Специфика и методология филологических исследований - Понятие о научном исследовании. Этапы научного исследования. Специфические черты филологического исследования.Филологическое исследование и мир бессознательного.Интуиция в науке. Методология филологических наук

Содержание

Понятие о научном исследовании

Научное исследование — это целенаправленное познание, результаты которого выступают в виде системы понятий, законов и теорий. Никто не спорит с тем, что всякое научное исследование — от творческого замысла до окончательного оформления научного труда — осуществляется весьма индивидуально, хотя есть общие подходы. О них см. в специальных пособиях: [Кузнецов 2004; Шкляр 2007].

Филологии, как и всем остальным наукам, свойствен плановый процесс научного исследования. При этом специалисты оговаривают, что науке известны и случайные открытия, но только плановое, хорошо оснащённое современными средствами научное исследование надёжно позволяет вскрыть и глубоко познать объективные закономерности в природе и обществе [Кузнецов 2004: 9].

Отличительными признаками научного исследования считают целенаправленность, ориентацию на поиск нового, на творчество, на открытие неизвестного, на выдвижение оригинальных идей, на новое освещение рассматриваемых вопросов, систематичность, строгую доказательность, последовательное обоснование сделанных обобщений и выводов. Результаты научных исследований, как правило, воплощаются в научных трудах (статьях, монографиях, учебниках, диссертациях и т.д.), используются в практике, учитываются в процессе познания.

Логика каждого исследования специфична и зависит от характера проблемы, целей и задач работы, конкретного материала, которым располагает исследователь.

Этапы научного исследования

Обычно исследование состоит их трех основных этапов. На первом этапе выбираются проблемы и темы, определяются объект и предмет, формулируются цели и задачи, разрабатывается гипотеза исследования.

На втором этапе выбираются методы, разрабатываются методики исследования, определяются приёмы работы, проверяется гипотеза, осуществляется непосредственно исследование, формулируются предварительные выводы, производится их апробирование и уточнение. Завершается этап обоснованием заключительных выводов и практических рекомендаций. Обоснованно считается, что второй этап исследования носит ярко выраженный индивидуализированный характер, и потому здесь не нужны жестко регламентированные правила и предписания. У каждого филолога он свой. На этом этапе обнаруживаются главные качества учёного-исследователя, среди которых преданность науке, стремление к вершинам знания, научная скромность, терпение, добросовестность, готовность делать черновую работу, умение терпеливо накапливать и осмысливать факты, последовательность.

Третий этап, итоговый, включает в себя внедрение полученных результатов в практику и литературное оформление работы.

Специфические черты филологического исследования

Сказанное имеет отношение к исследованию на любую тему и во всех науках. Остановимся на специфических чертах филологического исследования.

Его специфика обусловлена объектом (и предметом, который зачастую совпадает с объектом). Филология, по определению, всегда связана с текстом. Текст, особенно художественный, является одновременно и частью культуры, и её продуктом, и основой. «Культурная составляющая» текста требует существенной коррекции в постановке проблемы, формулировке темы и гипотезы, в выборе методологии. Г.О. Винокур был убеждён, что «всякий языковед (расширим: всякий филолог. — А.Х.), изучающий язык, …непременно становится исследователем той культуры, к продуктам которой принадлежит избранный им язык» [Винокур 1959: 211].

Сказанное объясняет специфику требований к подготовке филолога. Пробираясь между Сциллой интердисциплинарности, пишет О.Н. Трубачёв, и Харибдой специализации, исследователь должен помнить об опасных крайностях: чрезмерная специализация грозит учёному потерей интеллектуальности, разрывом связей с общечеловеческой культурой, из которой возникла и с которой в действительности тесно связана современная наука. Развитие филолога должно начинаться с широкой энциклопедической базы, после чего должна последовать концентрация специализации и, наконец, затем снова постепенное расширение круга проблем [Трубачёв 1993а ; 1993б ].

