Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)

Версия для печати

Библиографическая запись: Филология в системе наук. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//154/filologiya-v-sisteme-nauk/ (дата обращения: 23.04.2024)

Филология в системе наук

Содержание

К вопросу о классификации наук

К пониманию сути филологии можно подойти со стороны науковедческой таксономии — определить место филологии среди других областей познания.

Известно, что науки классифицируются со времён Аристотеля, который выделял теоретическое знание — познание ведётся ради него самого, практическое — вырабатывает идеи, руководящие поведением человека, и творческое — познание осуществляется для достижения чего-либо прекрасного.

В первой главе шестой книги «Метафизика» Аристотеля сказано: «…Всякое <познающее> мышление либо направлено на деятельность <человека>, либо на творчество, либо носит <в собственном смысле> теоретический характер» [Аристотель 1999: 156].

Немецкий историк культуры и философ В. Дильтей (1833– 1911) разграничивал два класса наук — науки о природе (из чение жизни природы) и науки о духе (изучение жизни людей) [БРЭ 2007: 8: 751].

Современные учёные разграничивают науки о природе (естествознание) и науки об обществе (обществоведение — гуманитарные и социальные дисциплины).

РФФИ пользуется следующей классификацией наук: 01. Математика, информатика, механика; 02. Физика и астрономия; 03 Химия и наука о материалах; 04. Биология и медицинская наука; 05. Науки о Земле; 06. Науки о человеке и обществе; 07. Инфокоммуникационные технологии и вычислительные системы; 08. Фундаментальные основы инженерных наук.

Выделяется также смежная область наук — интеллектуалистика, изучающая самопознание, т.е. логику, гносеологию, диалектику, эпистемологию и др.

См. в этом ключе интересную работу Р.М. Фрумкиной [1999а ] «Культурологическая семантика в ракурсе эпистемологии».

Спорят о месте в классификации наук и математики. Многие склонны считать математику не суверенной наукой, а универсальным языком науки. Так, физик Н. Бор писал: «…Мы не будем рассматривать чистую математику как отдельную область знания; мы будем считать ее скорее усовершенствованием общего языка, оснащающим его удобными средствами для отображения таких зависимостей, для которых обычное словесное выражение оказалось бы неточным или слишком сложным» [Бор 1961: 96]. Это высказывание учёного нам представляется интересным в связи с тем, что практически все современные науки в той или иной мере прибегают к математическому аппарату и квантитативным методикам.

Особое положение занимает философия, которую чаще всего выводят за пределы научного знания (об этом ниже).
Если естественные науки подразделяются без особых споров, то общественные классифицировать затруднительно. Историки и философы науки констатируют: «Классификация социально- гуманитарных наук разработана слабо» [Джегутанов и др. 2006: 136]. С этим согласны и филологи: «…Специальные работы, где бы всерьёз обсуждалось “устройство” гуманитарного знания, столь немногочисленны» [Фрумкина 1999б : 29]. Мы полностью разделяем мнение о трудности построения таксономии общественных, гуманитарных и филологических наук.

В современных учебных пособиях, ориентированных на подготовку специалистов в вузах, глубже стали раскрываться проблемы связи философии с другими гуманитарными науками (см., например: [Садило 2005]).

Гуманитарные науки

В справочной литературе гуманитарные науки определяют как группу академических дисциплин, объединённых стремлением к изучению таких аспектов человеческого бытия и качественных подходов, которые вообще не предполагают единой парадигмы, определяющей какую-либо научную дисциплину. Гуманитарные науки обычно отличают от общественных и естественных наук и включают в них такие предметы, как классика, языки, литература, музыка, философия, исполнительские виды искусства, религия и изобразительные искусства. Гуманитарные науки — это общественные науки, исследующие явления культуры в различных их проявлениях и развитии (см.: [http://www.glossary.ru]). Например, история или культурология. Для М.М. Бахтина гуманитарные науки — это науки о человеке в его специфике [Бахтин 1979: 285]. Такое мнение разделяется современным лингвистом: «Гуманитарная научная область имеет своим предметом духовный внутренний мир человека, его интеллект, психику <…>, а также продукт этого внутреннего мира с точки зрения их отражения в нём» [Пер- цов 2009: 102]. Интересна точка зрения М.И. Шапира, на которого сослался только что процитированный автор: «Учёных-гуманитариев интересует в человеке не природное, а культурное, не естественное, а искусственное» [Там же: 102].

Выделение гуманитарных наук из философии, психологии и общественных наук, считают науковеды, представляет собой стремление к изучению личности как одному из пределов познания, поэтому гуманитарные науки и гуманитарное знание вообще стремятся к познанию индивидуального, личностного во всей их конкретности и полноте. В обширной сфере человека и «мира человека» должны быть аспекты, исследуемые только гуманитарным знанием [Ильин, Калинкин 1985: 173, 179]. Высказанная позиция разделяется и нами. При этом полагаем, что акцент на слове гуманитарный предельно расширяет понятие «гуманитарные науки», лишая его определённости.

Показательна в этой связи работа Р.Ф. Фрумкиной [2007э] «Несколько слов о нынешней ситуации в гуманитарных науках».

На наш взгляд, в основу классификации должны быть положены определённые критерии, на каждом уровне таксономии свои. На первом — разграничение общественных наук (здесь учитывается характер исследуемой действительности, которая может быть реальной и отражённой).

Науки социально-экономические (социология, политология, экономические дисциплины, юриспруденция) изучают человека и общество в реальной действительности. Гуманитарные науки (например, история, филология) исследуют homo sapiens и общество в отражённой действительности.

Что значит «отражённая действительность»? Это реальная действительность, воспринятая индивидуумом (отражённая в его сознании), в той или иной мере осмысленная и явленная в форме устного или письменного текста. Это действительность, увиденная глазами Другого и познанная им. Мы солидарны с мнением одного из основателей филологии А. Бёка (1785–1868), полагавшего, что филология является «познанием познанного». Немецкий учёный считал, что всякая филологическая работа имеет дело с познанием мыслей других людей, которые уже ранее продумали вопрос и изложили свои взгляды на него. Филолог, продолжает А. Бёк, стремится уяснить себе и как бы повторить мысли своего предшественника. Таким образом он может иметь дело с предметами других наук, но в тех специальных науках эти предметы познаются по их основной задаче, для филолога же они представляют интерес как памятники определенной эпохи, в них его интересует творческое сознание (цит. по: [Радциг 1965: 83]).

Гуманитарное познание — это специфическая форма вторичного отражения действительности, опосредованная текста- ми. Поэтому гуманитарные науки от прочих отличаются тем, что их объект (тексты), представляют результат интеллектуальной деятельности Другого. Примечательно, что центральный тезис основополагающей работы М.М. Бахтина «Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа» может быть сформулирован так: текст — первичная данность (реальность) и исходная точка всякой гуманитарной дисциплины [Бахтин 1986б : 297].

Гуманитарные науки исследуют информационный продукт, созданный человеком и в той или иной мере содержащий сведения об авторе. Акцент на «человеческий фактор» объясняет, почему эти науки называются гуманитарными. Естествоиспытатель, например, создаёт естественно-научный текст о результатах изучения окружающего мира, а филолог в этом тексте интересуется не природой, а тем, кто её изучает, и тем, как человек представляет себе познанное.

Гуманитарные науки, в свою очередь, дифференцируются на ряд наук и дисциплин. Потенциально таких наук и дисциплин множество. Актуальна мысль В.И. Вернадского: «Чем ближе научный охват реальности к человеку, тем объём, разнообразие, углублённость научного знания неизбежно увеличиваются. Непрерывно растёт количество гуманитарных наук, число которых теоретически бесконечно, ибо наука есть создание человека, его научного творчества и его научной работы; границ исканиям научной мысли нет, как нет границ бесконечным формам — проявлениям живой личности, особенно человеческой, которые все могут явиться объектом научного искания, вызвать множество конкретных наук» [Вернадский 2004: 381].

Среди гуманитарных наук издавна выделяют историю и филологию. Эти две науки объединяются термином историко-филологические. Так, в структуре Российской академии наук функционирует Отделение историко-филологических наук РАН.
Что общего, скажем, у истории с такими науками, как социология, этнология или политология? Все они изучают общество. Отличие же в том, что социология имеет дело непосредственно с конкретными группами, сообществами людей, изучает те или иные аспекты их реальной жизни, историк имеет дело только с текстами, в которых отражена общественная жизнь. И вообще, история начинается с первых письменных знаков. До этого у человечества есть лишь предыстория, для которой исследовательским инструментом служит археология. Это мнение немецкого философа К. Ясперса (1883–1969).

См. подробнее об этом: [Ясперс 1991].

Внутри гуманитарных наук дифференциация осуществляется по критерию отношения к тексту. И история, и филология основываются на текстах, но их подход к текстам разный. Историк в тексте, представляющем отражённую действительность, ищет свидетельства о действительности реальной. Текст выступает средством и оценивается единственно по степени достоверности, адекватности сообщения реальным событиям. Для историка текст — документ. Текст как бы преодолевается, он не более чем окно, через которое историк пытается увидеть то, что было на самом деле.

Для филолога — текст не окно, через которое он пытается увидеть что-то иное. Для него текст не только объект, но и предмет исследования. Текст ценен сам по себе. Это не документ, а монумент, достойный всестороннего изучения. Показательно в этом отношении высказывание: «Для историка структурная единица мемуаров — зафиксированный документально исторический эпизод. Для филолога документальной точности недостаточно. Его интересуют художественные достоинства произведения» [Рожкова 2009: 183].

Место филологии в системе наук определяется самой природой феномена языка.

Возрастание роли языка

Современный французский лингвист К. Ажеж в книге «Человек говорящий: Вклад лингвистики в гуманитарные науки» утверждает, что конец XX в. — это не только время космических полетов, роботов, ядерной физики и генетики, это ещё и время языка. Бесконечно возрастает значимость слова — устного, письменного и транслируемого [Ажеж 2003: 11].

