На Всероссийской научно-методической конференции «Эколингвистика: теория, проблемы, методы» (Саратов, апрель 2003 г.) на обсуждение были поставлены вопросы, обозначившие круг эколингвистического знания: эколингвистика как наука о взаимодействии языка и окружающей среды.......
Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Версия для печати
Библиографическая запись:
Филология и ее экологические аспекты. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//154/filologiya-i-ee-ekologicheskie-aspekty/ (дата обращения: 26.04.2024)
Филология и ее экологические аспекты
Содержание
Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку.
Н.В. Гоголь
И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, наш дар бесценный — речь.
И.А. Бунин
Понятие об экологии
К концу XX в. выяснилось, что от человека надо защищать практически всё. Отсюда популярность слова экология, потерявшего свою первоначальную терминоло- гическую определенность.
Экология (от греч. oikos — ‘дом, жилище, местопребывание’ и …логия) — наука об отношениях организмов и образуемых ими сообществ между собой и с окружающей средой. Термин экология был предложен в 1866 г. Э. Геккелем (1834–1919). С середины XX в. в связи с усилившимся воздействием человека на природу экология приобрела особое значение как научная основа рационального природопользования и охраны живых организмов, а сам термин — более широкий смысл [Экология 2006: 1389].
«Краткая российская энциклопедия» в статье «Экология» делает акцент на «человеческий фактор»: «С 70-х гг. 20 в. складывается экология человека, или социальная экология, изучающая закономерности взаимодействия общества с окружающей средой, а также практические проблемы её охраны; включает различные философские, социологические, экономические, географические и др. аспекты (например, экология города, техническая экология, экологическая этика и др.)» [КРЭ 2004: 3: 833]. Упоминается также «экологизация» современной науки.
Составители «продвинутой» дефиниции понятия «экология» в его состав пока не включают духовный, интеллектуальный и эмоциональный мир человека, хотя в публицистике и в научной литературе конца XX в. слово экология звучало с соответствующими определениями: экология культуры (Д.С. Лихачёв; Дж. Стюарт), экология языка (Г.В. Степанов), экология духа (о. А. Мень), экология религии (О. Хульткранц). Эти популярные ныне словосочетания пока не получили статуса научных терминов. Основательный «Лингвистический энциклопедический словарь» [ЛЭС 1990] тоже пока обходится без слова экология и терминосочетания экология языка. Нет этого обозначения и в двухтомном «Энциклопедическом словаре-справочнике лингвистических терминов и понятий. Русский язык» [ЭССЛТП 2008].
Эколингвистические идеи И.В. Гёте
Задолго до Э. Геккеля с его ныне популярным термином и современного экологического бума великий немецкий поэт, мыслитель, естествоиспытатель и государственный деятель И.В. Гёте в небольшой заметке «Немецкий язык» изложил своё понимание того, что столетие спустя назовут экологией языка. Перед нами фактически программа будущей экологии, которую можно представить в виде своеобразных тезисов в формулировке самого Гёте:
- • Защита языка — «очищение» и «обогащение» его;
- • «Очищать и вместе обогащать родной язык — дело выдающихся умов»;
- • «Очищение без обогащения — занятие для бездарных»;
- • «Существует много способов очищения и обогащения»;
- • Надо создавать условия, «чтобы язык развивался как живой организм»;
- • «Поэзия и страстная речь — единственный источник живой жизни языка…»; т.е. источник жизни языка — художественная литература и публичная речь;
- • «…Если силой своего стремления они и увлекают за собой мусор», бояться этого не следует, поскольку «мусор» в языке — явление неизбежное, ибо он живой организм и постоянно строится: «строительный мусор» — неудачная попытка обогатить язык или свидетельство недостаточного его знания. В любом случае «мусор» объективно важен;
- • «…В конце концов он (мусор. — А.Х.) осядет и поверх него потечет чистая волна» [Гёте 1980: 10: 325] — оптимистическая нота, которой так не хватает в современных экологических размышлениях.
Становление эколингвистики
В XXI в. складывается специальная дисциплина, получившая название эколингвистики. На Всероссийской научно-методической конференции «Эколингвистика: теория, проблемы, методы» (Саратов, апрель 2003 г.) на обсуждение были поставлены вопросы, обозначившие круг эколингвистического знания: эколингвистика как наука о взаимодействии языка и окружающей среды; роль эколингвистики при изучении вопроса взаимодействия языков в период глобального распространения двуязычия и усиления контактов между различными народами и культурами; языковая эволюция, языковое развитие и языковые изменения; язык — среда и пространство человеческого бытия; внешняя и внутренняя экология языка; роль биологических, географических социально-этнических, национально-политических, экономических и других факторов в изменении и развитии языка; роль эколингвистических факторов в преподавании языка; эколингвистические проблемы речевой культуры.
Итак, можно полагать, что вопросы экологии языка возникают при оценке качественных и количественных изменений в словарном составе речи носителей языка в случае явных контактов с иными культурами и языками, а также в процессе обучения языку.
Следует обратить внимание на очевидную узость термина эколингвистика, принадлежащего исключительно сфере языкознания. На самом же деле в размышлениях об экологии в поле внимания попадает не столько речевая единица того или иного уровня языковой системы, сколько слово в расширенном смысле, близком к словесности в понимании А.А. Волкова [Волков 2007: 27]. Количественные и качественные изменения, связанные со всеми возможными причинами, можно оценить только на уровне текста (корпуса текстов). Известно, что новое слово в нашу речь приходит с текстом, необходимость или избыточность слова тоже определяется имеющимися текстами, смысловая, культурно-историческая наполненность слова также обнаруживается в тексте. Полагаем, что уместнее говорить о филологической экологии (сожалеем, что однословный термин типа эколингвистики в этом случае едва ли возможен. Может, экофилология?).
Сбережение слова
В определениях термина экология в центре его содержания возникает и начинает доминировать сема ‘защита’. «Защитительный» смысл в термине настолько очевиден, что вместо самого научного термина впору употреблять русское слово сбережение: сбережение языка, слова, речи, сбережение культуры, человека и народа.