Схема этапов исследования с той или иной степенью полноты и отчётливости реализуется в конкретном процессе изучения избранного объекта. Филологи тоже в целом следуют указанному алгоритму. Различия в реализации схем зависят от парадигмы научной дисциплины, таланта и опыта исследователя, от множества привходящих обстоятельств. В качестве примера, на котором можно учить начинающего филолога, возьмём недавно завершённое и в форме монографии вошедшее в научный обиход исследование профессора Воронежского государственного университета А.М. Ломова, посвящённое проблеме времени написания и авторства «Слова о полку Игореве». Книга называется «“Слово о полку Игореве” и вокруг него» [Ломов 2010].

Начало любого исследования — тема. Если корабль не знает, в какой порт он плывёт, ни один ветер не будет ему попутным. В максиме римского философа Сенеки тема — это тот воображаемый порт, в который держит путь исследователь. Нет нужды пространно говорить о том, как важно выбрать нужную тебе и перспективную для всего научного сообщества тему. В поисках темы исследователь может учитывать только что возникшие проблемы (языковой дрейф и синергетика, телесная природа человеческого сознания и языка, например), темы модные, а потому многолюдные (всё, что связано с концептами, концептосферами и т.п., например), а могут быть темы вечные (язык и культура, язык и ментальность, человек и его язык) и вопросы, над которыми размышляли в прошлом и сейчас к ним возвращаются. Новое, отметил Д.С. Лихачёв, не бывает неожиданным, к доброму старому всегда возвращаются, но с другой стороны [Лихачёв 2006: 2: 468]. Языкознание, утверждал О.Н. Трубачёв, — наука возвратов. Добавим, что последнее относится к филологии в целом.

А.М. Ломов выбирает проблему, над которой гуманитарии и филологи в том числе ломают голову уже третий век подряд и вокруг которой сложилась такая область знания, как слововедение. Свой выбор исследователь объяснил тем, что время имеет привычку «дырявить» самые стройные концепции, обнажая в их составе ошибочные посылки, констатации, выводы. В результате освящённая научной традицией гипотеза обнаруживает такое количество разного рода нестыковок, что должна быть просто отвергнута [Ломов 2010: 50].

История выдающегося памятника древнерусской литературы общеизвестна. «Слово» сохранилось только в одном списке, который находился в древнерусском сборнике, приобретённом в начале 1790-х собирателем русских древностей графом А. Мусиным-Пушкиным у бывшего архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля. «Слово» было издано, а подлинная рукопись памятника сгорела во время пожара 1812 г. в Москве.

Утрата оригинала эпической поэмы дала повод усомниться в подлинности изданного произведения, хотя такие тонкие ценители литературы, как Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, позже М.Н. Погодин, М.А. Максимович и С.П. Шевырёв, в подлинности «Слова» не сомневались. Поводом для скепсиса стали не только высочайшие художественные достоинства произведения, которые никак не соответствовали художественному уровню сохранившихся текстов XII столетия, но и нередкие случаи литературной мистификации и фальсификации, имевшие место в начале XIX в. Имеются в виду шотландский поэт Джеймс Макферсон, выдавший переработанные им кельтские сказания за подлинные песни барда Оссиана, а также чешский писатель Вацлав Ганка, автор подложной «Краледворской рукописи». Две следующие волны скепсиса по поводу «Слова» пришлись на рубеж XIX–XX столетий и 70-е годы XX в. В результате в слововедении возобладали два основополагающих вывода: 1) памятник был создан на исходе XII в.; 2) её автор — участник описываемого события.

Подлинность «Слова» удостоверили Д.С. Лихачёв и А.А. Зализняк. Последнему в 2007 г. была присуждена Литературная премия Александра Солженицына «за филигранное лингвистическое исследование первоисточника русской поэзии “Слова о полку Игореве”, убедительно доказывающее его подлинность». Книга А.А. Зализняка «Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста», казалось бы, поставила точку в столь длительном споре. Однако остались без ответа несколько вопросов, которые возникли уже в XIX в. и продолжали будоражить умы слововедов и в XX столетии: почему автор «Слова», предполагаемый современник события и их участник, собирается повествовать о походе Игоря «старыми словесы»; почему так отчётлива текстовая, стилевая и художественно-поэтическая связь текста «Слова» с памятниками византийской литературы «Девгениево деяние» (X–XI вв.), «История Иудейской войны» Иосифа Флавия (75– 79 гг. н.э.), которые были созданы до «Слова», но на Русь пришли в переводах XIV–XV вв.; почему автор упоминает крымский город Сурож и беспокоится о том, чтобы тот не стал военной добычей половцев, город, который Сурожем стал называться только лишь в XIV в., а во времена битвы на Каяле именовался Сугдеей и исправно платил дань половцам.