Известно, что все формы трудовой деятельности людей специалисты объединили в восемь видов труда и расположили их в порядке возрастающей сложности: 1) физический труд; 2) торговый труд; 3) труд финансиста; 4) труд управленца; 5) труд, обеспечивающий рекреацию, здоровье и самосохранение (развлечения, спорт, медицина, военное и полицейское дело); 6) труд изобретателя; 7) труд человека, занимающегося культурой (в частности труд информатика); 8) труд педагога. Только физический и частично торговый труд не требуют особых речевых навыков, остальные же виды относятся к так называемым лингвоинтенсивным видам трудовой деятельности, где коммуникативная функция языка проявляется непосредственно.

Роль языка в жизни общества в значительной степени определяет место филологии в системе научного знания.

Начиная с XIX в., науку о слове оценивали достаточно высоко. Ф. Энгельс в письме к Ф. Лассалю охарактеризовал филологию как «колоссально-обширную науку» [Маркс 1955: 29: 477]. А.А. Шахматов был убеждён, что филология является основой всех исторических дисциплин и неисчерпаемым источником интеллектуально-морального развития (цит. по: [Будагов 1976: 16]). Д.С. Лихачёв настаивал на связующей роли филологии, поскольку она связывает историческое источниковедение с языкознанием и литературоведением. Она придаёт широкий аспект изучению истории текста. Она соединяет литературоведение и языкознание в области изучения стиля произведений — наиболее сложной области литературоведения. Более того, слово связано с любыми формами бытия, с любым познанием бытия. Филология лежит в основе не только науки и наук, но и всей человеческой культуры. «Знание и творчество оформляются через слово и через преодоление косности слова рождается культура» [Лихачёв 1979: 37].

Отсюда вывод о том, что филология — это высшая форма гуманитарного образования, форма соединительная для всех гуманитарных наук.

В таксономических размышлениях о месте филологии в системе знания возможны и радикальные, экзотические соображения о том, что наука о слове, прежде всего о слове художественном, находится вне таксономий. Примером может служить конференция в Институте языкознания РАН «Творчество вне традиционных классификаций гуманитарных наук» (25–27 января 2008 г.), проведённая в рамках трёх проектов: «Оптимизация семиотических процессов», «Философия языка в России, 1905–2005», «Константы русской культуры: современное состояние и контакты». Показательна тематика докладов: «Семиотик и лингвист, Якобсон и Бенвенист, “читают” живопись: метаязык лингвоэстетики и лингвистической герменевтики изобразительного текста» (О. Коваль ), «Смыслопорождающий механизм историографического нарратива» (Ю. Троицкий), «Герменевтика внимания: к осмыслению креативных практик» (Б. Шифрин), «Асимптота творчества: языковое отгораживание от прямого общения» (Ю. Степанов) и т.п. Причина подобных представлений лежит в феномене вездесущности языка как инструмента и связанной с этим широты филологии как научной области.

Неслучайно, что «языковой интерес» прослеживается практически во многих областях знания. По этой причине языкознание тесно связано с гуманитарными, социально-экономическими и естественно-математическими науками.
Филология среди гуманитарных наук. История

Как комплекс общественных наук, изучающих прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии, история сотрудничает с лингвистикой не одну сотню лет, поскольку изучение истории невозможно без обращения к языку, в котором чрезвычайно достоверно и образно отразился весь пройденный народом исторический путь. Об этом писал выдающийся русский языковед И.И. Срезневский: «Каждое слово для историка есть свидетель, памятник, факт жизни народа, тем более важный, чем важнее понятие, им выражаемое. Дополняя одно другим, они все вместе представляют систему понятий народа, передают быль о жизни народа» [Срезневский 1959: 103]. Советский историк Б.Д. Греков утверждал, что, если бы мы могли познать жизнь слов, перед нами раскрылся бы мир во всей сложности своей истории. Простое сравнение словаря в различные эпохи даёт возможность представить характер народа. «За словами, как за прибрежной волной, чувствуется напор целого океана всемирной истории» (А.И. Герцен). Широко известно высказывание А. Франса о словаре как вселенной в алфавитном порядке. Словарь — это бесстрастное зеркало, отражающее жизнь общества. В словаре показательно всё — лексика, которая включена, и лексика отсутствующая, лексемы, частотные и слова редкие и редчайшие.

Известный философ К. Ясперс утверждал: «К истории мы относим всё то время, о котором мы располагаем документальными данными. Когда нас достигает слово, мы как бы ощущаем почву под ногами. Все бессловесные орудия, найденные при археологических раскопках, остаются для нас немыми в своей безжизненности. Лишь словесные данные позволяют нам ощутить человека, его внутренний мир, настроение, импульсы. Письменные источники нигде не датируются ранее 3000 г. до н.э. Следовательно, история длится около 5000 лет» [Ясперс 1991: 55–56].

Известно, что лингвисты активно участвуют в решении таких вопросов, как прародина того или иного народа, в частности индоевропейцев и в том числе славян, а также нынешних жителей Индии и т.п., пути их миграции, утраченные этнические связи и др. В этих розысках языковые аргументы чаще всего оказываются решающими.

С большим интересом была встречена фундаментальная монография Т.В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и проткультуры», в которой авторы, используя типологический метод и привлекая данные языков индоевропейской и других семей, сформулировали оригинальную теорию прародины индоевропейцев. Авторы теории исходили из того, что реконструируемые лексические данные могут быть источником информации для формирования представлений о протокультуре, исторических путях существования и развития носителей праязыка и его отдельных древних диалектных объединений [Гамкрелидзе 2005: 14]. Ретроспективный семантический анализ реконструируемой праязыковой лексики предполагает выход из системы языка в пространство внеязыковых понятий. По мнению авторов концепции, анализ языка в тесной связи с культурой его носителей оформляется как особая языковедческая дисциплина, именуемая авторами «лингвистической палеонтологией», версией которой может стать «лингвистическая палеонтология культуры» — метод реконструкции протокультуры через семантический и структурно-грамматический анализ праязыка. В итоге реконструируется не столько сам язык, сколько внеязыковой мир, отражённый в реконструируемых языковых данных [Гамкрелидзе 2005: 15].

Учёные сопоставили словарь лексики индоевропейцев с данными палеоботаники (раздел палеонтологии, изучающий ископаемые растения), палеозоологии (раздел палеонтологии, изучающий ископаемых животных), экологии, палеографии (историко-филологическая дисциплина, изучающая развитие письменности), археологии, а также с данными дошедшего до нашего времени фольклора. Выяснилось, что в языке пранарода много слов, означающих высокие горы, скалы, возвышенности, названия южных деревьев, растений, животных, много заимствований из картвельских и семитских языков. Язык индоевропейцев свидетельствует, что они разводили домашний скот, выращивали ячмень, пшеницу, лён, виноград, умели делать колесницы, а это, как показывают специалисты, включая археологов, было свойственно тем, кто жил в четвертом тысячелетии до н.э. в Северной Месопотамии.
Отсюда вывод учёных о том, что прародина индоевропейцев — не Центральная Европа, а Передняя Азия, точнее, районы Малой Азии и Северной Месопотамии. Типологически общеиндоевропейская культура относится к кругу ранних древневосточных цивилизаций, и греческая цивилизация шла с востока на запад, а не наоборот.

Гипотеза Гамкрелидзе-Иванова получила подтверждение со стороны археологов, которые открыли на Южном Урале несостоявшуюся цивилизацию, культуру «страны городов» — Аркаим (см.: [Зданович 1995]). Генетики показали, что появление земледелия в Европе связано с миграцией первых земледельцев из Передней Азии [Балановская, Балановский 2009: 401].
Историки отмечают, что связь их науки с филологией в настоящее время становится более тесной. Говорят даже о «лингвистическом повороте в историописании» [Кукарцева 2006].

Филология и науки о культуре: культурология и лингвокультурология

«Язык приобретает всё большую значимость в качестве руководящего начала в научном изучении культуры» [Сепир 1993г : 261]. Отсюда тесная связь языкознания с культурологией, которая привела к появлению лингвокультурологии (лингвокультуроведения), определяющей и описывающей наиболее общие закономерности взаимообусловленности и взаимодействия языковой и культурной практики человека и общества. Объект лингвокультурологии — язык и культура. Предметом являются фундаментальные вопросы связи языка и культуры, изменения языка и его единиц, обусловленные динамикой культуры, а также преобразования в структуре и изменения в функционировании культуры, предопределенные языковой реализацией культурных смыслов.

К области лингвокультурологии относятся такие вопросы, как этническая ментальность, картина мира и язык; аккумулирующее свойство слова; слово и этническая принадлежность индивида и коллектива; экология языка и культуры. Обсуждаются темы языка и национальной принадлежности художественного произведения; художественного билингвизма, автоперевода и перевода. В компетенцию лингвокультурологии входит ответ на вопрос: может ли шедевр, великое художественное произведение быть написано на неродном для автора языке, и т.п.

Этнография и этнолингвистика

Этнография (этнология) — наука об этносах (народах), изучающая их происхождение (этногенез), историю и культуру, обусловила становление этнолингвистики — особого направления в языкознании, изучающего взаимодействие языковых, этнокультурных и этнопсихологических факторов в функционировании и эволюции языка. Этнолингвистика рассматривается как комплексная дисциплина, изучающая с помощью лингвистических методов «план содержания» культуры, народной психологии и мифологии независимо от способов их формального представления (слово, предмет, обряд и т.п.) [ЛЭС 1990: 597].

Поскольку язык консервирует в себе архаические элементы мировоззрения, психологии, культуры, он оказывается одним из самых богатых и надёжных источников реконструкции доисторических, лишённых документальных письменных свидетельств форм человеческой культуры [СД 1995: 1: 5]. Отсюда задача этнолингвистики — вскрыть глубинный народный смысл, лежащий за словом, его фоновую ментальность, построить тот или иной фрагмент картины мира, воссоздать через язык быт, нравы, поведение, дух и душу народа [Герд 2003: 122–123]. В отличие от собственно лингвистических исследований, работы по теоретической этнолингвистике ориентированы не на значение слова, а на смысл, интерпретации, переосмысление значения слова и текста [Там же: 123].

