   !!!!!!!!!!!!!!!!!

   !!!!!!!!!!!!!!!!

   !!!!!!!!!!!!!!!

    !!!!!!!!!!!!!

    !!!!!!!!!!!!

    !!!!!!!!!!!

    !!!!!!!!!!

    !!!!!!!!

     !!!!!!!

     !!!!!!

     !!!!!

     !!!!

     !!!

     !!

     !

Этот восклицательный знак, составленный из множества восклицательных знаков, писатель не поленился изобразить для Стасюлевича только потому, что редакция «Вестника Европы», публикуя его статью о спектакле по пьесе Грибоедова «Горе от ума», поставила в конце заглавия «Мильон терзаний» восклицательный знак, не согласовав это с автором. Редакция, вероятно, считала, что раз реплика Чацкого кончается восклицательным знаком, то и в заглавии после этих слов должен стоять восклицательный знак.

Гончарову же в гневе от такого самоуправства достает терпения рисовать этот восклицательный знак, сопроводив его такой отповедью издателю и главному редактору журнала М. М. Стасюлевичу:

Примите, нелюбезнейший Михайло Матвеевич, эти мильон восклицательных знаков за один таковой, напрасно поставленный при мильоне терзаний в заглавии.

Чацкий восклицает, а не я. Я только привожу в заглавии его слова, как мотив, как главный звук, выражение его горя, составляющего содержание пиесы. Мне не от чего восклицать, поэтому у меня и стояла точка. Вы бы в следующей книжке между опечатками пояснили так: это, мол, восклицает не - автор статьи, а редактор, а сей последний - потому что испытывает при составлении каждой книжки «мильон терзаний» (Стасюлевич и его современники в их переписке: в 5 т. СПб., 1911. Т. 4. С. 117-118).

Статья была озаглавлена так:

«Мильон терзаний!» Горе от ума, Грибоедова. Бенефис г. Монахова, ноябрь, 1871 г.

Поправку, которую просил Гончаров, Стасюлевич не сделал, считая это, видимо, прихотью нервного и капризного писателя, хотя правота Гончарова несомненна.

По сравнению с этим мелким, на поверхностный взгляд, исправлением заглавия претензии Вл. Соловьева к тому же Стасюлевичу гораздо весомее. В уже цитировавшемся письме о неудачных без учета контекста поправках Стасюлевича Соловьев иронично по форме, но самым серьезным образом упрекает редактора за самоуправное изменение заглавия стихотворения:

А иногда несчастия происходят от гордости. Такое случилось, например, с изменением заглавия одного стихотвореньица. Автор поставил «Сумерки», а редактор под влиянием гордости подумал: «Фу! Даже озаглавить собственных стихов не умеет как следует!» и приписал «на Иматре». А между тем дело было на весьма большом расстоянии и притом от другого водопада; и как можно было бы сказать «шум далекий водопада»: если бы это было на Иматре, шум был бы самый близкий - прямо в уши (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке : в 5 т. СПб., 1913. Т. 5. С. 388).

Конфуз вышел с поправкой редактора, который, не зная источника стихотворения, позволил себе исправить заглавие невпопад.

А каким бы был результат правки стихотворения А М. Жемчужникова, если бы Стасюлевич не догадался спросить у автора:

А, кстати, вопрос филологический: не следует ли сказать - «воскрешенья», так как «воскресенья» земля может дождаться уже завтра.

Ответ Жемчужникова был таким:  

...Так как мое стихотворение имеет, так сказать, мистически молитвенный характер, то я употребил сознательно и преднамеренно выражение символа веры: «чаю воскресения». А потому прошу Вас сохранить в моем стихотворении слова: чаю воскресения. Надеюсь, что это письмо не пропадет и содержание его не останется Вам безвестным (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке: в 5 т. СПб., 1911. Т. 4. С. 380).

Однако были авторы, которые мирились с редакторской правкой как с чем-то неизбежным в процессе издания, признавая за издателем-редактором некоторые права. Так, писательница М. К. Цебрикова отвечала редактору «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу на его замечания и предложения:

...На Ваше замечание о необходимости изменить некоторые выражения, я замечу, что написала их в твердом убеждении, что известная резкость необходима для того, чтобы ярче выставить для молодых умов, увлеченных теориями г. Авдеева, все безобразие этих теорий; в этом отношении я следовала совету Тургенева: последователей лягушки бить лягушкой; и смягчение этих выражений значительно ослабит значение статьи. Но если Вы не захотите взглянуть с этой стороны, то делать нечего: я о словах не буду спорить, потому что автору, который захотел бы неприкосновенно сохранять каждое свое слово, нужно издавать собственный журнал (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке: в 5 т. СПб., 1913. Т. 5. С. 151).

Встречались в истории литературы и случаи, когда авторы сами просили исправить их слог. Например, Глеб Успенский, посылая свое сочинение в редакцию журнала «Русская мысль», просил его редактора В. А. Гольцева:

Пожалуйста, не откажите исправить слог - я очень спешил (Полн. собр. соч.: в 14т. М., 1954. Т. 14. С. 87).