Вопросы можно продолжать: почему «Слово» оканчивается на оптимистической ноте, хотя XII в. для Руси был временем во всех отношениях чрезвычайно трудным и повода для оптимизма не давал совершенно; почему понятие «Русская земля» в «Слове» географически (по перечню городов) представлено весьма широко, хотя в XII в. это словосочетание относилось исключительно к территории вокруг Киева; почему в «Слове» так отчётлив историзм освещения событий, а не провиденциализм, свойственный текстам XII в. В «Слове» ответственность возлагается на конкретных людей, а не на Провидение; почему в «Слове» так широко представлена природа (в скромном по размеру тексте поэмы в пятьсот строк упоминается 25 имён животных и птиц, хотя литература XII в. совершенно не замечала природу); наконец, почему автор «Слова» обращается к князьям-современникам на равных, резко критикует их, упрекает в бездеятельности, не опасаясь последствий, хотя летописи оставили множество грустных сообщений о судьбе тех, и князей в том числе, кто позволил себе не только произнести обидные слова, но даже косо посмотреть на критикуемого. Такая свобода в оценке реальных лиц возможна только в тех случаях, когда критикуемых давно уже нет на этом свете, ибо «мертвые сраму не имуть»; автор оценивает время описываемого события как «бусово», т.е. ‘чёрное, безрадостное’. По сути, певец прав, но можно ли так точно охарактеризовать время, в котором живёшь?

Каждый из поставленных вопросов, говорит А.М. Ломов, можно оспорить, но если таких вопросов немало, то они приобретают силу сверхсуммативности — весьма мощного аргумента.

Помимо чётко сформулированных вопросов, на которые утвердившаяся ныне концепция ответов не даёт, А.М. Ломов приводит большое количество наблюдений и фактов, обнаруженных лично или взятых из исследований предшественников. Кажется, что каждый такой факт отдельно оснований для пересмотра господствующего мнения не даёт, однако вспоминается великий филолог, который внимание к мелочам связывал с высоким профессионализмом исследователя: «Именно глубоким и всеобъемлющим взглядом на подробности отличается человек знающий от профана, дилетанты, не разумея техники искусства, хватаются за общие мысли произведения, т.е. за общие места, истинный знаток видит в ничтожной для непривычного мелочи высокое значение, ибо здраво понимает её и чувствует её отношение к целому» [Буслаев 1992: 88].

Поставленные вопросы и многочисленные факты подводят к предположению о том, что «Слово» — оригинальный памятник, не имеющий аналогов в мировой литературе, но относить его к XII в. нет никаких оснований. Нужна третья хронологическая гипотеза, суть которой в том, что перед нами подлинник, памятник, созданный позже XII в.

Исследование всегда начинается с обнаружения пробела в научном описании природы: иногда находится совершенно новый объект, иногда новое поведение старого объекта. Как только такое событие происходит, ученый подыскивает возможное объяснение нового явления, стараясь по возможности сохранить существующие научные представления. Предположения, которые он при этом выдвигает, называются рабочей гипотезой, и далее ученый приступает к экспериментальной проверке этой гипотезы.

Гипотеза (греч. hypothesis — ‘основание, предположение’) — предположительное суждение о закономерной (причинной) связи явлений; форма развития науки [НИЭ 2000: 5: 73]. Гипотезе предшествует вопрос. Постановка вопроса содержит в себе решение его в неявном виде. «Учёный не обязательно должен всегда отвечать на вопросы, но он безусловно должен их правильно ставить. Иногда заслуга правильной постановки вопросов может оказаться даже более важной, чем нечёткий ответ» [Лихачёв 2006: 2: 457].