В заботах о языке, культуре, народе насущными становятся следующие вопросы: зачем беречь слово; от кого его надо беречь; что ему может угрожать; какие уровни языка, речи, культуры наиболее уязвимы; из чего складывается защита; кто должен заботиться о сбережении слова; контакты языков и культур — благо или вред родному слову; есть ли позитивный (и показательный) опыт сбережения слова и др. Сбережение слова в условиях глобализации и вестернизации — тема отдельного разговора.
Зачем беречь слово
«Язык есть исповедь народа; в нём слышится его природа, его душа и быт родной» (П. Вяземский). Будучи важнейшим средством общения людей, язык служит необходимым условием этнической общности — исторически возникшего вида социальной группировки людей, представленной племенем, народностью, нацией (от греч. ethnos — ‘племя, на- род’). Этнос — это то, что объединяет людей изнутри, культурно и духовно. «Этнические различия, — писал Л. Гумилёв в предисловии к книге Н.С. Трубецкого «История. Культура. Язык» (М., 1995), — не мыслятся, а ощущаются по принципу: “Это мы, а все прочие — иные”. Так было и так есть, пока человек остаётся человеком» [Гумилёв 1995: 33]. Идентификационными признаками этнос а являются расовая принадлежность, цвет кожи, географическое происхождение, язык, обычаи и религия. Границы этнической идентичности подвижны, динамичны и культурно обусловлены.
Известно, что народность формируется как языковая группа. «…Народ и язык один без другого представлен быть не может» [Срезневский 1959: 16]. Именно поэтому названия народа и языка совпадают. Полагают, что среди четырёх составляющих национальное самосознание — этническое, культурное, языковое и религиозное — доминантным является язык. «Язык наиболее точно характеризует народ, ибо является объективным духом» [ФЭС 1998: 554].
Русский историк и философ культуры, литературовед П.М. Бицилли (1879–1953) считал, что язык — среда обитания народа, что человеческая личность формируется и социализируется в процессе овладения речевой деятельностью. Параллельно с усвоением норм речевого поведения и структуры языка усваиваются исторически сложившиеся нормы социального поведения и морально-этические принципы своей семьи, своей социально-этнической группы, своего народа и его словесной культуры, происходит постепенное приобщение к со-знанию, к со-вести, т.е. к коллективному знанию, «соборному ведению», культурно-историческому опыту своего народа. Неблагополучное состояние языковой среды, загрязнение языка и культуры, перекрывающее каналы к живительным источникам национальной духовной культуры вызывает духовную деградацию личности и всего народа, может убить народ как культурно-исторический феномен (изложено по: [Журавлёв 1997: 65]).
Чрезвычайно важна роль языка в этнических процессах, например при ассимиляции. Близость языков способствует этническим контактам. Так, ассимиляция англичан и шотландцев в США происходит во втором поколении, в то время как немцы и итальянцы не достигают полной ассимиляции и в третьем поколении.
Яркий пример проявления этнического характера языка — так называемое чувство родного языка. У всех народов язык тесно связан с национальным чувством и сознанием. В.В. Виноградов писал: «Вопрос о силе и могуществе, выразительности и красоте родного языка в общественном сознании XVI–XVIII вв. стал неотделим от идеи независимости, социально-политического процветания и широкого влияния русского народа. Любовь к родному языку сливалась с любовью к родине. Передовые люди нашей страны горячо боролись за чистоту и величие российского слова, признав его важнейшим фактором национального самосознания, духовного развития нации (например, протопоп Аввакум, Пётр Первый и др.)» [Виноградов 1961: 15].
Обратимся к примерам неравнодушного отношения народа к своему языку. В 80-х годах в Перу решили переменить орфографию языка народа кечуа по строго фонемному принципу, в том числе из алфавита изъяли буквы e и o, поскольку соответствующие звуки — лишь аллофоны i и u. Сразу обозначился конфликт между осуществившей реформу столичной испаноязычной элитой Лимы и национальной элитой кечуа, сосредоточенной в г. Куско, центре культуры этого народа. Элита кечуа выступила за традиционную, уже привычную орфографию, и началась «орфографическая война», не закончившаяся до сих пор [Алпатов 1997: 136].
Приведём ещё пример. В 1991 г. одна из комиссий «Общего рынка», занимающаяся стандартизацией изделий электронной промышленности, рекомендовала впредь выпускать клавиатуру компьютеров и принтеров с латинским шрифтом для всех стран ЕЭС без учёта особенностей испанского алфавита. А в нём, в отличие от других, есть буква «энье» — графическое изображение мягкого носового звука n (n~), очень часто встречающегося в испанском языке и придающего ему особую напевность. Всё испанское общество встало в защиту буквы, существующей более 1100 лет. Оказывается, и одна буква как штрих национальной культуры способна разбудить вулкан национальной гордости, — удивляются журналисты [Известия 03.06.1991: 4].
Привязанность человека к родному языку объясняется также тем, что у каждого народа существуют неповторимые ассоциации образного мышления, обусловленные своеобразным семантическим наполнением каждого слова — культурными смыслами. Они закрепляются в языковой системе и составляют её национальную специфику. Этническое самосознание основывается прежде всего на родном языке. В этом отношении интересен пример с Владимиром Далем. Сын датчанина и немки, он всю сознательную жизнь считал себя русским. «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности… Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски» (цит. по: [Бессараб 1972: 9]), — писал создатель знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка».
Русская писательница Серебряного века Н. Берберова в воспоминаниях о другом прозаике и поэте той же поры Вл. Ходасевиче сочувственно восклицала: «…Для меня он, не имеющий в себе ни капли русской крови, есть олицетворение России… я не знаю никого более связанного с русским ренессансом первой четверти века, чем он…» [Берберова 1990: 504].
«Есть много на Руси русских нерусского происхождения, в душе, однако же, русские» [Гоголь 1984: 186], — верно заметил в «Мёртвых душах» великий русский писатель. Это относится и к лицейскому другу А.С. Пушкина Антону Антоновичу Дельвигу, который, несмотря на немецкое происхождение отца, воспитывался в условиях поклонения православию, русскому языку и традициям. В итоге Дельвиг сформировался как русский поэт и русская языковая личность. Только в лицейские годы благодаря знакомству с В.К. Кюхельбекером Дельвиг приобщился к немецкому языку, литературе и культуре (см.: [Жаткин 2000]). Сам В.К. Кюхельбекер — этнический немец, родители — чистокровные немцы из Саксонии, на службе в России находился с 1776 г., но человек русский по языку и культуре.
