Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Версия для печати
Библиографическая запись:
Структура филологии как научного знания - Место лингвистики в структуре научной филологии. Доминирование лингвистики. Базовый характер лингвистики. Ограниченность возможностей лингвистики. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//154/struktura-filologii-kak-nauchnogo-znaniya-mesto-lingvistiki-v-strukture-nauchnoj-filologii-dominirovanie-lingvistiki-bazovyj-xarakter-lingvistiki-ogranichennost-vozmozhnostej-lingvistiki/ (дата обращения: 19.04.2024)
Структура филологии как научного знания - Место лингвистики в структуре научной филологии. Доминирование лингвистики. Базовый характер лингвистики. Ограниченность возможностей лингвистики
Содержание
Место лингвистики в структуре научной филологии
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что не все специалисты включают лингвистику в состав филологических наук. Е.Д. Поливанов, составляя статью «Филология» для своего «Толкового терминологического словаря по лингвистике» (1935–1937), лингвистику фактически оставляет за пределами филологии: «История литературы (именно как история культуры в памятниках литературы) и история искусства входят в понятие филологии, но лингвистика (= наука о языке) входит сюда лишь частично» [Поливанов 1991: 444]. К сожалению, жанр словарной статьи не предполагает аргументации, а потому остаётся неясной логика определения статуса лингвистики Е.Д. Поливановым.
Обратим внимание на заголовок основополагающей работы М.М. Бахтина — «Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках» [Бахтин 1986 б ]. В нём лингвистика и филология обозначены как раздельные, самостоятельные объекты.
Если языкознание вывести за пределы филологии, то правомерен вопрос о составе самой филологии. Не сводится ли филология к литературоведению и нескольким вспомогательным дисциплинам — текстологии, палеографии и т.п.? Однако мы не встретили никаких аргументов в рассуждениях тех, кто выводит лингвистику за пределы филологии. Впрочем, есть и пример отождествления лингвистики и филологии, на чём настаивал Л.В. Щерба.
«Всем предметам придётся немного потесниться для того, чтобы вернуть в учебный план нашей общеобразовательной школы лингвистику, или, как я предпочитаю говорить, филологию, понимая под этой последней искусство сознательно читать трудные тексты» [Щерба 1974: 360].
Доминирование лингвистики
Со времён В. Гумбольдта стало очевидным доминирующее положение науки о языке в структуре филологического знания. По мнению В. Гумбольдта, авторитет молодой в его дни науки обеспечивался самим объектом исследования — языком, который становится для говорящего на нём органом постижения мира, возникновения и формирования идей, импульсом для развития духовной деятельности человечества [Гумбольдт 1985: 369]. Исследование языков начинается с вопроса о том, как язык, происходя из природного звука и потребности, становится родителем и воспитателем всего высочайшего и утончённейшего в человечестве [Там же: 376]. Рассматривать язык не как средство общения, а как цель в самом себе, как орудие мысли и чувств народа есть основа подлинного языкового исследования, от которого любое другое изучение языка, как бы основательно оно ни было, в сущности своей только уводит [Там же: 377]. Такое исследование языка само по себе уподобляет его любому другому природному объекту. Оно должно объять все различия, поскольку каждое из них принадлежит к понятийному целому; оно должно вникнуть в подробнейшие расчленения на составные части, поскольку совокупное воздействие языка складывается из постоянно возобновляющегося действия этих составных частей [Там же: 377].
Современный французский лингвист К. Ажеж развивает основную идею Гумбольдта: «Упорное обследование структуры и конкретной истории человеческих языков способствует выяснению источников и стратегий познавательной деятельности» [Ажеж 2003: 9]. Лингвистика, полагает К. Ажеж, изучает самое человеческое, что есть в человеке.
Базовый характер лингвистики
Возникновение лингвистики сыграло революционизирующую роль в становлении таких наук, как теория письма, стиховедение, стилистика и литературоведение, театро- и фильмология, история культуры и этнология, антропология и психология, археология и социология, символическая логика, теория чисел, комбинаторная геометрия, теория кода, кибернетика и теория информации, даже генетика. Это объясняет метафору «наука-штурман» для всех наук гуманитарного цикла. По словам К. Ажежа, лингвистика в своё время завораживающе подействовала на другие гуманитарные науки. С одной стороны, она затрагивает основные свойства человека как биологического вида, а с другой — её дискурс отличается строгостью и упорядоченностью, так что не могло не показаться, что лингвистика — это модель для других наук [Ажеж 2003: 11]. Что касается своеобразия лингвистики, то «…лингвистика — единственная из современных наук объект которой совпадает с её дискурсом по поводу этого объекта» [Ажеж 2003: 61].
Лингвистика как целостная наука о языке постепенно интегрировала историко-филологические, а затем и различные гуманитарные знания в определенную целостность, стимулируя интенсивное развитие науки о человеке и гуманизацию человеческого общества [Журавлёв В.К. 2000: 85].
Лингвистика, как и семиотика, для исследователя литературы — такое же базовое знание, как геология для инженера-строителя или биология для медика [Зенкин 2005: 342]. Базовость лингвистики обеспечивает фундаментальность филологии в целом. Р.А. Будагов напомнил слова академика А.А. Шахматова о том, что филология является основой «всех исторических дисциплин и неисчерпаемым источником интеллектуально-морального развития» [Будагов 1976: 16].
Поле лингвистики гораздо шире поля литературоведения. Феноменология языка, определяющая, как показал В. Гумбольдт, познавательную активность человека, не может ограничиться рамками отдельной, пусть и доминирующей науки. Лингвистике тесно в поле филологии, она органически входит в поле других наук.