«Слововедение» за два с лишним столетия накопило огромный фонд наблюдений, фактов, их интерпретаций, выводов, мнений, публикаций. В постановке и дальнейшей проверке весь этот фонд должен быть охвачен вниманием исследователя, дерзнувшего предложить очередную гипотезу. Отталкиваясь от мудрого замечания И.В. Гёте, что всякая дельная мысль кому-нибудь уже приходила в голову, А.М. Ломов обратил внимание на мнения тех, кто указывал время написания «Слова» иное, чем XII или XVIII века. В поле зрения попало предположение Е.А. Болховитинова, монаха, до смерти (1837) киевского митрополита, одного из первых исследователей истории и культуры. Евгений Болховитинов высказал мысль, весьма отличную от официального мнения о том, что «Слово» принадлежит XII в. Для него «Слово» — подлинный памятник, созданный в XIV–XV вв., когда «воображение и дух россиян уже ободрился от успехов над татарами» (цит. по: [Ломов 2010: 37]). Кстати, эту же хронологическую версию поддерживали лингвисты Н.М. Каринский и В.В. Виноградов.

В середине XIX в. (1852) были обнаружены шесть списков ещё одного памятника древнерусской литературы, названного исследователями «Задонщиной». Это произведение — гимн русскому воинству, одолевшему татаро-монголов на поле Куликовом, повествование о том, что на битву пришли русские княжества, а с победой уходила единая Русь. Исследователей привлекло поразительное сходство двух эпических произведений, причём сходство не фактическое, а типологическое. Утвердилась мысль, что автор «Задонщины» Софоний Рязанец широко использовал «Слово», поскольку общим в обоих произведениях было понимание происходящего — борьба за единение русских княжеств для сопротивления нашествию иноземных орд. Рассказывая о Мамаевом побоище, автор «Задонщины» заимствовал у «Слова» поэтические образы, отбирал и переосмысливал ситуации, общие для двух эпических повествований [БЭ 2006: 17: 225].

Учитывая фактор «Задонщины», её типологическое сходство со «Словом», А.М. Ломов развивает свою первоначальную гипотезу о том, что «Слово» принадлежит иной, чем считалось, хронологической нише, и предположил, что оба произведения принадлежат одному книжнику — Софонию Рязанцу и что это не разные произведения, а две части одного эпического текста. Часть, называемая «Задощиной», на самом деле называлось иначе, поскольку из шести списков только один озаглавлен словом Задонщина, а остальные пять в заголовках начинаются: Слово… А.М. Ломов предположил, что на самом деле было «Слово о полку великого князя Дмитрия Донского». Чтобы оттенить то обстоятельство, что победа русских — это следствие их единения, Софоний Рязанец из летописи извлекает текст о бесславном поражении малозначительного князя-сепаратиста Игоря, не пожелавшего объединиться с другими князьями. В итоге возникает сильный поэтический эффект контраста: врозь — поражение, вместе — победа.

Если принять гипотезу о том, что «Слово» написано не в XII в., а двумя веками позже, становится ясно, что обращение к князьям — это художественный приём; объясняется замеченный в своё время факт отсутствия в «Слове» следов язычества; находит своё объяснение странное желание автора о битве на Каяле повествовать «старыми словесы», а не «иными словесы», как в «Задонщине». Становится ясной предельная краткость текста «Слова» — всего пятьсот строк, странный набор намёков, содержащийся в именах исторических персон, названиях городов и иных мест: читателю XIV в. не надо было пространно объяснять, достаточно точечно обозначить ту или иную историческую ситуацию. «Слово» — это своеобразная партитура древнерусского исторического процесса, сеть мнемонических узелков истории, ведь «Слово» писалось для своих.