Утрата народом своего языка приводит к исчезновению этого народа как целого, как этноса. Примером может служить меря, большая угро-финская народность, жившая в центре современной Европейской части России. Славяне, продвигавшиеся на северо-восток, селились рядом с мерей, жили с нею в мире, активно сотрудничали. Постепенно меряне освоили русский язык и окончательно перешли на него. Физические признаки мери сохранились в этническом типе русских, но как народ она исчезла, ибо был утрачен её язык. «Самое ценное и удивительное, что сохранили чуваши до наших дней, самое великое — это язык, песни и вышивка. У чувашей сто тысяч слов, сто тысяч песен и сто тысяч вышивок» (цит. по: [К дню чувашского языка 2011э], — с гордостью говорил великий просветитель И.Я. Яковлев, объясняя жизнестойкость своего этноса и место языка в его самостоянии.
Стойкий национально-языковой консерватизм болгар и чехов позволил им сохраниться как народам. Поистине прав поэт: «Народ — зодчий речи. Речь — зодчий народа» (А. Вознесенский).
Если язык — сердцевинная часть культуры, то заинтересованное постижение родного языка — самый эффективный путь к овладению фундаментальной частью национальной культуры. Русский философ И.А. Ильин в книге «Путь духовного обновления» утверждал, что пробуждение самосознания и личностной памяти ребенка необходимо совершать на его родном языке, причем важен не тот язык, на котором говорят при нем другие, а тот, на котором обращаются к нему, заставляя его выражать на нем его собственные внутренние состояния. «Язык, — полагал философ, — вмещает в себе таинственным и сосредоточенным образом всю душу, все прошлое, весь духовный уклад и все творческие замыслы народа». Мыслитель предлагал своеобразную педагогическую программу национального семейного воспитания: «…в семье должен царить культ родного языка (здесь и далее курсив автора. — А.Х.): все основные семейные события, праздники, большие обмены мнений — должны протекать по-русски; всякие следы “волапюка” должны изгоняться; очень важно частое чтение вслух Св. Писания, по возможности на церковно-славянском (такое написание у автора. — А.Х.) языке, и русских классиков, по очереди всеми членами семьи хотя бы понемногу; очень важно ознакомление с церковно-славянским языком, в котором и ныне живет стихия прародительского славянства, хотя бы это ознакомление было сравнительно элементарным и только в чтении; существенны семейные беседы о преимуществах родного языка — о его богатстве, благозвучии, выразительности, творческой неисчерпаемости, точности и т.д.» [Ильин 1994: 227].
Носитель языка как объект экологической терапии
На вопрос, от кого надо беречь слово, следует ответить определенно: слово надо беречь от того, кто им пользуется. В носителе языка надо искать начало экологических проблем. Для начала уточним, что в размышлениях на экологические темы надо чётко различать два органически и диалектически связанных понятия — язык и речь. Язык от его носителя практически не зависит, и никто ему урон не нанесёт. От носителя зависит только речь, поскольку она — творение носителя. Так что начало экологических трудностей — не порча языка, а порча нравов. Каждый индивид получает язык как нечто данное, уже до него существовавшее, а речь во всех случаях каждому человеку приходится формировать самому. Русский язык как коммуникативный феномен не требует никакой защиты — ни юридической, ни моральной, а вот речь требует защиты моральной, филологической, а иногда и юридической (см. по этой проблеме, например: [Скворцов 1994а ]).
Сохранить природу, слово и культуру можно, только спасая самого человека, меняя отношение к себе, к окружающим людям, к родной земле. Разруха в быту, — говорил профессор Преобра- женский в «Собачьем сердце» М. Булгакова, — начинается с разрухи в голове. С этой же разрухи в голове начинаются проблемы в жизни культуры и слова.
Заботой единственно о слове не обойтись, поскольку слово — это орудие мысли, это средство общения, выразитель эмоций и воли. Чтобы быть эффективной, забота о слове должна распространиться и на такую область, как взаимоотношения людей. Писатель А. Битов заметил, что возрождение культуры в стране — это прежде всего возрождение культуры отношений человека с человеком [Битов 1989: 2].
Слову может угрожать понижение образовательного и эстетического уровня, которое приводит к культурному выхолащиванию смысла, обеднению значения, смене стилистической парадигмы.
Прежде всего надо чётко определить тенденции, ведущие к разрушению литературного языка. К ним относятся:
- вульгаризация (широкое употребление жаргонизмов, бранных слов и инвектив);
- варваризация (массовое проникновение заимствований, прежде всего американизмов);
- дискодификация (почти всеобщее пренебрежение литературными нормами).
Из чего складывается защита слова
Защита слова начинается с забот о повышении общей культуры. Для К.И. Чуковского было очевидно, что орфографию невозможно улучшить в отрыве от общей культуры. Орфография обычно хромает у тех, кто духовно безграмотен, у кого недоразвитая и скудная психика. Ликвидируйте эту безграмотность, и все остальное приложится, — считал замечательный знаток и ревнитель родного языка [Чуковский 1982: 210].
Защита складывается также из академических забот, государственной опеки, общественного контроля и пропаганды лучших образцов речи.