О том же просил Н. А. Некрасова декабрист А. Е. Розен:

...Желаю, чтобы Вы, уважаемый Николай Алексеевич, приняли на себя редакцию по Вашему уменью и по Вашей прозорливости. Даю Вам право выбирать и забраковать все, что хотите из старого и нового изд ания, и только в важных случаях, при пропусках, поставить каждый раз пять точек (Архив села Карабихи. М., 1914. С. 165).

Историк И. Е. Забелин обращался с подобной просьбой к М. М. Стасюлевичу (см.: М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке : в 5 т. СПб., 1911—1913. Т. 2. С. 275— 276, 278).

П.ВЛнненков даже благодарил М.М.Стасюлевича за правку и просил:

„ А Н. Пыпину [сотруднику редакции «Вестника Европы»] скажите, что он имеет право даже изменять и поправлять ошибки и неверности статьи, а вычеркивать места - и подавно. Я убежден, что без резонных причин он никогда не решится употребить в дело это право, а с резонными причинами он только окажет услугу как объекту рассказа, так и мне - его автору (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке: в 5 т. СПб., 1911-1913. Т. 3. С. 437).

Из всех этих свидетельств разнообразия взаимоотношений автора и редактора непреложно вытекает вывод об их неодно- типности и разнообразии, но они никак не отменяют основное требование к редактору уважать право автора, считаясь с особенностями его характера, бережно относиться к автору как творцу духовного творения.

Те читатели, которые хотели бы познакомиться и с другими подобными свидетельствами, могут обратиться к сборнику «Писатели советуются, негодуют, благодарят» (М., 1990), где в предметно-тематическом указателе по рубрике-гнезду «Правка редакторская» (с. 407—408) можно найти в сборнике все фрагменты из писем русских писателей на эту тему.

Десятое условие (технического характера) — мысленно продумывать всю правку фразы до того, как внести ее пером.

Нежелательно вносить правку сразу пером, так как не исключен отказ от первого варианта поспешной правки и замена ее другой, затем третьей и т.д., из-за чего оригинал может превратиться в ребус даже для самого редактора, не говоря уже об операторе компьютера. Вот поэтому и выдвинуто условие мысленно продумывать всю правку фразы до того, как она будет внесена пером. Нередко редактор, исправляя начало фразы, не согласовывает правку с концом той же фразы и, лишь исправив, видит, что первоначальный вариант не годится. Или, исправив всю фразу, прочитав ее в контексте, обнаруживает, что она не учитывает предшествующий или последующий текст и что внесенную правку нужно корректировать.

В очень сложных случаях новый вариант фразы лучше даже выписать на отдельной странице и только после проверки его внести правку в оригинал.

Если же правка вносится не экране компьютерного монитора, то целесообразно сначала скопировать сложный текст, который нужно подвергнуть правке, для того, чтобы, если первоначальный вариант правки не удовлетворит редактора, он мог вернуться к авторскому тексту и предпринять новые попытки.

Здесь уместно упомянуть и о других технических требованиях к правке, выработанных в долгой редакционной практике:

1. 1. Вычеркивать слова тонкой чертой, чтобы при необходимости можно было прочитать первоначальный вариант текста.
2. 2. Новые слова вписывать только между строк, не по напечатанному тексту.
3. 3. Большие вставки писать либо на поле, либо на отдельной странице, подклеиваемой или подкладываемой к оригиналу, с указанием на ней, на какую страницу эта вставка, и с обозначением в оригинале места, куда именно нужно поместить эту вставку.
4. 4. Вписывать текст предельно четко, так как нелепые ошибки из-за неразборчивого почерка редактора или автора не такая уж редкость.

В одной газете было напечатано:

Прекрасная Гуань-инь, башня милосердия.

Как богиню превратили в башню, нетрудно догадаться: сочетание рукописных букв г и и (ги) при нечетком написании легко принять за букву ш, так же как нечетко написанную букву а — за букву о. Вот машинистка или наборщик и превратили богиню в башню.

1. 5. Переставлять части текста, не переклеивая оригинал, а пользуясь письменными указаниями: так легче проследить за композиционными изменениями, если понадобится их проконтролировать.

Для этого текст, который нужно перенести на другое место или на другую страницу, заключают в овал и от него ведут стрелку в место переноса (при переносе на той же странице) или на поле, где рядом со стрелкой указывают в кружке, на какую страницу этот текст нужно перенести (например: На с. 85). На с. 85 в кружке на поле против места переноса надо указать: Сюда со с. 83 и от этого кружка повести стрелку в то место текста страницы, где надо разместить переносимый текстовой фрагмент. Если с одной страницы на другую требуется перенести несколько фрагментов текста, каждый из них нумеруют, например, римскими цифрами: І на с. 85; II на с. 85. Соответственно на с. 85 надписи в кружке будут: І со с. 83 и II со с. 83. См. схему:

6. При перестановке нескольких слов из одной строки в соседнюю продумывать, как рациональнее это сделать. Например:

7. При вычеркивании нескольких строк полезно соединять линией со стрелкой конец текста перед вычерком с началом текста после него.