Н.И. Толстой дал два определения этнолингвистики — одно узкое, в котором этнолингвистика понимается как раздел языкознания и объектом ее считается язык в его отношении к культуре: «Этнолингвистика есть раздел языкознания или — шире — направление в языкознании, ориентирующее исследователя на рассмотрение соотношения и связи языка и духовной культуры, языка и народного менталитета, языка и на- родного творчества, их взаимозависимости и разных видов их корреспонденции» [Толстой 1995: 27]. Широкое определение характеризует этнолингвистику как комплексную дисциплину, предметом изучения которой является весь «план содержания» культуры, народной психологии и мифологии независимо от средств и способов их формального воплощения (слово, предмет, обряд, изображение и т.п.) [Там же: 39–40].

На примере нескольких слов покажем отличие этнолингвистического подхода к изучению семантики лексемы. Так, в слове красный этнолингвист обнаруживает те компоненты значения, которые не фиксируются в толковых словарях: в свадебном обряде разных славянских традиций красный цвет символизировал невесту, красная лента или флаг, красный цвет вина служили знаком «честности» невесты, сохранившей до брака девственность. Помимо общеизвестных значений глагола ходить, зафиксированных в толковых словарях, этнолингвист описывает ритуальное хождение возле созревающих хлебов, обходы полей с целью магического продуцирования урожая. У слова камень имеются такие культурно значимые признаки, как крепость, устойчивость, неподвижность, неподверженность изменениям, «мертвость, безжизненность», которые находят языковое выражение в узусе слова и особенно во фразеологии (ср. выражения как за каменной стеной, каменное лицо, сердце как камень и т.п.), а в народных представлениях камню приписывают такие свойства, как способность расти («камни растут»), которые языком никак не «улавливаются». Этнолингвист размышляет, скажем, над тем, почему волк, кукушка, верба занимают очень важное место в системе культурных символов, а прагматически близкие к ним лиса, дятел, черемуха фактически лишены культурных функций. Аналогично противопоставление культурного значения бороны, топора, горшка, с одной стороны, и отсутствие такового у лопаты, молотка, миски — с другой) [Толстой, Толстая 1995б : 9].

Филология и социально-экономические науки: социология и социолингвистика

Социология — наука об обществе как целостной системе и об отдельных социальных институтах, процессах, социальных группах и общностях, отношениях личности и общества, закономерностях массового поведения людей — не- безразлична к языку, поскольку, считал лингвист Э. Сепир, социолога не могут не интересовать способы человеческого общения, а правильность речи имеет к социологии значительно большее отношение, чем к эстетике или грамматике [Сепир 1993г : 262]. Социолингвистика, возникшая на стыке языкознания, социологии, социальной психологии и этнографии, исследует проблемы, связанные с социальной природой языка, его общественными функциями и воздействием социальных факторов на язык.

Социолингвистика (социальная лингвистика) — это направление языкознания, изучающее общественную обусловленность строения, возникновения, развития и функционирования языка, воздействие общества на язык и языка на общество [Бондалетов 1987: 10, 16–17]. В центре внимания её причинные связи между языком и фактами общественной жизни. Социолингвистика интересуется тем, во-первых, как социальный фактор влияет на функционирование языков; во-вторых, как он отражается в языковой структуре и, в-третьих, как взаимодействуют языки. При этом в центре внимания находится не столько сам язык как таковой, сколько его носители. Социолингвистика — это наука, которая изучает язык в его социальном контексте.

Лингвосоциологические обследования используются, чтобы получить конкретные и объективные данные для более глубокого проникновения в природу собственно социальных особенностей данного человеческого коллектива.

Социолингвистика изучает, например, социальные подсистемы (разновидности) языка, которые принято называть социальными диалектами (социолектами ). Так, социолингвисты сообщают, что первые известия о русских социальных диалектах (жаргонах и арго) относятся к началу XVII в. и связаны с описанием повстанческого движения казаков на Дону и в Поволжье, возглавляемого И.И. Болотниковым (1606–1607). Голландец И. Масса, оказавшийся в России в это время, свидетельствовал, что казаки различных племён из Московии, Татарии, Польши, Карелии и Неметчины по большей части московиты и говорят по-московски, но сверх того между собой они употребляют особый язык, который они называют «отверница». В Словаре Даля: Отверница — ‘инонаречие, иносказание, обиняк, намёк’ [Даль 1979: 2: 714]. Словарь Даля содержит статью «Афеня, офе;´ня», в которой приводятся сведения об офенском языке и его разновидностях.

Специальный раздел «О языках искусственных» выделен в статье В.И. Даля «О наречиях русского языка» (1852). Не прошёл Даль мимо факта зарождения русского воровского арго и заметил в статье: «Столичные, особенно питерские, мошенники, карманники и воры различного промысла, известные под именем мазуриков, изобрели свой язык, исключительно для воровства. Есть слова, общие с офенским языком…» (цит. по: [Скворцов 2005: 584–585]). Главными носителями условных языков в пределах России XIX в. оказывались 1) ремесленники — отходники из крестьян (портные, валяльщики валенок, шерстобиты, шорники, кузнецы и жестянщики, печники и др.); 2) торговцы разносчики (офени); 3) профессиональные нищие [Там же: 587]. Специфика названных профессий способствовала обособлению их носителей и обладателей от остального населения и существенно укрепляла позиции условных языков. Ряд арготических слов восходит к языку офеней: жулик и жулить, бусой (и бухой) — пьяный, кимать и кимарить — спать, клёвый — хороший, удачный, лох — мужик, простофиля, петрить — понимать, просифониться — озябнуть, хило — плохо, шуровать, шустрый и др. [Там же: 587, 589].

Некоторые языковые явления представляют продукт профессиональной дифференциации и в качестве профессионализмов входят в общелитературный язык, как это стало со словом из арго нищих двурушничать ‘просить подаяние двумя руками’ или с современным выражением из языка военных груз-200.

Как говорят специалисты, совокупность самых популярных жаргонных выражений в среде телевизионщиков, например, даёт представление о том, как делается телепередача.

Бантик — смешной, забавный сюжет в программе новостей, призванный поднять настроение зрителям.

Хрипучка или хрипушка — информационное сообщение, переданное корреспондентом в эфир теленовостей по телефону.

Название говорит о качестве звука — оно обычно бывает невысоким.

Прямиться — выходить в прямой эфир с места события.

Картинка — снятый оператором видеоряд без закадрового текста.

Синхрон — прямая речь человека, ставшего участником событий.

Устняк — то, что говорит ведущий перед показом сюжета: вступление, или «подводка».

Ухо, или кнопка, — наушник, который находится у ведущего в ухе и позволяет ему слышать то, что говорит режиссер или продюсер. С помощью «уха» ведущим подсказывают фразы, остроумные реплики, а в информационных программах сообщают о том, какой сюжет готов сейчас к эфиру, или о том, что возникли какие-то проблемы.

Дать в ухо — сказать что-то ведущему по скрытой радиосвязи.

Накинуть петлю — надеть на человека, участвующего в программе, маленький микрофон-петличку. Тогда все, что он говорит, будет записываться.

Журавли — микрофоны на длинной палке, которые корреспонденты протягивают к объекту, далеко от них находящемуся.

Зажать звук — при помощи кнопочки на столе у ведущих информационных программ сделать неслышным все то, что говорится в студии.

Подрезать ноги — укрупнить изображение человека, который находится на экране, за счет нижней части туловища.

Говорящая голова — ведущий, который произносит в эфире не им написанный текст. Раньше эта должность называлась «диктор».

Коры — телекорреспонденты.

Звучки — звукооператоры, звукорежиссеры.

Вожак — продюсер.

Гоблины — плохо подобранная массовка для телепрограммы. Не хлопают, не смеются, не демонстрируют интереса к происходящему.

Лохи — зрители в студии.

Сбитый летчик — ведущий, который раньше был очень популярным, а потом пропал с экрана.

Стакан, или Стаканкино, — телецентр «Останкино».

Цифры — рейтинги.

[На каком сленге… 2006].

Филология и политология

Политология — это общественная наука, изучающая область политических отношений (политическая организация и политическая жизнь общества, проблемы внутренней политики и международных отношений и т.п.). Политология как социальная наука тесно связана с филологией. Результатом стала пограничная дисциплина, именуемая чаще всего политической лингвистикой, а также лингвополитологией и политической филологией.

Близость политологии и политической филологии (этот термин нам кажется наиболее удачным) связана с единством объекта исследования — политическим дискурсом, анализ которого обеспечивается филологическими методами и методиками. Что касается предмета политической филологии, то он достаточно подвижен. Долгое время таким предметом служит политическая метафора, политическая метафорология (метафорика). Красноречивы заголовки публикаций зарубежных специалистов — «Каузальная сила политической метафоры» [Андерсон 2006], «Политическое убеждение путём метафорического моделирования» [Белт 2007], «Метафора и война: система метафор для оправдания войны в Заливе» [Лакофф 2006], «Путь Сербии в Европу по метафорам Зорана Джинджича» [Фелберг 2007]; а также отечественных лингвополитологов: «“Могут ли метафоры убивать”?: прагматический аспект политической метафорики» [Будаев 2006], «Методологические грани политической метафорологии» [Будаев, Чудинов 2007], «“В плену у русского медведя”, или современная Россия в метафорах британских и американских СМИ» [Красильникова 2007].

Предметом филологической филологии может быть её объект — устройство, специфика и функции политического дискурса. Специально этому вопросу посвящена статья «Политический дискурс как предмет политологической филологии» [Демьянков 2002]. Своеобразию политического дискурса посвящены публикации о театральности политического дискурса, его невербальных знаках, об инаугурационном обращении как жанре политического дискурса, о политическом дискурсе как нарративе (см. подробнее: [Шейгал 2000э; 2001э]).