К академическим заботам отнесём постоянный и внимательный учёт (по-современному: мониторинг) всех использованных в речи новых слов — как заимствованных, так и окказиональных. Для этого нужна служба типа американской лингвистической консалтинговой компании Global Language Monitor (GLM) из Сан-Диего (Калифорния), которая учитывает слова, появляющиеся в английском языке. GLM начала с базового лексикона, составленного на основе больших словарей, содержащих историческое ядро языка. Затем компания создала собственный алгоритм, названный индикатором количественного прогноза (PQI), которым измеряется количество слов, используемых в печатных и электронных изданиях, на радио и телевидении. Определяется коэффициент роста за счет создания новых слов, а также импорта иностранных слов в английский язык. Компания GLM имеет наблюдателей во всех странах, где звучит язык Шекспира и Ньютона. Наблюдатели следят за появлением любых неологизмов, направляя свежие данные в центральный офис компании. GLM учитывает все «новорожденные» лексемы, включая сокращения, принятые в интернетовских чатах, а также в переписке по электронной почте. На начало 2006 г. было зафиксировано 986 120 слов, а ко дню весеннего равноденствия (21 марта 2006) слов было уже 988 968 «плюс-минус ещё немного». Прогнозируется, что при таком темпе увеличения объема лексикона в октябре-ноябре 2006 г. должно было появиться миллионное слово. Правда, об этом событии пока не было слышно. До 20% слов, зафиксированных компанией, являются гибридами английского языка с китайским, японским, хинди, испанским языками так называемыми чайнглиш, хинглиш, спенглиш. Много слов приходит из молодёжного сленга и интернет-жаргона. Например, были зафиксированы слова «снэпарацци» ‘люди, использующие мобильный телефон со встроенной фотокамерой для съемки знаменитостей’. Из Китая прислали словарную статью «дринкти», что означает ‘перерыв на чаепитие в мелкой торговой лавке’. Отечественная практика составления словарей неологизмов страдает неполнотой фиксации лексем и неповоротливостью в издательской деятельности.
Скрупулёзный мониторинг необходим для следующего шага интереса к слову — его кодификации, включения в толковые словари национального языка. Чиновники из Минобрнауки РФ подарили слово, которое стало использоваться как официальный термин, — тестёр ‘специалист по тестам для ЕГЭ’.
Кто должен заботиться о сбережении слова
Забота о сбережении слова — первейшая обязанность всего общества, государства и граждан.
Участие общества реализуется в деятельности так называемых трансляторов культуры, под которыми понимают те социальные структуры, в которых культура накапливается, преобразуется и передаётся. Традиционно к числу трансляторов причисляют
- семью,
- школу,
- крестьянство,
- интеллигенцию.
Роль семьи в сохранении слова
Человек становится полноценным носителем языка и культуры прежде всего в семье, где культурные и коммуникативные традиции передаются от поколения к поколению самым органичным способом «впитывания». Эколого-языковые проблемы на уровне этого транслятора культуры зависят исключительно от социальных проблем семьи (неполные и проблемные семьи, лишение родителей родительских прав, беспризорность, рост числа воспитанников детских домов и т.п.).
Школа как оплот культуры
Родители и общество в целом мечтают о школе, которая естественным образом соединяет свою здоровую консервативность с творчеством каждого учителя. Только такая школа может быть опорой культуры. Советская и постсоветская школа теорией и практикой обучения родному слову создала труднопреодолимую экофилологическую проблему, суть которой заключается в том, что изучение русского языка из радостного постижения богатства «великого и могучего» превратилось главным образом в обучение орфографии, запоминание правил и многочисленных из них исключений. Впрочем, об этом сказано и написано много. Пресловутый ЕГЭ — это не вредное средство из болонского арсенала, а органичное продолжение отечественной практики преподавания языка: то, чему учат ученика, можно проверить не творческой работой, а тестами, которые придумать несложно, а проверить можно с помощью машины. Всем — ученикам, родителям, учителям, обществу — ясно, что уроки родного слова к числу любимых не относят. Нелюбовь учащихся школы к урокам языка — тоже факт экологии. Обучение языку — экологическую задачу, которая будет решена только тогда, когда обучаемый перестанет бояться учить родной язык (см.: [Рачков-Апраксин 2010]).
Крестьянство — создатель и хранитель особых органичных форм культуры
Фольклора и диалектной речи, из которых произросли духовные формы профессионального искусства и культуры, в частности художественная литература, а также сложились национальные литературные языки. Экологические проблемы в бытовой русской речи в XX столетии во многом связаны с негативным отношением советского государства и частично советского общества к диалектной речи. Поскольку наличие диалектов в СССР считалось проявлением отсталости, был взят курс на преодоление территориальной дифференциации языков. С развитием экономических связей регионов страны, с повышением общей культуры населения и овладением им литературного языка (пусть и не в полной мере), с ростом мобильности масс произошло «усреднение», нивелировка диалектов. Урбанизация страны привела к превращению диалектных особенностей в просторечие.
Вытеснение диалекта литературным языком — процесс чрезвычайно длительный и неоднозначный. Заслуживает внимания то обстоятельство, что диалектные черты сохраняются у высококонсолидированных народов — японцев, англичан, немцев. В Италии, где до сих пор существуют резкие различия между двенадцатью самыми распространенными говорами, более половины жителей в семейном общении используют диалект. Около четверти опрошенных итальянцев на улице, на работе, в общественных местах употребляют только местный говор. Более ста лет прошло после объединения Италии в одно самостоятельное государство, а диалекты продолжают жить.
В постсоветское время отношение к территориальным диалектам стало меняться от социально-политической компрометации русских диалектов и замены их литературным языком до признания высокой культурно-этнической ценности этой формы речи. Вспомним слова немецкого языковеда Л. Вайсгербера: «…Диалект — это языковое открытие родины <…> независимая ценность диалектов состоит в том, что они дают гармонию внешнего и внутреннего мира, что они действительны и в сравнении с литературным языком. Диалекты уходят, но пустоты заполняются не литературным языком, а жаргоном» (цит. по: [Калнынь 1997: 120]). Множество диалектов — такое же благо для общенационального языка, как и множество языков для человечества.
Интеллигенция и культура
Золотой и Серебряный века русской культуры обязаны своим явлением и всемирным успехом русской, прежде всего дворянской, интеллигенции. Замечательный русский философ Г.П. Федотов в 1939 г. опубликовал статью «Создание элиты. (Письма о русской культуре»), в которой обосновывал тезис о том, что врагом культуры в России является отнюдь «не фанатизм, а тьма, мнящая себя просвещением, суеверие цивилизации, поднявшее руку на культуру» (см. об этом, напр.: [Культурный вандализм 2000–2011э]). Важнейшая, по Федотову, задача — создание элиты или духовной аристократии взамен уничтоженной дворянской интеллигенции. Только в этом случае возможен культурный прогресс. «Чтобы создать народных учителей, — писал Федотов, — надо иметь приличную среднюю школу, чтобы создать среднюю школу, надо иметь университет. …в отсталой и девственно невежественной стране нужно начинать с Академии наук, а не с народной школы. Западная Европа имела “Академию” при Карле Великом, а народную школу лишь в XIX веке» [Федотов 1939э]. И далее: «Единственный смысл существования нации — в её творчестве: в открытой ею истине, в созданной красоте, в осуществленной или прозреваемой ею правде. Хотя сказано, что суббота для человека, но человек — для Бога. Суббота относится к цивилизации…» [Там же]. Реализоваться этот смысл может только в том случае, если на почве экономического «равенства» мы сумеем создать культурное неравенство, иерархию духовной элиты. Опыт большевиков: «всё для народа ценою разрушения высших этажей культуры» [Там же], — к концу XX века выявил ложность и бесперспективность тезиса, что культура растёт снизу, а не сверху.