Очевидно, что тиражирование объединённых частей было выборочным: охотно читали и переписывали нарратив о победе и пренебрегали повествованием о давнем поражении. В этом А.М. Ломов видит причину того, что до нас дошёл только один список «Слова», но список неповреждённый, а «Задонщина» явилась в нескольких весьма испорченных временем списках. Невостребованность «Слова» и популярность «Задонщины» — причины разного состояния памятников.

Филологическое исследование и мир бессознательного

Есть особенность филологического исследования, предопределяемая текстом, который неизбежно связан с содержательным миром бессознательного: автор создаёт текст, в значительной мере опираясь на бессознательное, а филолог, интерпретирующий этот текст, тоже подвержен влиянию бессознательного.

Интуиция в науке

Связующим моментом двух миров является интуиция — когнитивная способность постижения истины путём непосредственного её усмотрения без обоснования с помощью доказательства, субъективная способность выходить за пределы опыта за счёт мысленного схватывания («озарения», «Господь надоумил») или обобщения в образной форме непознанных связей и закономерностей [НИЭ 2000: 7: 207]. Интуиция возникает не на пустом месте, она возможна на базе непосредственно эмпирических данных, полученных в чувственном опыте. В основе работы творческой интуиции, озарения лежит самодостраивание — восполнение недостающих звеньев, «перебрасывание мостов», — самодостраивание целостного образа в результате чего мысли вдруг обретают структуру и ясность [Князева, Курдюмов 1994]. Интуиция — это целостное схватывание, а логика — анализ. На первом этапе работы интуиции свойственно максимальное расширение креативного поля поиска, охват максимально возможного разнообразия элементов знания с уравновешивание главного и неглавного, существенного и несущественного [Князева 2009: 47].

Интуиция и интеллект действуют кооперативно. Интуиция воспринимает и понимает общую структуру конфигурации, обходясь минимумом данных, а интеллект выясняет особенности отдельных элементов, явлений или событий в каждом отдельном контексте и определяет их «как таковые». Интуиция даёт представление об общей структуре ситуации и определяет место и функции каждого элемента [Арнхейм 1994: 26].

Когда в повестку дня науки и практики был включён вопрос о создании искусственного интеллекта и стала очевидной необходимость учитывать «имплицитные», «автоматические» процессы, протекающие в мозге, со слова «интуиция», которое доселе находилось в списке запрещённых к использованию в науке терминов, было снято табу. Активные лабораторные исследования показали, что сознательные процессы составляют лишь крохотную часть нашей умственной деятельности, а наше сознание может воспринимать порядка сорока сигналов одновременно; весь остальной массив информации обрабатывается скрытно от нас. Объем скрытой памяти головного мозга поразительно велик. На бессознательном уровне мозг не только накапливает информацию, но и взвешивает, оценивает и сортирует ее. Зачастую интуитивно он выуживает из огромных массивов сведений нужные, важнейшие для себя. Когда человек принимает интуитивное решение, активизируется базальная часть головного мозга. Это один из самых древних его отделов; он отвечает за эмоциональные реакции. Миллионы лет эволюции животные интуитивно реагировали на все, что происходило вокруг, и жизнь как-никак уцелела в любых катастрофах, увенчав свое древо «человеком разумным» [Волков А. 2007: 8].

Частью бессознательного является сверхсознание — неосознаваемое рекомбинирование ранее накопленного опыта, которое пробуждается и направляется доминирующей потребностью в поиске средств её удовлетворения. Неосознаваемость этих первоначальных этапов всякого творчества представляет защиту рождающихся гипотез и замыслов от консерватизма сознания, от чрезмерного давления очевидности непосредственных наблюдений, от догматизма прочно усвоенных норм.

Сверхсознание вероятностно, но не сводится к случайному рекомбинированию хранящихся в памяти следов. «Его деятельность трижды канализирована: 1) ранее накопленным опытом, включая присвоенный опыт предшествующих поколений; 2) задачей, которую перед сверхсознанием ставит сознание, натолкнувшееся на проблемную ситуацию; 3) доминирующей потребностью [Симонов: 1992: 7]. Трудно переоценить эвристическую ценность сверхсознания. Из 232 опрошенных психологами учёных сообщили, что решение научной проблемы пришло к ним внезапно, а не в результате строго логической цепи рассуждений [Симонов 1992: 3–24]. Стоит согласиться и с таким суждением: «Причина, почему искусство может нас обогатить, заключается в его способности напоминать нам о гармониях, недосягаемых для систематического анализа» [Бор 1961: 111].