Предмет политической филологии может быть расширен до понятия «язык власти» [Лассвелл 2006]. Филологи от политологии рассматривают также общественно-политическую лексику в политическом дискурсе и политическую социализацию [Хенсон 2007].

Представляет интерес статья «Политика и английский язык» [Оруэлл 2006].

Политологическая филология обретает черты учебной дисциплины, оснащённой учебными книгами, например: «Современная политическая лингвистика» [Будаев, Чудинов 2006а ], «Политическая лингвистика» [Чудинов 2007].

Юриспруденция и юрислингвистика

Юриспруденция (правоведение) — наука, изучающая право как особую систему социальных норм, — считает язык одним из своих объектов. Известно, что в современном мире постоянно возникают конфликтные ситуации из-за неправильно или неточно употребленного слова, отсюда необходимость в решении немалого числа внешне лингвистических вопросов. Так, в 2001 г. возникла Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (ГЛЭДИС), призванная оказать действенную лингво-юридическую помощь сотрудникам СМИ, судьям, адвокатам, следователям, специалистам-филологам, юрисконсультам, студентам и преподавателям вузов. Гильдия проводит судебную фоноскопическую и автороведческую экспертизу. Складывается криминалистическая текстология. Опыт работы Гильдии отражён в книге «Цена слова. Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по защите чести, достоинства и деловой репутации» [Горбаневский 2003]. Книга Е.И. Галяшиной [Галяшина 2006] знакомит читателя с основными вопросами, возникающими в практике назначения и производства лингвистических экспертиз экстремистских материалов, даёт рекомендации по назначению, проведению, оценке заключений экспертиз разнообразных текстов, подозреваемых и квалифицируемых прокуратурой и судьями в качестве экстремистских материалов.

Формируется научная дисциплина юрислингвистика. В Кемеровском и Алтайском университетах функционируют лаборатории юрислингвистики и развития речи, а также юрислингвистики документоведения. Проводятся конференции типа интернет-конференций по юрислингвистике «Право как дискурс, текст и слово». Существует Сибирская ассоциация лингвистов- экспертов. Выходят в свет сборники научных трудов «Юрислингвистика».

К области юрислингвистики относятся такие вопросы, как типы, свойства, особенности создания юридических тестов; юридическая техника; семантика и прагматика юридического языка; правовая коммуникация, юридический дискурс и юридическая риторика; конфликтный текст как предмет лингвистического исследования и правового регулирования; методология и методика экспертных исследований спорных речевых произведений и т.п.

В поле внимания лингвистов-экспертов попадают вопросы типа: что такое оскорбление, всегда ли нецензурную брань можно однозначно рассматривать как оскорбление, когда словесная перепалка становится уголовно наказуемым преступлением, как защитить свою репутацию и доброе имя.

В настоящее время русское общение в высшей степени конфликтно. Наиболее ярким проявлением конфликтного общения служит употребление мата, который стал языком отечественного начальства. Когда человек идёт или стоит и матерится, то это сквернословие в общественных местах и может рассматриваться как мелкое хулиганство, а не оскорбление. Оскорбление, с точки зрения права, — такое употребление нецензурных слов, с помощью которого некоторому человеку даётся обобщённая характеристика. Существовало три цензора русского мата: 1) русская православная церковь, 2) советское государство и 3) культурное общество. Моральное самоограничение — самый действенный ограничитель матерной ругани вокруг нас.

Приведём несколько примеров юрислингвистических размышлений. Слово коррупционер не оскорбление, потому что не имеет неприличной формы, не относится к обсценной или грубо просторечной лексике, однако это слово способно возбудить конфликт, чреватый иском о защите чести, достоинстве и деловой репутации. Дура, толстуха, грязнуля — обидные слова, но не оскорбление. Они не могут служить основанием для возбуждения иска об оскорблении. Слово дура не относится к неприличным и нецензурным. Слова москаль и хохол — иронические названия соседей — балансируют на грани оскорбления, если воспроизводятся в русскоязычной прессе Украины.

Лингвистика сотрудничает и с правоохранением. Как сообщала пресса, в Германии с помощью фонетического анализа раскрывается свыше тысячи преступлений в год. Дело в том, что голос человека так же неповторим, как и его отпечатки пальцев. С помощью компьютерной программы голос человека можно расщепить, преобразовать в цифровую форму и представить на экране графически. Оказалось, что звуки речи связаны между собой устойчивыми зависимостями. Так, по интенсивности, с которой был произнесен звук [р], можно вычислить степень твёрдости [т]. Измеряется амплитуда колебаний при гласных звуках, скорость артикуляции, специфический шум дыхания, степень хрипоты — десятки акустических параметров, собранных вместе, придают каждому голосу неповторимую специфику. Изменение голоса столь же бессмысленно, как и попытка избежать опознания с помощью скорченной гримасы. По сообщению той же прессы, российские спецслужбы активно используют фонетический анализ в борьбе с «телефонным терроризмом». С помощью этого метода не только идентифицируется голос, но и выявляется возраст позвонившего, его вес и даже форма лица. Сообщается о разработке нового направления в науке — лингвокриминалистики.

Филология и науки психолого-педагогического цикла: психология и психолингвистика

Психология — наука о закономерностях, механизмах и фактах психической жизни человека и животных — нашла с языкознанием столько общего, что составила основу психолингвистики — науки о закономерностях порождения и восприятия речи.

Психолингвистика возникла в 1950-х годах XX в. в связи с необходимостью теоретического осмысления ряда практических задач, для решения которых чисто лингвистический подход, связанный прежде всего с анализом текста, а не говорящего человека, оказался недостаточным. Это — обучение родному и иностранному языку; речевое воспитание до- школьников и логопедия; речевое воздействие (прежде всего в пропаганде и деятельности СМИ). Своё место психолингвистика находит в судебной психологии и криминалистике. Она необходима, например, для распознания людей по особенностям их речи, для решения проблем машинного перевода, речевого ввода информации в компьютер, а потому эта дисциплина сотрудничает с информатикой. Прикладные задачи послужили непосредственным толчком к возникновению психолингвистики и к выделению её в самостоятельную научную область.

Объединение этих двух дисциплин в одну пограничную дисциплину позволяет использовать для описания языковой формы речевых высказываний понятийный аппарат лингвистики, а для описания и объяснения психических процессов производства и восприятия речи, онтогенеза языка и языковой способности как психофизиологической функции человека, формирующейся прижизненно — понятийный аппарат психологии.

Психолингвистика как наука, изучающая процессы речеобразования, а также восприятия и формирования речи в их со- отнесенности с системой языка, по предмету исследования близка к лингвистике, а по методам исследования — к психологии. В центре психолингвистики находятся проблемы порождения и восприятия речи, а также прикладные аспекты теории речевой деятельности. Лингвистика изучает организацию речи по законам языка, а психолингвистика обращается к процессам производства речи, восприятия речи, и того, как осваиваются родной и иностранный языки.

Психолингвистика как область лингвистики изучает язык прежде всего как феномен психики. С точки зрения психолингвистики, язык существует в той мере, в какой существует внутренний мир говорящего и слушающего, пишущего и читающего. Психолингвистика изначально ориентирована на изучение реальных процессов говорения и понимания, на «человека в языке» (Э. Бенвенист). По этой причине она не изучает «мёртвые» языки — такие как старославянский или греческий, где исследователям доступны лишь тексты, а не психические миры их создателей. Существует точка зрения, согласно которой психолингвистику следует понимать не как науку со своим предметом и методами, а как особый ракурс, в котором изучаются язык, речь, коммуникация и познавательные процессы. Эта точка зрения предопределила множество прикладных исследовательских программ, разнородных по целям, теоретическим предпосылкам и методам.

Основными проблемами психолингвистики являются: производство речи; виды внутренней речи; восприятие речи; восприятие текста как опосредованное восприятие реальной действительности; онтогенез языка; врожденность / приобретенность языковой способности; врожденные предпосылки формирования языковой способности; периодизация этапов развития детской речи; отличие становления языковой способности при усвоении родного и иностранного языков; речевое общение; соотношение деятельности, общения, коммуникации и языка; деятельностная схема общения; модель процесса речевого общения.

В сложной языковой ситуации проступают элементы «наивной» психолингвистики, как в случае с русскими беженцами в Иране: «Дома у Степаниды всё строго: её внуков сначала обучают общению на русском, а лишь с семи лет — на персидском. Такая “система” (её же используют и жители русских деревень в далёкой Боливии) помогает не раствориться в чужом мире» [АиФ 2006: 50: 27].

Заметим, что психолингвистика все больше интересуется текстами, их специфической структурой, вариантностью и функциональной специализацией (см.: [Леонтьев 2001; Зорькина 2003]). По сути, она становится психофилологией (подробнее см.: [Белянин 1988; 2006]).

У пограничной дисциплины есть своё периодическое издание: «Вопросы психолингвистики». Журнал с февраля 2006 г. выходит также в электронной версии [http://www.iling-ran.ru/].

Кооперация филологии с науками математического и естественно-научного цикла. Филология и математика

Языкознание первым из гуманитарных наук от установки на полное и исчерпывающее описание отдельных фактов перешло к установке на обобщение, поиски единого закона, объясняющего необозримое множество отдельных фактов. Эта познавательная установка и определила интерес к математическим методам. Связь языкознания с математикой наметилась уже давно. Известный русский математик В.Я. Буняковский пророчески писал о необходимости применения математики в области грамматических и этимологических разысканий. В наши дни стали известны лингвистические исследования основоположника генетики И.Г. Менделя, пытавшегося применить статистические методики не только в области биологии, но и в языкознании. И.А. Бодуэн де Куртене, набрасывая контуры будущего языкознания, непременным условием его считал тесную и органическую связь с математикой. «Нужно чаще применять в языкознании количественное, математическое мышление и таким образом приблизить его всё более к наукам точным» [Бодуэн де Куртенэ 1963: 17]. Перспективные мысли высказаны Бодуэном в статье «Количественность в языковом мышлении». Выдающийся лингвист практически использовал квантитативную методику в исследованиях по фонетике (исчисление альтернаций) и по грамматике (описание типов склонения).