Уместно заметить, что элита как творец духовных ценностей существует и в рамках традиционной крестьянской культуры. Знаменитый собиратель русского былинного эпоса А.Ф. Гильфердинг во вступительной статье «Олонецкая губерния и её народные рапсоды» к «Онежским былинам, записанным летом 1871 года», отмечал: «…знание былин составляет как бы преимущество наиболее исправной части крестьянского населения. <…> Лучшие певцы былин известны в то же время как хорошие и, относительно, зажиточные домохозяева <…>. По-видимому, былины укладываются только в таких головах, которые соединяют природный ум и память с порядочностью, необходимою и для практического успеха в жизни» [Гильфердинг 1894: 1: 16–17].
К сожалению, русская интеллигенция и русская интеллектуальная элита заметно потеснены нынешней «образованщиной» (термин А.И. Солженицына). Существенные потери в культуре в целом и культуре русского слова в частности связаны с этим феноменом. Засилье «образованщины» в законодательной и исполнительной власти, в руководстве культурой, во многих областях государственной и общественной жизни наносит не только самой культуре, но и всему качеству жизни граждан непоправимый урон. Социальный слой, для которого масскультура, попса — предел культурного развития — это тормоз на пути больших культурных преобразований в российском обществе XXI в.
Роль языковой личности в сбережении слова
Синергетика как современная наука о сложных, самоорганизующихся системах, у которых существует несколько альтернативных путей развития, вселяет оптимизм в души экологов слова и культуры, поскольку не считает преувеличенной роль личности в сохранении и преумножении возможностей слова. Автор идеи синергетики И. Пригожин писал о наличии в сложных, саморегулирующихся системах так называемых точек бифуркации, под которыми понимается возможность слабого воздействия, радикально изменяющего ход процесса (см. подробнее: [Князева, Курдюмов 1992]). Специалисты в области синергетики полагают, что «усилия, действия отдельного человека не бесплодны <…> В особых состояниях неустойчивости социальной среды действия каждого отдельного человека могут влиять на макросоциальные процессы.
Отсюда вытекает необходимость осознания каждым человеком огромного груза ответственности за судьбу всей социальной системы, всего общества» [Князева, Курдюмов 1992: 5]. Отсюда логичный вывод: экология слова и культуры — это право и обязанность каждого говорящего на данном языке и живущего в данной культуре. Хотя защита слова — дело коллективное, национальное, но эффективной она может быть только при условии личной активности каждого носителя языка и культуры.
Примером может служить русский эмигрант В. Набоков. Однажды, вспоминал он в автобиографической книге «Speak, Memory!» (русская версия «Другие берега»), на рыночной площади посреди Кембриджа, на книжном лотке оказался четырёхтомный Толковый Словарь Даля, который стал собеседником Набокова. Страх эмигранта забыть или засорить единственное, что он успел «выцарапать» из России — язык, ставший «прямо болезнью», — ежевечерне преодолевался чтением нескольких страниц словаря и усвоением «прелестных слов и выражений» [Набоков 1990: 277]. Сама автобиографическая книга, равно как и другие произведения этого автора, свидетельствуют, что усилия молодого эмигранта из России не оказались напрасными: родной язык был им сохранён для себя, обогащён творческим трудом и возвращён в Россию.
Узнику ГУЛАГа А.И. Солженицыну в лагере попался один том Даля, и эта книга для будущего писателя оказалась и средством спасения духа, и базой «языкового расширения» — сохранения и приумножения родного слова. Позже весь Даль станет поводом для напряжённых языкотворческих размышлений и поисков А.И. Солженицына. В «Объяснении» к своему «Русскому словарю языкового расширения» он напишет, что с 1947 г. много лет, включая «лагерные клочки досуга», почти ежедневно «для своих нужд и языковой гимнастики» занимался обработкой далевского словаря. Вдумчиво читая подряд все четыре тома Даля, выписывал слова и выражения «в форме, удобной для охвата, повторения и использования». Вся эта работа помогла писателю воссоздать в себе ощущение глубины и широты русского языка. По признанию А.И. Солженицына, в своём творчестве он мог использовать только пятисотую часть найденного. Однако желание «восполнить иссушительное обеднение русского языка и всеобщее падение чутья к нему — особенно для тех молодых людей, в ком сильна жажда к свежести родного языка», привело к идее словаря языкового расширения. Лучший способ обогащения языка — восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств. Писатель признаётся, что в этом выводе он не оригинален. Французский писатель Шарль Нодье (1780– 304 1844) и его современники тоже пришли к «этому верному способу: восстанавливать старофранцузские слова, уже утерянные в XVIII в.» [Солженицын 2000: 3].
Примером защиты языка путём расширения его смыслов может служить проект М.Н. Эпштейна «Дар слова. Проективный словарь русского языка». Связав депопуляцию страны с делексикацией её языка, учёный остановился на фактах обеднения словарного запаса русской речи. Исконно русские корни слов в XX в. замедлили и даже прекратили рост. Если у Даля в корневом гнезде люб- было зафиксировано около 150 слов, то в четырёхтомном академическом «Словаре русского языка» 1982 г. их оказалось только 41. Из 200 слов гнезда добр- сохранилось 56. Чтобы остановить обеднение родной речи, нужны творческие усилия.
