Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)
Версия для печати
Библиографическая запись:
Некоторые аспекты теории речевых актов. Факт и суждение. Событие и текст. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//147/nekotorye-aspekty-teorii-rechevyx-aktov-fakt-i-suzhdenie-sobytie-i-tekst/ (дата обращения: 19.04.2024)
Некоторые аспекты теории речевых актов. Факт и суждение. Событие и текст
Содержание
Факт и суждение
С позиции современной - последней четверти нынешнего века - лингвистики факт соотнесен с суждением о событии, а не с непосредственным положением дел в мире. Иными словами, значение отдельного высказывания носит фактический, а не событийный (ситуативный) характер. В нем всегда выражено наше суждение о мире и происходящих в нем событиях.
Ошибочно связывать значение (смысл, семантику высказывания в целом и отдельных его частей) с событием как таковым. Высказывание или суждение соотносимо лишь с фактом. Причем высказывание можно рассматривать трояко. Во-первых, значение предложения сводится к самому суждению - это линия пропозитивной семантики (в узком смысле); она позволяет выявить ТО-ЧТО-ЗНАЧЕНИЕ:
Иван уехал - То, что Иван уехал (этот факт), расстроило все мои планы.
Ср. Когда узнал, что чуть ли не в самом центре цивилизованного города Нью-Йорка в упор расстреляли экс-чемпиона Европы по боксу Олега Каратаева, решил: мафиозные разборки, и нет дыма без огня, в чем-то Олег был замешан (Все мы - жертвы. Открытое письмо И. Фейна А. Лебедю /Антенна. № 9. 15.09.96, с. 22).
Во-вторых, высказывание понимается как совокупность предикативных сказуемостных значений, выражаемых событийными именами (девербативами - отглагольными именами и деадъективами - именами, образованным от прилагательных): Иван уехал - Отъезд Ивана был печальным событием.
Ср. также: Он ... не единственный фашист в нашей стране. Но человек, о котором я пишу, сегодня - самый популярный фашистский лидер в России. Значит, от него исходит самая большая угроза моей Родине.... (Е. Гайдар. Стравка на негодяев. Известия, № 91, 17.05.94).
В-третьих, предложение понимается как "ментальный" знак:
Иван уехал - Твое предположение, что Иван уехал, необоснованно (Твое подозрение, что Иван уехал, недостойно).
Ср. Я не коммунист... меня коммунистом не сделаете... чем больше орете, тем я больше буду на вас нападать... (Видеозапись выступления В. В. Жириновского в г. Орле, 1996).
Факт не может иметь в качестве своего референта (обозначаемого) события и ситуации действительности. Представление о том, что факты первичны, а суждения, сделанные о них, вторичны, ошибочно. Суждение структурирует действительность таким образом. чтобы возможно было установить, истинно оно или ложно. Это наглядно показывает концепция истинности А. Тарского, согласно которой суждение Снег бел истинно, если и только если снег бел. Факты не существуют безотносительно к суждениям. В этом смысле суждение задает факт, а не факт - суждение. Реальность существует независимо от человека, а факт - нет. Человек вычленяет фрагмент действительности, а в нем определенный аспект, осмысливает его, структурирует по модели суждения (т.е. вводит значение истинности), верифицирует, и тогда возникает факт. Возможно, именно это имел в виду Л. Витгенштейн, когда писал о необходимости аналогии в структуре мыслимого образа и факта: "Факты в логическом пространстве суть мир". Иными словами, речь идет о мире в той мере, в которой он может быть воспринят и познан человеком; ср. следующее утверждение З. Вендлера: "Если нам дан язык и мир, то нам тем самым даны все факты". Суждение есть форма человеческой мысли, а не форма действительности. Его конституирующий компонент - связка. Этот компонент "наследуется" фактом. Вместе с ним "наследуется" и способность факта принимать отрицание. Факты могут быть "отрицательными", а события - нет.
Из такого понимания факта и суждения следует неудачность попытки "разведения суждения и факта" так, как это предлагает Леонид Ганкин, т.е. факта как истинного события, а суждения как верифицированной истинной оценки (положительной или отрицательной) этого факта, а вместе с тем и возможность постановки вопроса: насколько оправданно разведение "фактических сведений" и "оценочных суждений" в Гражданском кодексе РФ (ст. 152)? Тем более, что в сферу языкового употребления вводится, помимо указанных, и "оценка политическая".
Ср. у Л. Ганкина: "Однако демократическое общество не может существовать в условиях запрета на политические оценки" (МН, 1995, № 73).
При определении истинности суждения правильное обозначение отношений между элементами события играет ту же роль, что и правильное обозначение самих элементов. Это лишь предварительное требование, которое должно быть удовлетворено перед актом верификации (установления истинности). Факт и элементарное событие различны: первый образуется значением истинности, второе - нечеткими актантными отношениями (отношениями между элементами события), вставленными в пространственно-временную рамку.