Крупнейший теоретик языка Е. Д. Поливанов, говоря о точках соприкосновения между математикой и лингвистикой, особо выделял следующее: а) анализ кимографических кривых; б) диалектологическая статистика; в) приложение теории вероятностей к определению относительной вероятности этимологий — как достоверных, так и гипотетических и, наконец, фантастических [Поливанов 1968].

Связь языкознания с математикой не была односторонней. Используя методы математики, лингвистика, в свою очередь, питала математику плодотворными идеями. Наблюдения известного математика А.А. Маркова (1856–1922) над текстом «Евгения Онегина» (распределение доли гласных и согласных среди первых 20 000 букв — «испытания, связанные в цепь») привели к открытию знаменитых «марковских цепей», обогативших теорию вероятностей и математическую статистику. Примером использования лингвистических знаний в математике служит создание математической лингвистики [Гладкий, Мельчук 1969].
Для описания и исследования лингвистических фактов привлекаются различные разделы математики: алгебра, теория множеств, математическая логика, теория информации, теория вероятностей и математическая статистика. В силу этого математическая лингвистика стала развиваться в нескольких направлениях — алгебраическая лингвистика, комбинаторная лингвистика, которая опирается на разделы «неколичественной» математики (теория множеств, математическая логика, теория алгоритмов), и квантитативная лингвистика, которая изучает лингвистические явления с помощью «количественной» математики (математическая статистика, теория вероятностей, теория информации и др.).

Квантитативная лингвистика отличается от математической большим вниманием к языковой специфике, которая стоит за количественными отношениями. Главная её задача — поиск связи между количественными и качественными сторонами языка: между употребительностью и возрастом слов, длиной слова и его употребительностью, полисемией и употребительностью; делается попытка выявить объективный критерий таких лингвистических категорий, как продуктивность классов слов, однородность и регулярность отношений между единицами словаря [Арапов 1988].

Пока наиболее перспективным представляется исследование сущностных характеристик языка при помощи аппарата теории вероятности и математической статистики (квантитативная лингвистика). Собственно говоря, связь математики с языкознанием началась с попыток установить статистические свойства речи, поскольку языку присущи объективные количественные характеристики. Благодаря вероятностной природе языковой структуры она легко поддается изучению математическим аппаратом теории вероятностей и математической статистики. Основа тому — регулярность, упорядоченность языковых явлений. Уже существует большая специальная литература, отразившая результаты применения статистических методик в исследовании различных ярусов языковой системы.

Статистически исследуется фонетика, закладываются основы статистического изучения морфемного состава слова и морфологических категорий. В частности, установлена связь между числом фонем и средней длиной морфемы, стало известно, что количество фонем отражается на качестве морфем и слов, а количество морфем — на качестве слов. Интересна попытка количественно выразить степень силы управления. Намечается статистическая классификация синтаксических конструкций, обследуются закономерности связи размера предложения с характером текста. Выявлено, что с ХI до ХХ в. вероятность использования предлогов увеличилась с 0,096 (ХI–ХIII вв.) до 0,123 (ХХ в.), а союзов уменьшилась с 0,126 (ХI–ХIII вв.) до 0,085 (ХХ в.) [Русинов 1983: 37]. Количественной интерпретации подвергается даже такая «качественная» сторона языка, как семантика.

Особенно эффективны статистические подсчеты в стилистике. Количественными параметрами обладают явления ритма и рифмы. С применением статистики увеличивается надежность типологических разысканий. С помощью статистических методов устанавливается мера генетической близости между славянскими языками по данным праславянской лексики, сохраняемой каждым из них [Журавлев 1994].

Шире всего количественные методики используются при описании лексического уровня языковой системы. Лингвисты убеждены, что лексемный ярус системен, но это системность особого рода. В лексике целостность и устойчивость системы сочетается с автономностью частей (подсистем). В ней заметна массовость и случайность и одновременно господствует необходимость. Всё это характерно для вероятностных систем. Известен вывод Б.Н. Головина: «Язык вероятностен, речь частотна». Квантитативная лингвистика возможна потому, что для речи характерна относительная стабильность частот отдельных элементов или групп элементов и устойчивое распределение элементов, выражающее наличие внутренней упорядоченности в системе. Единицами и уровнями квантитативного анализа являются словоформы, лексема и словоупотребление [Тулдава 1987].

Филология и информатика

Информатика — это отрасль науки, изучающая структуру и общие свойства информаций, а также вопросы, связанные с её сбором, хранением, поиском, переработкой, преобразованием, распространением и использованием в разных сферах деятельности [НИЭ 2000: 7: 209]. Союз филологии и информатики складывается с началом эпохи информационного общества, для которого главными ценностями становятся информация и знание. Становление нового общества характеризуется интенсивным ростом количества информации, эффективной работы с ней (хранение, распространение, поиск, учет и т.д.). Это возможно только путём использования современных средств вычислительной техники и перевода информации в электронную форму [Вигурский, Пильщиков 2003: 9].

Частью национального информационного ресурса является культурно-историческая информация, к которой относят литературное и философское наследие, музейную и архивную информацию (включая кино-, фоно- и фотоинформацию), фундаментальные справочные сведения (энциклопедии, словари и т.д.). Культурно-историческая информация обеспечивает историческую память и национальные традиции. Она способствует органическому развитию общества и обеспечивает единство национального самосознания, однако размеры территории России препятствуют её свободному использованию на всей территории страны. Нормальное функционирование национального информационного ресурса ставит задачу сохранения, распространения и эффективного использования культурно-исторической информации, что обеспечивается применением современных информационных технологий и созданием единого информационного пространства, охватывающего как печатную, так и электронную информацию [Там же: 9–10].

«Информационные технологии — это приемы, способы, методы применения средств вычислительной техники при выполнении функций сбора, хранения, обработки и использования данных» (ГОСТ 34.003-90).

Филология предлагает тексты. Известно, что большая часть накапливаемых электронных информационных ресурсов — это наборы текстов. Современные информационные технологии, в свою очередь, предлагают новые возможности для обработки и анализа текстов и предоставляют разнообразные средства создания, распространения, поиска и учета текстовой информации. Филология не остаётся пассивным пользователем готовой технологии, она ставит задачи изучения текстов, бытующих в новой форме, в новой среде и в новых условиях. Так что филология и технология заинтересованы в кооперации и взаимопомощи [Там же: 11], в результате складывается новая дисциплина — филологическая информатика [Хроленко, Денисов 2010].

Филологи (преимущественно лингвисты, но также стиховеды и литературоведы) одними из первых начали применять в своей работе вычислительную технику. Опыт постановки задач филологией перед технологией относится к 1950-м годам, когда начались исследования по машинному переводу, создание машинных словарных фондов и словарей; разработка методов и алгоритмов морфологического анализа лексики, работы по синтаксическому и семантическому анализу текстов и мн. др. Всё это способствовало развитию программного обеспечения современных поисковых систем.

К началу 1990-х годов информационные технологии сделали огромный скачок, позволяющий говорить о возможности и даже необходимости их применения в практике филологических наук. Интерес филологов к информационным технологиям усилился с появлением персональных компьютеров, которые стали доступны любому пользователю (как по цене, так и по эксплуатационным характеристикам). Стали интенсивно развиваться и активно использоваться текстовые процессоры, средства автоматической проверки орфографии и грамматики, программы оптического распознавания текста и другие лингвистические и эдиционные компьютерные средства.

Результаты освоения филологами современных информационных технологий заметнее всего проявляются в создании профильных интернет-ресурсов, в которых сосредотачивается всё, что интересно и полезно филологу: коллекции текстов, биографические материалы, результаты научных исследований, библиографическая информация, электронные версии профильных журналов и т.д.). По подсчётам специалистов, количество сетевых ресурсов по русской филологии и фольклору уже в конце 2002 — начале 2003 г. оценивалось в 300–350 [Каталог сетевых ресурсов 2006э]. Возрастает роль сетевых ресурсов. Филологический труд становится более продуктивным: скорость выполнения рутинных процедур повышается в десятки раз, и в результате высвобождается время для активной творческой работы.

Магистральный путь филологической информатики — создание специализированных полнотекстовых информационных систем, среди которых наиболее интенсивно развивающимися становятся электронные издания и электронные библиотеки.

К.В. Вигурский и И.А. Пильщиков видят шесть основных направлений работ, необходимых в филологической практике:

1. создание электронного фонда русской словесности, который должен обеспечивать сбор, обработку, надежное хранение и эффективное использование культурно значимых произведений русской литературы и фольклора;
2. создание национального корпуса русского языка (проект, который уже успешно реализуется);
3. создание электронного словарно-справочного фонда (словари, энциклопедии, справочники и указатели, необходимые для проведения филологических исследований);
4. создание средств автоматизации работ в сфере филологии, допускающих применение универсальных либо специальных алгоритмов (автономные программные продукты для персональных компьютеров);
5. организация цикла филологических исследований по подготовке изданий литературных произведений в электронной форме;
6. учёт и систематизация филологически значимых электронных фондов, а также создание сводного электронного каталога сетевых информационных ресурсов филологического профиля (см. также: [Вигурский, Пильщиков 2005]).

Примером сотрудничества филологов со специалистами по машинному переводу стал мёртвый язык семитской семьи — угаритский. В своё время этот язык был расшифрован лингвистами традиционным способом. Чтобы проверить возможности современных информационных технологий, повторную расшифровку языка доверили учёным из Массачусетского технологического института, разработавшим компьютерную программу, которая расшифровала мёртвый язык за пару часов.

Программа сравнивала слова на угаритском со словами из близкородственного языка — иврита — в поисках общих корней.

Исследователи исходили из допущения, что между разноуровневыми элементами родственных языков можно установить однозначные связи как на уровне знаков алфавита, так и на уровне частей слов (морфем).