Уважительно оценив солженицынскую попытку языкового расширения, М.Н. Эпштейн делает вывод, что язык не может жить одними только воспоминаниями. Языку нужно воображение, способность творить новые слова и понятия, не ограничиваясь только восстановлением своего прошлого или заимствованиями из других культур. Мало пользоваться языком как орудием художественного или научного творчества, необходимо творческое обновление самого языка [Эпштейн 2006: 195]. Из 3000 новых слов, в 1981 г. пришедших в русский язык, примерно 80% иноязычного происхождения. Русскому языку, считает М.Н. Эпштейн, нужно расти из своих собственных корней. Созидание национальной культуры должно происходить в рамках единого словесного пространства. «Филология не просто любит и изучает слова, но и извлекает из них возможность для новой мысли и дела; расширяя языковой запас культуры, меняет и генофонд, манеру мыслить и действовать» [Там же: 201]. Авторский сетевой словарь, составляемый с 2000 г., предполагает участие читателей как потенциальных авторов новых слов и понятий. В основе идеи словаря лежит мысль о том, что языку ничего нельзя навязывать, но можно нечто предложить — в надежде, что не всё будет отвергнуто. «Дар слова» мыслится как словарь лексических и концептуальных возможностей русского языка, перспектив его развития в XXI в. В качестве примера М.Н. Эпштейн предлагает новое слово своеправный ‘неизменная и непоколебимая уверенность в своей правоте; одержимость и ослеплённость своей правотой’ [Там же: 203]. Автор предлагает толкование, аргументирует необходимость включения лексемы в словесный ряд, приводит соответствующие контексты, где оно просто напрашивается.
Государство, государственная идеология и экология слова
Помимо общества и его граждан в экологии слова как позитивную, так и негативную роль играет государство с его господствующей идеологией. Государственными формами заботы о языке могут быть соответствующие законы, например, те, что приняты во Франции и Исландии.
Важным шагом в поддержке языка является, например, государственная программа Российской Федерации «Русский язык» (2011–2015). Популярными становятся зарубежные центры изучения соответствующих языков и культур. Осуществляется образовательная поддержка соотечественников за рубежом. Заметим, что на сегодня русскоязычная диаспора за пределами России составляет около 40 млн человек.
Важным фактором косвенного воздействия на язык и культуру является деятельность государства и его идеологических институтов. С одной стороны, беспримерная культурная революция и языковое строительство, в результате которого около полусотни ранее бесписьменных народов получили письменность, ликвидация массовой неграмотности, создание эффективной системы среднего и высшего образования, способствовала созданию сверхдержавы. С другой стороны, тотальный контроль в духовной сфере, обернувшийся бедой для «великого и могучего» русского языка, циничное использование языка для пропагандистских целей лишало язык жизни. Именно в официальных письменных тестах наиболее очевидной была деградация русского языка. Происходило культурное выхолащивание слов. Широкое распространение русского языка в СССР привело к «истончению» культурной наполненности слов, когда язык теряет закреплённые за словами культурные смыслы. Подобное видится сейчас на примере английского языка в его американской версии.
Справедлива мысль, что русский язык мы теряли не в Эстонии или Молдавии, а в самой России. Усилиями государства возник тот феномен русской речи, который еще К.И. Чуковский назвал канцеляритом [Чуковский 1982: 132–152].
Что становится с языком, ставшим заложником идеологии, хорошо видно на сравнительно недавно написанных текстах по марксистско-ленинской философии. М.К. Мамардашвили в своих оценках советского философского языка не преувеличивал. Проблема восстановления культуры, считал М.К. Мамардашвили, есть прежде всего проблема восстановления языкового пространства и его возможностей [Мамардашвили 1990: 203–204]. За «обычным» искажением языковых норм, полагал философ, стоит обрыв вековых нитей с природой, среди которой жили его носители, язык унаследовал от неё и стойкость, и ранимость и, как следствие, требует бережного к себе отношения. «И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, наш дар бесценный — речь» [Бунин 1988: 127].
Глубокая и интересная статья философа М.К. Мамардашвили «Язык и культура» начинается с вопроса, можно ли восстановить наши порванные внутренние связи с традицией мировой культуры, на который дается краткий и определенный ответ: «Этот вопрос — проблема во многом языковая». Язык — это сама возможность существования культуры. Возвращение от «советского» языка, который целиком состоит из каких-то неподвижных, потусторонних блоков, не поддающихся развитию, из языковых опухолей, которыми нельзя оперировать, мыслить, — к тому самому великому и могучему русскому языку «золотого века» — первейшее условие экологии современной культуры (см.: [Мамардашвили 1991]).
Главным в вопросе о месте государства и его идеологии в сбережении или, наоборот, в повреждении слова является атмосфера, та незримая система связей и отношений, которая будет способствовать слову или лишать его полноценной жизни. Государство может принимать защитительные меры или не принимать, создавать или не создавать специальные институты и центры, но оно обязано обеспечить возможность жизни слова, которая начинается со свободы. Будет свобода — будет и всё остальное. Чтобы сберегалась духовная среда обитания человека и эффективно функционировали трансляторы культуры, нужна свобода. Н.А. Бердяев писал: «Совершенная свобода слова есть единственная реальная борьба с злоупотреблением словами, с вырождением слов <…>. Свобода слов ведёт к естественному подбору слов, к выживанию слов жизненных и подлинных» [Бердяев 1990: 209]. Культура, продолжил эту мысль М.К. Мамардашвили, нуждается в открытом пространстве и свободном слове [Мамардашвили 1990: 176]. Парадоксально, но факт: нуждаясь в свободе, культура сама же её обеспечивает. И. Бродский утверждал, что за равнодушие к культуре общество расплачивается прежде всего гражданским свободами. Сужение культурного горизонта ведёт к сужению кругозора политического. «Дорогу тирании мостит культурная самокастрация» [Бродский 1997: 41].
Свобода — понятие широкое, включающее в себя свободу внешнюю (политическую) и свободу внутреннюю, которая связана с особым состоянием духа, с многогранностью культуры. Внутренняя свобода предполагает альтернативность, без которой культуры просто не может быть, если это, конечно, не тоталитарная культура, но о ней разговор особый. Любая безальтернативность уже помечена знаком бескультурья. Для того чтобы нечто жило, считал Ю.М. Лотман, нужен резерв неправильностей, вариантов, повторяемостей, отклонений, тогда включаются такие сложные, мучительные процессы, как, к примеру, любовь [Лотман 1994б : 449].