Обратимся к филологии и, в частности к статье А.Ф. Журавлёва «Интуиция этимолога» [Журавлёв 2010]. Известно, что научный аппарат современной этимологии весьма объёмен и изощрён. Спектр «измерений» слова, которые должны приниматься во внимание при установлении его этимологии, чрезвычайно широк. Это фонетика и морфонология, словообразовательные отношения, морфологическая парадигма слова, место и связи слова в лексико-семантической парадигме, сочетаемостные свойства, фразеология, сохраняющая утраченные смыслы, возможность аттракции, контаминации и аналогического выравнивания, стилистическая отнесённость слова, народная или книжная природа, коннотация, территориальная закреплённость слова, необходимость учитывать изученные закономерности смысловыхм изменений, элементы материальной и духовной жизни этноса, пользующегося данным языком, и проч. [Журавлёв 2009: 3–4].

Одновременный учёт столь большого количества факторов требует наличия у исследователя «многоканальности» мышления, реализуемой одновременно. Среди этих каналов важное место занимает интуиция. Поразительной интуицией, позволявшей исследователю преодолевать этимологические трудности и прямо устремляться к конечной цели поиска — к этимону (первичной мотивации того или иного слова), обладал академик О.Н. Трубачёв, памяти которого и посвящена цитируемая статья. В большинстве случаев этимологическая находка — это результат прозрения, своеобразная интеллектуальная вспышка. К сожалению, пишет А.Ф. Журавлёв, необходимость вербализации результатов скрытой интуитивной работы в процессе написания научного сочинения максимально снижает эффект внезапности интуитивного прозрения. И только внимательное чтение трудов выдающегося этимолога позволяет увидеть неожиданные повороты в выстроенной им цепи логически безупречной аргументации.

Методология филологических наук

Любая область человеческого познания, претендующая на звание науки, должна обладать, наряду с объектом, предметом изучения и метаязыком (язык, посредством которого описываются и исследуются свойства некоторого другого языка, в частном случае это набор специальных лингвистических терминов), ещё и определенными исследовательскими методами.

Подлинная наука возникает только тогда, когда формируются и систематически используются особые научные методы — эмпирического и теоретического исследования явлений природы. С помощью научных методов добываются знания, которые можно проверить, сохранить и передать. От правильно выбранного метода зависит судьба научного открытия, а потому «не только результат исследования, но и ведущий к нему путь должен быть истинным. Исследование истины само должно быть истинно» [Маркс 1955: 1: 7].

Требование научности предполагает чётко осознанную методологию: 1) используемые исследовательские приёмы должны быть выделены именно как приёмы, методы; 2) неизвестное не объясняется через непонятное; 3) должно быть четко определено понятие результата; 4) при условии применения тех же методов и приемов результат должен быть принципиально воспроизводим [Фрумкина 1999б : 30].

«О методе мы будем говорить только тогда, когда кто-либо, делая что- либо каким-либо способом, одновременно знает, что он делает это именно этим способом» [Kotarbiński 1973: 86].

Методы в науках складывались первоначально стихийно и не всегда осознавались. Ученых интересовали прежде всего итоги исследования, а не приемы и методики, при помощи которых они и достигались. Сами методы — результат великих научных открытий. Оформившийся в практике прошлой исследовательской работы метод затем используется в работе предстоящей. Известный ученый Дж. Бернал не без иронии заметил: «Изучение научного метода идет гораздо медленнее, чем развитие самой науки. Ученые сначала находят что-то, а затем уже — как правило, безрезультатно — размышляют о способах, которыми это было открыто» [Бернал 1956: 21]. Аналогично размышлял и художник П. Пикассо: «Сначала я нахожу, потом я ищу».