Наличие первой расшифровки даёт возможность проверить точность работы программы. Оказалось, что для 29 из 30 букв языка машина смогла верно найти соответствия в иврите. Примерно треть угаритских слов имеют «родственников» в иврите; 60% из них программа определила верно. Своеобразным толчком к работе для массачусетских исследователей стала книга «Потерянные языки» Эндрю Робинсона, в которой автор утверждает, что машины не обладают тем сплавом логики и интуиции, которые необходимы археологам и лингвистам для успешной расшифровки надписей на мёртвых языках. Однако энтузиасты, повторившие расшифровку с помощью компьютерной техники, надеются, что их программа, даже если и не расшифрует древние письменности, поможет разработчикам автоматических переводчиков, таких как Google Translate. Таким образом, филологические задачи становятся вызовом для представителей так называемого точного знания (см. об этом, например: [Машина расшифровала… 2010э]).

Биология и лингвистика

На стыке биологии и языкознания складывается биолингвистика, изучающая становление биологической основы для речевых механизмов. В естествознании активно используется выработанная языкознанием терминология. По признанию известного генетика, лауреата Нобелевской премии Ф. Жакоба, лингвистика предложила молекулярной генетике совершенную модель. К сожалению, сама генетика пока не внесла ощутимого вклада в прогресс лингвистики, хотя поиски связи языковой компетенции человека с генетическим уровнем ведутся весьма энергично.

Филология и генетика

Науке XX в. стало известно, что генетический и лингвистический коды сходны. Наследственность — это сообщение, записанное вдоль хромосом с помощью химического «алфавита»: четыре химических радикала, чередуясь в бесконечных линейных последовательностях нуклеиновых кислот, создают текст генетической информации. В генетическом коде, как и в языке, информативен не отдельный элемент системы, а особые комбинации исходных нуклеотидов по три элемента («триплеты»). Весь генетический «словарь» состоит из шестидесяти четырёх «слов», три триплета являются «знаками препинания»: они обозначают начало и конец фразы. Обнаруживаются и «синонимы» — последовательности, которые соотносятся с одной и той же аминокислотой. Но лингвистический код богаче генетического, чем обеспечивается языковая избыточность, благодаря которой можно исправлять или восстанавливать искажения. У генетического кода избыточность отсутствует, потому генетическая информация может искажаться.

Такой изоморфизм (сходство формы) лингвистического и генетического кодов привёл к тому, что молекулярная генетика позаимствовала у лингвистики её понятия и термины. Известно, что механизм передачи генетической информации, генетический код, удалось расшифровать лишь тогда, когда дерзнули описать его в терминах современной лингвистики и теории информации [Журавлёв 2000: 83].

Известен спор лингвиста Р. Якобсона и генетика Ф. Жакоба о природе изоморфизма лингвистического и генетического кодов. Ф. Жакоб считал это сходство внешним, возникшим в результате структурного сближения или совпадения двух различных систем, выполняющих аналогичную информационную функцию. Р. Якобсон же полагал, что языковой код сложился по структурным принципам, по образцу и моделям генетического кода. Его влияние на языковой код осуществилось через сферу бессознательного: организм неосознанно владеет информацией о строении и структуре существенных его механизмов (изложено по: [Гамкрелидзе 1988]).

В пользу этой точки зрения приводят примеры, когда талантливые личности, не зная о генетике и генетическом коде, строили особые информационные системы по моделям генетического кода. Так, в китайской книге «И Чинь», написанной три тысячи лет тому назад, представлена система трансформации четырёх бинарных элементов, составленных из «мужского принципа» ян и «женского принципа» инь и сгруппированных по три, что даёт всего 64 троичных последовательности. Аналогичное видим у древних греков: четыре элемента мира у ионийцев, четыре жидкости человеческого тела у Гиппократа. Теории глоттогонии (происхождения языка) Н.Я. Марра современная наука не приняла, но интересно отметить, что язык, по Марру, начинается с четырёх (вначале Марр считал — из семи) исходных комплексов (сал, бер, йон, рош), каждый из которых состоит из трёх элементов.

Способность быть человеком говорящим мы получаем на уровне генетики. Конкретный же язык — результат дальнейшего развития. А.А. Потебня подчеркнул: «Дети выучиваются языку взрослых только потому, что при других обстоятельствах могли бы создать свой» [Потебня 1989: 22].

Исследователи из университета штата Калифорния в Сан- Диего, США (University of California) выдвинули предположение, что некодирующие участки ДНК могут выполнять функцию своеобразных «знаков препинания» в геноме. Они установили, что, несмотря на то, что эти участки, которых около 96% всего наследственного материала, не кодируют белки, они контролируют функционирование соседних кодирующих генов. Руководитель исследовательской группы сравнивает некодирующие блоки генома с пунктуацией: «Без них геном выглядит как очень длинное предложение без знаков препинания» [http://www.inauka. ru/news/article76498?subhtml]. Исследователи предполагают, что эти участки ДНК крайне важны для механизма трансляции генов. Не исключено, что именно в них содержится информация, указывающая, какой ген должен быть заблокирован, а какой — активен.
Связь генетики с филологией, точнее с лингвистикой, очевидна на уровне методологии исследования. Гены сохраняются тысячелетиями, хранят информацию о тех, кто их передал, и вместе с людьми они мигрируют. Генофонд распределяется в пространстве. Это дало основание для появления специального направления в науке — геногеографии. Её основатель А.С. Серебровский полагал, что это наука не биологическая, а историческая (см.: [Балановская, Балановский 2009: 401]).

Геногеография, исследуя современное состояние генофонда, помогает установить прародину народа и пути его миграции. Так, рассмотрены генетические реконструкции событий истории популяций в диапазоне от 140 тыс. лет до 140 лет. 140 тыс. лет назад произошло разделение современного человечества на два крупных ствола: бушмены и всё остальное человечество. Прослежено расселение финикийцев по Средиземноморью. Выявлен след крестоносцев в Леванте. Установлено, что киргизы мигрировали из енисейских степей на высокогорья Памира. Русский народ — это мощный генетический пласт восточных славян и ассимилированных финно-угорских племён, у которого отсутствуют следы «монгольского ига». Терские казаки Северного Кавказа включили в свой генофонд значительное число Y-хромосом от коренного населения Кавказа, а кубанские казаки не включили [Балановская, Балановский 2009: 401].

Исследование генофонда — дело трудоёмкое и весьма затратное. Ведь нужно получить образцы ДНК из крови множества людей, живущих на обширной территории, выделить и проанализировать последовательность определённых генов, результаты подвергнуть статистической обработке.

Антропонимика и генетика

Расходы можно уменьшить, а достоверность данных увеличить, если произвести «разведку» с помощью маркеров, которые соответствуют генам. Таким маркером может служить фамилия, которая, как и мужская хромосома, наследуется по мужской линии. Фамилии, в отличие от генофонда, изучать проще и надёжнее, ведь все фамилии известны и официально зарегистрированы на территории пребывания человека. Учтена может быть фамилия каждого человека, а генофонд всего человечества учесть нельзя, используется лишь статистически достоверная выборка.

Частоты фамилий в популяциях соответствуют аллелям одного гена, а потому к изучению фамилий можно применить обычные методы популяционной генетики.

Идея использовать фамилии в качестве аналога генетических маркеров не нова. В 1965 г. её предложили Дж.Ф. Кроу и А.П. Мендж. Их методику развили и использовали отечественные и зарубежные генетики. Было установлено, что у разных народов генетическое и «фамильное» разнообразие очень близко друг к другу. Отсюда вывод, что фамилии — маркер вполне адекватный.
Отечественные биологи Е.В. и О.П. Балановские из лаборатории популяционной генетики человека Медико-генетического научного центра РАМН, авторы рукописи книги «Русский генофонд. Взгляд в прошлое», предприняли попытку проследить историю формирования русского генофонда с учётом данных о распространении десятков тысяч русских фамилий [Балановская, Балановский 2007: 25].

В основу исследования легли фамилии коренных жителей «исконного» русского ареала, т.е. территории, на которой происходило формирование русского народа: Центральной России и Русского Севера — восемь областей, сгруппированных в пять регионов: Северный (Архангельская область), Восточный (Костромская область), Центральный (Кашинский район Тверской области), Западный (Смоленская область) и Южный (Белгородская, Курская и Воронежская области). В каждой области было выбрано несколько сельских районов и исследованы фамилии всех их совершеннолетних жителей. Выбранные районы расположены в среднем в 1000 км друг от друга и как сетью накрывают всю территорию. Были учтены фамилии почти миллиона сельских жителей и обнаружено 67 тысяч разных фамилий. Таким количеством аллелей (различных форм одного и того же гена, расположенных в одинаковых участках гомологичных хромосом) не обладает ни один ген.

Чтобы исключить «залетные» фамилии как результат миграции, выбирались только те из них, которые носят, по крайней мере, четыре человека в изучаемом районе, например, двое родителей и двое их взрослых детей, т.е. фамилии, которые уже исторически не случайны и с высокой вероятностью сохранятся в грядущих поколениях. После такого отбора количество фамилий сократилось до 14 428. Их носит большая часть переписанного населения (примерно 700 тысяч человек из миллиона). Именно эти коренные фамилии (типа Кузнецов, Иванов, Смирнов, Соловьёв) заменяют генетические маркеры в популяционном исследовании.
Фамилии играют роль удобного эквивалента генетических маркеров. Но фамилии — не гены, у них есть собственная история и, в отличие от генов, национальная принадлежность. И если позволить фамилиям говорить, они расскажут много нового и интересного о русском генофонде и его структуре.