Свобода в жизни и развитии слова, культуры принимает различные формы. Например, культура не терпит отрицания. «Невежество — мать отрицания», — говорил русский художник, писатель, гуманист, истинный поборник культуры Н.К. Рерих. Нужно изгнать все слова отрицания. Отрицающий беден, убеждающий богат. Отрицающий недвижим, утверждающий устремлён. Отрицающий не прав постоянно, утверждающий прав всегда [Рерих Н. и Е. 1989: 3]. Этот вывод многократно подтверждался историей. Поучителен опыт святого Сергия Радонежского, который не запрещал, не боролся, а действовал своим личным безупречным примером и стал символом России и вдохновил наших предков на победу над Мамаем.
Опыт свидетельствует, что всё возникающее в культуре (и в слове как ядерной части культуры!) идёт на пользу. Отсюда вытекает логичный вывод: надо не защищать культуру, а не мешать ей жить естественно. Экология — по сути невмешательство в естественное бытие. Культура сохраняется своим произрастанием. Известный специалист по эпохе Возрождения заметил: «Старые шедевры лучше всего были бы защищены неслыханно новыми шедеврами — в культурном, бунтующем и странно гармоническом соседстве» [Баткин 1989: 125]. Аналогичная мысль поддерживалась французским писателем, указавшим на то обстоятельство, что нет ни одного выдающегося творения, которое не было бы отягощено веками. При этом традиция не наследуется, она завоевывается творчеством. Так, Ронсар в порыве самотворчества воскрешает Грецию, Расин — Рим, Гюго — Рабле, Коро — Вермеера [Мальро 1989: 80–81]. Парадоксален вывод о том, что не античность вызвала к жизни Возрождение, а Возрождение создало античное искусство и тем самым воздвигло величественное здание своей собственной культуры [Меликов 1999: 98].
Свобода культуры, слова и искусства не может быть сведена к условиям заповедника. Нет, чтобы выжить, культура должна жить. А. Вознесенскому принадлежат слова о том, что «культура — не лось и не лес, её не спасти в заповедниках, наоборот, культура умирает, как жемчуг, без общения с живым телом» [Вознесенский 1989: 108]. Творить — значит сохранять. Одна из форм заботы о культуре — непрерывный творческий труд, обеспечивающий ей преемственность, непрерывность внутреннего существования, порождающий потенциал. Нельзя не согласиться с писательницей Л.Я. Гинзбург в том, что «человеку может надоесть всё, кроме творчества» (цит. по: [Фрумкина 1994: 104]).
Точки массовой поддержки культуры
Идеальный вариант экологии — вовлечение всех в культурный и языковой процесс. Академик Д.С. Лихачёв перечислил несколько точек массовой поддержки культуры:
- гуманитарное образование всем;
- пение в хоре (замечено, что многочисленные народные хоры способствуют общему повышению культуры);
- изучение языков;
- осознание религии как культурного явления;
- создание очагов культуры или восстановление их.
Самый малый успех каждого в творчестве культуры создаёт мощный импульс всей культуре. Справедливо полагают, что маленький писатель всегда становится большим читателем. Обратим внимание на то, что практически все указанные точки имеют филологическую составляющую.
Контакты языков и культур — благо или вред?
Когда заходит речь об экологии слова, то во всех бедах начинают винить заимствования как результат контактирования культур. Так, Л.И. Скворцов в полемике с книгой К.И. Чуковского «Живой как жизнь» в своём перечне того, что угрожает литературному языку, на первое место ставит заимствования — «угрозу иноземного засилья» [Скворцов 1994б : 100]. С ним солидарны авторы немалого числа газетных заметок об иностранных словах в современном русском языке и их фиксации в средствах массовой информации. Такие угрозы нашей речи, как стилистическое снижение и вульгаризация слова, вторжение в литературную речь инвектив (мата) и утрата художественно-эстетического речевого идеала, у них отступают на второй план, хотя очевидно, что именно это — главный противник в экологическом поединке за русское слово. Такого в великой русской художественной литературе не было, а корректных заимствований наши классики никогда не избегали.
Многие специалисты говорят о том, что паника по поводу заимствований неуместна, и пытаются анализировать ситуацию. Выясняется, что заимствуется, во-первых, терминология из областей науки и техники, в которых заметно наше отставание, и, во-вторых, отдается дань моде (консенсус, брифинг, шоп-тур и т.п.). Обе группы заимствованной лексики угрозы языку не представляют. Профессор Орловского государственного университета Ф.А. Литвин проанализировал две статьи из «Российской газеты»: одну о сотовом телевидении, другую — о финансовом рынке в России, и сделал вывод, что заимствованные слова в статьях неназойливы и давно уже «приручены» русским языком. По мнению лингвиста, «призывы к спасению русского языка исходят из неверия в его жизнеспособность, а это ни в коей мере не следует из истории языка и оценки его потенциала. Напротив, из предыдущего опыта следует, что русский язык «вынесет все, что Господь ни пошлет» [Литвин 1998: 120].
Представители охранительного направления в культуре боятся не столько заимствований, сколько утраты своего, отечественного. Однако очевидно, что формам «чужое / свое» сосуществуют параллельно: сакральный / святой, сандалии / босоножки, имидж / образ, отчизна (из польского) / родина, штакетник / забор, брюки / штаны, магазин / лавка. Заимствованные слова тоже строятся в пары: помидоры / томаты, шоп /магазин, лизинг / аренда. Заимствованным словам не гарантирована долгая жизнь в новом для них языке: переводчик вытеснил толмача, подписчик — субскрибента. Ушли из активной речи манифест, рескрипт, циркуляр. Им на смену пришли отечественные слова указ, приказ, постановление. Заимствование может быть «выбито» из языка другим иноязычным словом: имбирь вытеснил зензевель, шарф — кашне, студентка — институтку, семинарист — бурсака. Чаще всего заимствованные слова встраиваются в синонимические ряды и функционируют совместно с исконным словом: клоун — паяц — скоморох. Для каждого из них найдётся свой контекст. Уместна шутка журналиста: «Кретин не отменяет идиота, а оба они — дурака» (см.: [Иваницкий 1998]).