Доминирование лингвистики объясняется также её методологической и инструментальной оснащённостью. Э. Сепир полагал, что лингвистика обладает возможностью подлинно научного изучения, поскольку её «факты и методы» легче устанавливаются, нежели факты и методы социальных наук, имеющих дело с социологизированным поведением, и при этом наука о языке не принимает на веру положения естественных наук» [Сепир 1993 г : 265].
Благодаря типологии языкознание возвышается до самой общей точки зрения и превращается в науку. Может показаться, пишет К. Ажеж, что типология и лингвистика несовместимы, ведь первая стремится изучать повторяющиеся свойства, а вторая — варьирующиеся. Однако разнообразие языков раскрывается именно на фоне самых общих критериев различения и абстрактных признаков [Ажеж 2003: 54].
С этим соглашаются и литературоведы. Лингвистика разработала и утвердила свою собственную методологию и чётко определила свои собственные границы, чего нельзя сказать о литературоведении, с грустью констатировал литературовед [Кожинов 1975: 266]. Надо заметить, что и литературоведение использовало продуктивный исследовательский инструментарий — идеи исторической школы, «формальный метод» (ОПОЯЗ), психоаналитический метод, социологический метод, близкое к нему марксистское литературоведение, ритуально-мифологическую теорию, структурализм.
Не случайно академик М.Л. Гаспаров показал, что в споре лингвистики и литературоведения за преобладание в филологии лингвистика ведёт наступательные бои, а литературоведение — оборонительные. Изучая литературу, мы вынуждены мысленно переводить её на язык современных понятий, даже литературу XIX века. «Словарь языка Пушкина» показал всем читавшим его, сколь многое в пушкинской семантике ускользало от нас, пока мы руководствовались чутким слухом и тонким вкусом и не думали о полноте и систематичности наших знаний [Гаспаров 1979: 27]. У лингвистики, продолжает Гаспаров, есть ещё одно и весьма неожиданное преимущество: в ней нет оценочного подхода. Лингвист различает слова спрягаемые и склоняемые, книжные и просторечные, устарелые и диалектные, но не различает слова хорошие и плохие. Литературовед, наоборот, явно или тайно стремится прежде всего отделить хорошие произведения от плохих и сосредоточить своё внимание на хороших. «Филология» значит «любовь к слову». У литературоведа такая любовь выборочнее и пристрастнее [Гаспаров 1979: 27]. Позже в своих «Записях и выписках» Гаспаров поместит максиму: «Где начинается оценка, заканчивается филология».
Впрочем, литературоведение постепенно расширяет выбор исследуемых текстов. Укрепляется мысль о том, что объектом филологических исследований должны быть все тексты, независимо от их эстетической и культурной значимости, поскольку даже самое бездарное стихотворение может дать материал для статистического исследования стиха. Деэстетизация филологии началась в эпоху структурализма, когда ценностно малозначительные произведения вписываются в общий интертекстуальный континуум культуры наравне с классикой [Философия и филология 1996: 47] (мнение С. Зенкина).
Ограниченность возможностей лингвистики
Нельзя, однако, преувеличивать познавательные возможности лингвистики и рассчитывать на то, что она заменит филологию в целом и литературоведение в частности. Лингвистика, заметил К. Ажеж, стала жертвой крайностей, умножения ненужной изощренности, в результате чего некоторые из её достижений были использованы неверно. Одержимость научностью придала облику лингвистики ложную строгость, равную которой нельзя обнаружить более нигде, включая самые точные науки. Увлечение формальной записью в конце концов загнало её в тесную келью технического дискурса, так что с трудом можно представить себе, что предметом этого дискурса может быть человек говорящий. Из размышлений филолога изгнаны история и социальность, а человеческое превращено в предельную абстракцию [Ажеж 2003: 279].
Литературоведение, избирая своим объектом художественные тексты, становится наукой об искусстве и в силу этого предельно сближает свой исследовательский аппарат с методами искусствознания, которые основываются на интуиции. По этой причине лингвистика, ориентированная на любой текст, перед художественным текстом пасует.
В дискуссии «Новый гуманитарий в поисках идентичности» прозвучало мнение одного из участников о том, что филология, точнее литературоведение, только гипотетически может рассматриваться как окончательно упорядоченная и «строго научная» дисциплина — ее незавершенность и «литературность» в последние десятилетия осознается не как признак незрелости и несовершенства, а как свидетельство неисчерпаемости ее предмета. Особый, универсальный и открытый, исторически и социально относительный характер «литературности» (включая несводимость ее к ограниченному набору эстетических признаков и модусов повествования) задают эту продуктивную неопределенность науке о литературе. Эта «всеотзывчивость» и обеспечивает филологии ее актуальность, насущность и особое место в кругу других гуманитарных дисциплин (см. подробнее: [Новый гуманитарий… 2002]).
Литературоведение как наука в чём-то может отставать от языкознания, но она исследует тот содержательный мир бессознательного, который требует таких изощрённых методов его познания, такого участия интуиции, которыми современная лингвистика не обладает. Впрочем, по этой же причине наука не может заменить искусство. В разговоре М. Гаспарова с Г. Кнабе прозвучало, что наука не может передать диалектику, а искусство может, потому что наука пользуется останавливающими словами, а искусство — промежутками, силовыми полями между слов [Гаспаров 2001: 151].
30.12.2016, 3356 просмотров.