Выясняется, что фамилии заметно различаются по частоте. Так, примерно один из ста жителей основного русского ареала — Кузнецов, каждый семьдесят пятый — Иванов, а Смирнов — почти каждый пятидесятый. Другие же фамилии столь редки, что во всем русском ареале удалось найти лишь считанных носителей. При этом фамилии неравномерно распределены по территории ареала. Ученые составили общий список всех фамилий, расположенных в порядке убывания частот. Такие же списки составили для каждого из пяти регионов. Оказалось, что региональные списки отличаются друг от друга и набором фамилий, и порядком их расположения [Балановская, Балановский 2007: 22].

Пятьдесят самых частых фамилий из каждого регионального списка расклассифицировали по пяти классам: 1) календарные (т.е. фамилии, произведенные от имени из святцев — православного календаря, например: Петров, Павлов, Иванов); 2) «звериные», к которым отнесли все фамилии, имеющие связь с живым на Земле — не только зверями, но и птицами, и рыбами, и насекомыми, и растениями, и даже их частями (например, Листьев, Цветков); 3) профессиональные (Шаповалов, Кузнецов, Бондарев); 4) «приметные», которые отмечают особенности внешнего или социального облика человека (Головин, Черных, Смирнов, Литвинов); и 5) «иные» фамилии, не отнесенные ни к одному из перечисленных классов (Морозов, Лешуков, Порохин, Фофанов).

Сотрудниками лаборатории популяционной генетики человека Медико-генетического научного центра РАМН была разработана методика ранжирования с выявлением так называемого индекса места. Анализ показал, что по индексу места три региона средней полосы (Восточный, Западный и Центральный) близки к спектру общерусских фамилий, а Северный и Южный значительно от него отличаются. Это значит, что с запада на восток наблюдаются гораздо меньшие генетические различия, чем с севера на юг (или с юга на север). «Исконный» русский ареал состоит из трёх поясов, и в нем можно выделить южную зону, среднерусскую и Русский Север. В средней полосе преобладают те же фамилии, что и в «общерусском» списке, а на Юге и на Севере — местные, причем в обоих «своеобразных» регионах на первое место вышла одна и та же фамилия — Поповы [Балановская, Балановский 2007: 23].
Портрет генофонда других народов Восточной Европы оказался совершенно иным — там изменчивость больше по оси «запад — восток». Русский же генофонд, занимающий огромную часть Восточной Европы, обнаружил свое собственное строение, связанное, очевидно, с его историей. И в трех горизонтальных полосах российского государственного флага, по словам авторов методики, сокрыт глубокий генетический смысл [Балановская, Балановский 2007: 23].

Исследователи ожидали, что общерусские фамилии в силу своей общности окажутся равномерно распределенными по всему ареалу, но оказалось, что это не так. Каждая из них, как и все прочие фамилии, имеет свою географическую зону распространения, причем непредсказуемую. Вот, например, Иванов, — казалось бы, лицо русского этноса (русские Иваны). В церковном календаре имя Иоанн встречается 79 раз, его частота среди других календарных мужских имен составляет около 15%. Для столь распространенной фамилии естественно было ожидать повсеместного распространения. Однако на некоторых территориях Ивановы практически отсутствуют. Их ареал расположен на западе и северо-западе, откуда тянется почти сплошным «горным массивом» до северо-востока. На севере и на юге, за исключением отдельных «островков», Ивановы очень редки. Самая частая русская фамилия — Смирнов. Для нее четко выделяются три широтные зоны: северная, среднерусская и южная. Основная масса Смирновых обосновалась в средней полосе. На Русском Севере Смирновы встречаются хотя и повсюду, но редко. На юге Смирновых нет [Балановская, Балановский 2007: 23].

Ареалы Козловых и Волковых удивительным образом совпадают, образуя «коридор», который ведет от смоленских земель через Волго-Окское междуречье в земли тверские и костромские, а затем, расширяясь, но ослабевая по частоте, уходит на север, к Вологде и Архангельску. Причем, как и положено в пищевой цепи, почти везде Козловых больше, чем Волковых.

Котовы гуляют сами по себе и встречаются разбросанными «островками» в море популяций, в которых Котовых нет.

Есть и фамилии, равномерно распределенные по всему русскому ареалу, Кузнецовы например, но их везде очень мало [Балановская, Балановский 2007: 23].

Видимо, на юг стремились переселенцы со всей Руси, и потому частоты общих фамилий в этом регионе близки к средним.

Возможно, анализ общерусских фамилий поможет выявить наиболее интенсивные потоки миграций, которые оставили след во всех частях русского ареала.

Отличительная черта Южного региона — огромное число профессиональных фамилий: 34%. Они охватывают широчайший круг профессий — это и ткачи, и кузнецы, и гончары, и бондари, и портные, и шапошники (Шаповалов), и пекари (Калашников), и колесных дел мастера. Причем один и тот же род деятельности представлен несколькими частыми фамилиями: бондари — Бондарев и Бондаренко, ткачи — Ткачев и Ткаченко, кузнецы — Кузнецов, Ковалев и Коваленко, портные — Кравцов и Кравченко, Шевцов и Шевченко [Балановская, Балановский 2007: 24].

Очень мало в Южном регионе «звериных» фамилий, но Медведевых почему-то в три раза больше, чем на Севере: мнение, что где больше водится каких зверей, там и больше производных от них фамилий, не подтверждается. Возможно, впрочем, что в то время, когда формировался фонд «звериных» фамилий, медведей на юге было полным-полно.

«Приметных» фамилий тоже мало (14%), но они очень выразительно говорят о наличии миграции и, возможно, об облике пришельцев: Новиков, Литвинов («литвинами» русские называли и белорусов, которые до воссоединения с Россией жили в составе Литовского, а затем Польско-Литовского государства), Черкашин («черкаши» — население Правобережной Украины и казаки Поднепровья), Черных, Лысенко, Головин (большеголовый, умный). Кстати, только на юге встречены фамилии, производные от названий других регионов, — Смоленский (120 чел.), Курский (64 чел.), Костромицкий (46 чел.) и Архангельский (23 чел.) [Балановская, Балановский 2007: 24].

Главное отличие Севера — обилие «иных», в том числе диалектных, фамилий: 34%! Среди них две очень северные — Мёрзлый и Морозов (обычно Морозом называли ребенка, родившегося в морозный день). Но основная часть — это диалектные фамилии: Лешуков (так называли детей для «оберега» от леших), Порохин (связывается с зимней порошей), Ошуков (диалектное производное от православного имени Осип), Сауков (диалектное от православного имени Савва), Галашев (диалектное имя от Галактион), Фофанов (диалектное имя от Феофан, но также и прозвищное имя, «простофиля»), Чурсанов (Чур — славянское языческое божество домашнего очага), а также Третьяков и Шестаков (третий и шестой ребенок в семье), Булыгин, Кувалдин, Когин, Дверин и Карманов [Балановская, Балановский 2007: 24].

Обилие «звериных» фамилий — отличительная черта Центрального региона, где они составляют половину. Помимо обще- русских, в этом списке есть и особые фамилии, рисующие специфический облик Центрального региона: Бобров, Воронин, Жуков, Журавлёв, Калинин, Корольков, Крылов, Скворцов, Соболев, Цветков.

В Восточном регионе прежде всего бросается в глаза необычайно высокая частота Смирновых — 5,9%! Эта частота в 2–7 раз выше, чем среди них в других регионах. Особость Смирновых ждет своих исследователей. Тем более что Тихомировы распространены в Восточном регионе тоже с высокой частотой (0,8%). Однако главная особенность Восточного региона — это необычайно высокая частота «приметных» фамилий — 36%. Смирнов и Тихомиров, Беляев и Белов, Серов и Рыжов, Сизов и Румянцев, Шорохов (со следами оспинок) и Крутиков, Большаков и Громов (сильный голос, такие фамилии часто носили певчие), Чистяков и Скрябин (т.е. «чистюля», от «скрябать»), Кудрявцев и Кудряшов, Разумов и Веселов. «Приметные» фамилии Русского Юга — Новиков, Литвинов, Черных, Головин, Лысенко; а на Севере — Хромцов, Рябов, Черноусов, Лешуков, Суханов.

Западный регион — самый типичный. Его «портрет» сравнительно беден неповторимыми фамилиями. Характерное отличие этого региона — преобладание календарных фамилий. Их 60%, в 2–4 раза больше, чем в других основных регионах. Зато профессиональных фамилий на западе почти нет (4%), в список пятидесяти самых частых фамилий вошли только Кузнецовы и Поповы.

Поскольку этнический ареал русских на протяжении столетий неуклонно расширялся, в анализ были включены три региона, окраинных по отношению к «исконному» русскому ареалу. Северо-Западный регион представлен населением двух исторически и географически различных районов Псковской области: Островский район издревле относился к псковским землям, в то время как территория Порховского района входила в новгородские земли и только после падения Великого Новгорода отошла во владения Пскова.

В Северо-Западном регионе бросается в глаза преобладание календарных фамилий — их 82%, зато профессиональная фамилия частотна лишь одна (2%) — Кузнецовы. Северо-Западный регион очень близок к Северному, но не к Западному, поэтому по степени своеобразия частых фамилий Северо-Запад никак нельзя отнести к регионам среднерусской полосы. Это действительно «окраинный» регион [Балановская, Балановский 2007: 25].

Другая окраина — Кубань. Важнейшая черта фамильного портрета кубанских казаков — их своеобразие. Оно на порядок больше, чем в основных русских регионах, и даже в несколько раз выше, чем в самом своеобразном из них Южном регионе. У кубанских казаков велика доля профессиональных фамилий (22%). В этом они схожи с южными районами России. Однако фамильный фонд казаков никак нельзя рассматривать как «филиал» Южного региона. У него богатый спектр неповторимых черт и устойчивые связи с общерусским ядром фамилий [Балановская, Балановский 2007: 25].