Проблема заимствования тонко связана с вопросом оригинальности творчества. В интервью с Михаэлем фон Альбрехтом (род. в 1933 г. в Штутгарте в русской семье) обсуждался вопрос о феномене иноязычия, о превращении заимствованного в своё. Например, Пушкин воплощал не свои, а заимствованные европейские сюжеты. То же самое можно сказать и о его предшественнике Вергилии: всё заимствовано, но всё усвоено. «И всё своё, потому что тут действует родной язык! <…> Вергилий был человеком, очень привязанным к почве и к родному языку. У этих гениев, когда они выражались точно на родном языке, получалась самая прекрасная поэзия. Даже если, скажем, идеи или сюжеты заимствованы, пользуясь честно и добросовестно родным языком, они создают что-то совершенно новое, что-то совершенно своё и совершенно другое, родное. Пушкинский “Памятник” — это же не подражание Горацию. Это же находка: человек находит свою собственную тождественность, разговаривая с другой громадной творческой фигурой, с коллегой» [Альбрехт 2007: 214].
Дело не в количестве заимствований, а в качестве и интенсивности культурного творчества, благодаря которому язык со множеством «усыновлённых» слов превращается в ядро великой культуры или мощной цивилизации. Речь идёт о французском и английском языках. Так, французский «сработан» из трех пластов: кельтского, романского и германского. В английском отразилась культура норманнов и англосаксов плюс заимствования из многих языков и особенно из французского. Русский язык тоже не исключение. «Вы, прадеды наши, в недоле, мукою запудривши лик, на мельнице русской смололи заезжий татарский язык» (Я. Смеляков). Уместно заметить, что чистота — состояние языка не естественное, а искусственное, что язык племен, живших в культурной изоляции, беден и постепенно деградировал.
Обратим внимание на появление во французском и русском языках двух новых для них слов. Сообщалось, что в толковый словарь французского языка включено слово, заимствованное из русского языка. Это слово — malosol (с этикетки на банке малосольных огурчиков, приготовленных по русской рецептуре malosol a la russ). Подчеркнём, из речи вошло в язык (толковые словари — это уже языковая кодификация).
Весной 2011 г. в русской речи активно зазвучало неслыханное до сих пор английское слово праймериз, обозначающее новую для российской политической практики демократическую процедуру предварительного «состязания» кандидатов в выборный список в пределах одной политической партии. Думается, что процедура укоренится, а с нею из речевого обихода в словарный состав языка войдёт новый широко известный общественно-политический термин, если, конечно, русский язык с его мощной словообразовательной системой не предложит более удобный эквивалент.
Поучительный опыт сбережения слова
К счастью, русский народ имеет опыт сбережения своего языка и своей культуры в условиях изгнания. Русскоязычные эмигранты первой волны (аристократы, творческая интеллигенция, офицеры, казаки), несмотря на бедствия, принесённые войной, революцией, расколом общества, гонениями и изгнанием, сохранили за пределами России русскую культуру, которая явилась важной составной частью мировой цивилизации в её материальном, интеллектуальном и духовном измерениях. Это стало возможным прежде всего благодаря неустанной заботе о родном языке. Язык явился тем базовым элементом, который не просто воплощал в себе традицию русской культуры, отражая её в литературе, но и представлял собой существенный элемент самосознания «граждан» зарубежной России, которые отказались от реформы письма 1918 г., боролись с советскими и западными неологизмами, не приняли моды на аббревиацию (оставив для обозначения большевистской России Совдепию) и создали настоящий культ Пушкина (см. подробнее: [Раев 1994]). Забота о языке дала свои впечатляющие результаты. «Главное наслаждение произведений Набокова — осязать заповедный русский язык, незагазованный, не разоренный вульгаризмами, отгороженный от стихии улицы, кристальный, усадебный, о коем мы позабыли, от коего, как от вершинного воздуха, кружится голова, хочется сбросить обувь и надеть мягкие тапочки, чтобы не смять, не смутить его эпитеты и глаголы. Фраза его прозы — застекленная, как драгоценная пастель, чтобы с неё не осыпалась пыльца» [Вознесенский 1989: 96].
Русский язык берегли и творчеством своим лелеяли и писатели, жившие в советской России, например, К. Паустовский, Е. Носов, К. Воробьёв. «В середине лета по Десне закипали сенокосы. Перед тем стояла ясная недокучливая теплынь, небо высокое, ёмкое, и тянули по нему вразброд, не застя солнце, белые округлые облака. Раза два или три над материковым обрывистым убережьем сходились облака в плотную синеву, и оттуда, с хлебных высот, от полужских тесовых деревень неспешно наплывала на луга туча в серебряных окоемках. Вставала она высокая, величавая. В синих рушниках дождей, разгульно и благодатно рокотала и похохатывала громами и вдруг оглушительно, весело шарахала в несколько разломистых колен, и стеклянным перезвоном отзывалась Десна под теплыми струями ливня. Полоскались в веселом спором дожде притихшие лозняки, набухали сахарные пески в излучинах, пили травы, пила земля, набирала влагу про запас в кротовые норы, и, опустив голову, покорно и охотно мокла среди лугов стреноженная лошадь. А в заречье, куда сваливалась туча, уже висела над синими лесами оранжевая радуга. Оттуда тянуло грибной прелью, мхами и умытой хвоей» [Носов 2005б : 35] (повесть «Шумит луговая овсяница») — с этого абзаца началась всероссийская слава и мировая известность курского писателя Евгения Ивановича Носова, сохранившего и преумножившего красоту и мощь родного языка.
Логичнее и легче защитить и сохранить то, что знаешь. В дневнике самобытного русского прозаика и философа М.М. Пришвина есть интересная мысль: «Гораздо важнее увидеть жизнь, чем изменить, потому что она сама изменяется с того мгновенья, как мы её увидали» [Пришвин 1990: 95]. Значит, изменить отношение к слову и культуре можно только в том случае, если знаешь, чтó это такое. Изучение филологии, таким образом, преследует не только просветительско-образовательную цель, но и эколого- воспитательную.
19.02.2017, 4312 просмотров.