Уже высказывалось мнение, что для действительно творческой работы важна не столько методология, сколько идея, вспышка которой освещает хаос проблем и фактов и в одно мгновение позволяет увидеть в нём определённый порядок и смысл. Сама идея, сам смысл освещает ведущую к нему дорогу, диктует структуру и логику исследовательской работы [Косарев 2000: 10].

Методология, считал философ М.К. Мамардашвили, начинается с вопроса «как это возможно?», который и есть одновременно и метод, и способ существования живой мысли [Мамардашвили 1990: 17]. Это находит отражение и в нашем опыте.

Современная наука проникает во все сферы производства, быта и даже искусства и сама становится объектом и предметом исследования. Складывается науковедение — наука о науке, в которой методам исследования и их истории стали придавать большое значение (ср. высказывание С.Ф. Ольденбурга об этом в изд.: [Азиатский музей… 1920: 6]).

Внимание к ним усилилось, когда перед наукой встали актуальные практические задачи: упрощение и формализация процедуры научного анализа, разработка более экономных и эффективных схем поиска информации и ее интерпретации, как это находит применение в филологии; перенос методов одних наук в другие, смежные науки в связи с возникновением новых отраслей знания; подготовка научных кадров и связанная с этим необходимость ускоренного овладения методами научного поиска.

Показательны фрагменты в диссертациях, в которых соискатели представляют свой методологический инструментарий. Внешне списки использованных методов впечатляют. Например, исследования по лингвистике: «методика сплошной выборки языкового материала, описательный метод, предполагающий приёмы анализа, обобщения, типологизации сравнительных конструкций, метод структурного анализа, метод контекстуального анализа, методы лингвокультурологического анализа, методики компонентного и количественного анализа» [Будникова 2009: 5]; «лингвистическое наблюдение, структурно-семантический, сравнительно-сопоставительный методы, приёмы компонентного и дефиниционного анализа, элементы статистического метода обработки языкового материала, приёмы обобщения, классификации и интерпретации языкового материала, а также анализ статистических данных опроса респондентов» [Храброва 2010: 4]; «описательный метод, методики концептуального, семантического и квантитативного анализа, …также методики лингвокультурологического и лингвофольклористического анализа» [Чернова 2010: 5–6].

Аналогичная картина в исследованиях по литературоведению: методы «биографический, сравнительно-исторический, историко-функциональный» [Голубева 2006: 5]; «историко-функциональный, текстологический, системно-типологический, сопоставительный» [Герасимова 2008: 6]; «историко-литературный, историко-генетический, сравнительно-типологический» [Билибина 2010: 7].

Однако анализ этих и многих других аналогичных списков вызывает немало претензий к таксономии перечисленных инструментов исследования. Во-первых, филологи не всегда разграничивают понятия «метод», «методика» и «приём». Часто всё именуется методами. Во-вторых, один и тот же способ исследовательской работы филологи называют по-разному. В-третьих, перечисленное в списках не всегда соотносится с тем, что использовалось в конкретном анализе языкового материала. В-четвертых, названия большинства методов и методик отсутствуют в филологических энциклопедиях и справочниках. В современной филологии актуальны специальное исследование самой методологии, её унификация и соответствующая кодификация, как это принято в других областях наук.

Метод, как утверждал нобелевский лауреат русский физиолог И.П. Павлов, — самая первая, основная вещь. От метода, от способа действия зависит вся серьезность исследования. Все дело в хорошем методе. При хорошем методе и не очень талантливый человек может сделать много, а при плохом методе и гениальный человек будет работать впустую и не получит ценных, точных данных [Павлов 1952: 21].

Конечно, метод не может заменить творческой силы ума, но он дисциплинирует мышление, повышает его культуру, дает возможность экономить силы и время и идти к научной цели кратчайшим путем. Нельзя сбрасывать со счетов и эстетическую сторону хорошего метода. Эстетику научной работы Д.С. Лихачёв видел в красоте исследовательских приемов, в новизне и скрупулезности научной методики [Лихачёв 1981: 203].

09.01.2017, 10242 просмотра.