Современное население Кемеровской области представляет иной пласт поздних миграций русских — в Сибирь. Сибирская популяция — самая удаленная, от Москвы ее отделяют 3000 км. Однако от исконного ареала она оторвана не столько географически, сколько исторически. Это зона переселенческая, промежуточная, текучая, которой бесконечные потоки новых миграций не дают сформировать собственное лицо. И благодаря этой текучести фамильный портрет Сибирского региона заметно напоминает среднерусскую полосу. Сибирский генофонд оказался «более общерусским», чем многие исконные территории, чья своеобычность обусловлена их историей. Анализ классов фамилий позволяет предположить, что из всех регионов средней полосы Сибирский более всего тяготеет к Западному, самому географически удаленному. Возможно, наиболее мощная волна миграции пришла именно с Запада, но эта гипотеза требует проверки [Балановская, Балановский 2007: 25]. 175

Таким образом, две группы русских переселенцев являют собою две разные модели формирования частых фамилий: казаки резко своеобразны, а русские сибиряки максимально близки к общерусскому набору.

Авторы «фамильной» методики задаются вопросом: что же дает исследование русских фамилий для изучения русского генофонда? Во-первых, фамилии оказались ещё одним надежным источником сведений о его структуре. «Показания» фамилий удивительно совпадают с «показаниями» генов. Во-вторых, анализ фамилий можно использовать как разведку для планирования собственно генетических исследований: сначала изучить структуру генофонда по фамильным данным, выявить основные закономерности, основные группы популяций и, уже исходя из этих данных, проводить генетические исследования. Можно предложить также применение фамилий для изучения переселенческих генофондов. Например, зная частоты генов в исходных группах и располагая данными о фамилиях, можно узнать частоты генов в переселенческой группе, не изучая её!

Сообщается, что британцы тоже нашли связь между ДНК мужчины и его фамилией. Исследователи Лестерского университета обнародовали результаты многолетних исследований. Установлено, что мужчины с одинаковой фамилией с большой долей вероятности имеют схожий состав ДНК. При этом вероятность тем выше, чем реже встречается фамилия. Исследование, в котором приняли участие 2500 мужчин, показало, что с вероятностью в 24% у двух мужчин с одинаковой фамилией, не являющихся родственниками, был общий предок. Для мужчин с редкой фамилией такая вероятность составляет почти 50%. Учёные считают, что их находка в будущем сможет помочь криминалистам в поиске преступников и опознании жертв.

Для лингвистики интересен ещё один механизм, открытый генетиками, — это «эффект отцов-основателей» популяции. Каждый человек обладает индивидуальными лексикой, особенностями произношения и построения фраз (в лингвистике это называется идиолект). В небольшой популяции идиолект может быть легко перенят потомками, не знающими «правильного» языка.

В генетике хорошо известен эффект дрейфа: внутри малых популяций у случайных изменений больше шансов сохраниться, не будучи подавленными доминантными аллелями в случае биологии или «правильным» языком в случае лингвистики. Известно, что сильнее всего эффект выражен в Полинезии, где существует великое множество языков, на каждом из которых говорит небольшое число людей, населяющих ту или иную группу островов. Это хорошо описывается «эффектом отцов-основателей», считают генетики.

Интерес к фамилиям проявляют не только генетики, но и представители разных областей знания и научного поиска. В послесловии Б.А. Успенского к фундаментальной книге Б.О. Унбегауна «Русские фамилии» [Унбегаун 1989] «Социальная жизнь русских фамилий» делается вывод о том, что разнообразные примеры дают представление о культурных процессах, которые находят отражение в русских фамилиях [Успенский 1989: 364]. М.В. Горбаневский и В.О. Максимов в книге «Времён связующая нить: Фамилии — памятники языка, истории, религии, культуры народов России» показывают, как в российских фамилиях переплелись древние традиции и фольклор, быт и профессиональные занятия, мифы наших пращуров и реалии их жизни. Это, утверждают авторы, в полной мере относится как к фамилиям русского народа, так и к фамилиям более ста его братьев — других народов, проживающих на территории РФ и говорящих на тюркских, финно-угорских, кавказских, монгольских, тунгусо-маньчжурских и иных языках. Одновременно фамилии народов России интересные и ценные памятники истории, культуры, верований и словесности Отечества являются и частью историко-культурного наследия каждой российской семьи. Изучение фамилий, как наглядно показывает многолетний опыт работы информационно-исследовательский центр «История Фамилии», даёт ценный материал для исследований в разных областях знания: лингвистики, истории, этнографии, религиоведения, литературоведения [Горбаневский, Максимов 2008].

Филология и география

На стыке географии и языкознания возникла топонимика — раздел языкознания, изучающий имена собственные, представляющие названия географических объектов. Поскольку эта дисциплина сложилась сравнительно давно и широко представлена в научной, научно-популярной, справочной и учебной литературе, мы ограничиваемся констатацией самого факта тесной связи двух наук с давней традицией.

Нейрофизиология и нейролингвистика

На стыке нейрофизиологии и науки о слове родилась нейролингвистика, предметом которой стали речевые механизмы мозга, присущие исключительно человеку. Фундаментальными проблемами нейролингвистики являются вопросы о том, как мозг справляется с организацией речи; какие способности мозга запрограммированы генетически, а какие развиваются в процессе обучения. Центральной задачей является выделение основных компонентов языка и нахождение тех функциональных образований мозга, которые обеспечивают их усвоение и пользование.

Для филолога небезынтересными будут публикации Т.В. Черниговской, доктора биологических и филологических наук, профессора Санкт-Петербургского университета.

В чём видится необходимость исследования языка и сознания? Ответ очевиден: мир для нас таков, каким его доносит до нас наш мозг. Для человека мир таков, каким он способен его воспринять и описать, т.е. воспользоваться языком. Людьми нас делают язык и сознание.

Нейрофизиологи исходят из гипотезы: способность к созданию языка обусловлена генетической мутацией. Мутация способствовала относительной независимости полушарий мозга, из которых левое стало отвечать за речь. Мутация случилась давно. Прошло множество тысячелетий, в течение которых это не обеспечивало никакого видимого прогресса в нашем развитии, пока не произошёл таинственный взрыв креативных способностей древних людей примерно 50–70 тыс. лет тому назад. Во время взрыва сформировались механизмы мозга, необходимые для возникновения речи и других наших уникальных способностей. У животных существуют закрытые в несколько десятков сигналов списки, а в человеческий мозг заложен алгоритм, с помощью которого из иерархически упорядоченных фонем, морфем, слов, фраз и текстов можно порождать бесконечное количество сигналов.

Одним из направлений научного поиска нейролингвистики стал «языковой» ген, или ген «грамматики». Усилия учёных успехом пока не увенчались. Сегодня, резюмирует Т.В. Черниговская, представляется маловероятным, что «грамматический» ген в геноме человека будет открыт.

Важным событием в нейрофизиологии стало открытие зеркальных нейронов Джакомо Риззолатти. Выяснилось, что в коре головного мозга существуют области, которые активизируются как при выполнении человеком определённых действий, так и тогда, когда человек просто смотрит или воображает, как эти действия выполняет кто-то другой. Зеркальные нейроны нужны человеку, чтобы понимать действия других. Чьё-то действие воспринимается посредством чувства, а не размышления. Зеркальные нейроны обеспечивают мимезис, способность к копированию, имитации, которая важна для познавательного развития и для возникновения языка. Имитация лежит и в основе социальной функции. На ней основаны восприятие эмоций других людей. Зеркальные нейроны, считает Д. Риззолатти, — биологический фундамент и всей человеческой культуры.

Нейрофизиология помогает понять, как устроен мозг. В мозгу всё локализовано — и не локализовано. Объекты, которые мы помним, одновременно живут в нескольких местах. Этим обеспечивается самодостаточность мозга. То, что мы воспринимаем какие-то волны и частоты, это факт, но мы их воспринимаем, как звонкое, кислое или ароматное. Это субъективный опыт. Генетически предопределена только общая архитектоника мозга, включая и межнейронные связи. Зато микроархитектура центров, участвующих в познавательных функциях, складывается относительно случайно уже в процессе развития. Гений — это не только гены, но и огромная работа личности над собой, плюс труд учителей и влияние социальной среды. «Мозг должен быть наполнен культурой, иначе он пропадёт» [Черниговская 2010: 18].

Язык упорядочивает несметное количество сенсорных стимулов, и мозг даёт человеку возможность с помощью языка разложить их и объективировать личный опыт, а это — необходимое условие функционирование социума.

В.М. Алпатов в статье «Что такое слово? Выводы нейрофизиологов подтвердили правоту лингвистов» на конкретном примере показал, что учёт данных нейрофизиологии помогает в решении фундаментальных вопросов филологии. Например, до сих пор не решена проблема отдельности слова и критериев его выделения из текста, универсальных для всех без исключения языков. Советский японист А.А. Пашковский отмечал, что простую фразу на японском языке Он читает книгу в русской транскрипции разные авторы записывали восемью способами. Высказывалось скептическое мнение, что понятие «слово» — это виртуальный конструкт, а не конкретная единица.

Нейрофизиологи выяснили, что слова хранятся в памяти человека как бы в готовом виде, что не исключает возможности хранения в памяти более протяжённых единиц — от словосочетаний вроде начальник радиостанции до целых текстов (молитвы, стихи, текст воинской присяги и т.д.). При этом механизмы хранения исходных единиц и их комбинирования отделены друг от друга, а потому при разных видах афазий может выходить из строя лишь один механизм, а другой при этом сохраняется. Разброс между разными лингвистическими определениями слова объясняется тем, что единицы, хранимые в памяти, вовсе не обязательно должны быть однородными по своим свойствам. Так что выводы нейрофизиологов подтвердили правоту лингвистов, считавших, что только слово имеет в языке объективное бытие или что слова — это кирпичи, из которых строится речь. Однако чисто лингвистическими методами, без обращения к механизмам работы мозга, правомерность этих высказываний доказать не удавалось [Алпатов 2010э].

Мы констатируем здесь далеко не все связи и отношения филологии с естественными, социально-экономическим и гуманитарными науками. «Срединность» филологии, основанная на вездесущии слова, даёт основание полагать, что наша почтенная наука потенциально связана с каждой из существующих и возможных наук.

07.01.2017, 37422 просмотра.