Сказанное свидетельствует о том, что ключ к пониманию "факта" следует искать не в независимой от языка действительности, не в "реальном" положении дел или в событиях, а в суждениях о действительности.
Факт - это не всякое суждение, а только верифицированное и получившее оценку "истинно". Из этого ограничения проистекают основные семантические различия между суждениями и фактами.
Проблема верификации и верифицируемости событийного и фактообразующего феноменов ведет к необходимости, хотя бы кратко, остановиться на факторе истинности и ложности высказывания, обмана, веры, понимания и языковой игры.
Лингвистика постулирует относительность понятий истинности / ложности в применении к высказыванию / факту. Приведем лишь один пример.
Глагол "уйти" - непереходный. Тем не менее в выражении "его ушли", использовавшемся в разговорной речи интеллигенции в 60-70-х годах, этот глагол становится переходным (транзитивируется). Образуется своего рода каузатив (глагол со значением "сделать так, чтобы совершилось другое действие" "его ушли" = "сделали так, что он ушел"). Возникает словосочетание, основанное на аналогии, на внутренних возможностях языка, далеко не случайное и в семантическом плане. "Он не сам ушел с работы, а его ушли" или "Его ушли" не полностью синонимично фразе "Его уволили", содержащей лишь формальную констатацию факта. Каузативная семантика глагола и его переходность, т.е. наличие объекта в каузативе, безличная конструкция - все это подчеркивает бессилие и зависимое положение человека, о котором идет речь. Кроме того, ситуация описывается лишь косвенно - создается нечто вроде эвфемизма, т.е. замены нежелательного слова другим.
Выражения такого рода появились в России (в русском языке) вскоре после гражданской войны. Ср. отзыв неких "пролетарских поэтов" о В. Маяковском: "Эх, было бы в девятнадцатом году, разве мы так стали бы с вами разговаривать, мы бы вас прямо за это "ушли"" (приведено в выступлении Маяковского на собрании Федерации советских писателей 22 декабря 1928 г.)#.
Сложнее обстоит дело с семантическим уровнем в языке. Утверждение "Груши растут на сосне" с трудом поддается объективной оценке.
Еще труднее поддаются объективной верификации описания типа: "... Далее Хазанова рассказывает о речи генерала Макашова, прибывшего на митинг с Собора. Он "сразу заявил, что, увы, ему очень не повезло, так как его угораздило родиться 12 июня, в день национального позора России. Толпа начала скандировать "Ельцин Бушу продал душу", а потом "Долой Ельцина!" и "Да здравствует Макашов!" (А. Л. Янов. После Ельцина / "Веймарская Россия". М., 1995, с. 246).
В каждом обществе формируется набор некоторых заведомо ложных пропозиций, которые превращаются в мифологемы (вербальные). Дж. Остин писал:
"В реальной жизни, в отличие от простых ситуаций, предусматриваемых в логической теории, не всегда просто ответить на вопрос, истинно ли что-либо или ложно". В качестве примеров высказываний, истинность или ложность которых сомнительна, он приводит следующие: "Франция шестиугольна", "Лорд Раглан выиграл битву на Альме". Первое высказывание является приблизительным: "речь идет о грубом, а не об истинном или ложном описании" (территория Франции действительно напоминает шестиугольник). Для рассмотрения второго высказывания нужно, как утверждает Остин, иметь в виду, что "это было военное сражение, если таковое вообще было, и что приказы лорда Раглана ни разу не доходили до его подчиненных. Он пишет: "Так как же, выиграл лорд Раглан битву на Альме или нет? Конечно, в определенных контекстах, в учебниках, быть может, некоторое преувеличение вполне оправданно, хотя никто не собирается награждать Раглана за победу. Подобно тому, как высказывание "Франция шестиугольна" приблизительно, высказывание "Лорд Раглан выиграл битву на Альме" - преувеличение, пригодное в одних контекстах и непригодное в других; было бы бессмысленно настаивать на его истинности или ложности". Остин приходит к важному для нас выводу: "На истинность или ложность утверждений влияет то содержание, которое в них включается, или, наоборот, оставляется за их пределами, и их способность вводить в заблуждение и т.п." И далее: "Истинность или ложность утверждения зависит не только от значения слов, но и от того, какой вы осуществляете акт и при каких обстоятельствах" (Слово как действие / Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. М., 1986, с. 114). Таким образом, для рассмотрения интересующего нас вопроса необходимо принимать во внимание не только текст, но и речевой акт. Под ним следует понимать словесный (вербальный) обман-пропозицию, т.е. высказывание заведомо ложных с точки зрения адресанта высказываний, которые, однако, адресат должен, по его мнению, принять за истинные. Извлекая из этого какую-либо пользу, адресант принимает во внимание не только текст, но и речевой акт.
В юриспруденции существует своя норма относительно клеветы и оскорбления как вербального материала, в котором намеренно наносят ущерб другому лицу. Сведения, наносящие вред чьей-либо чести или репутации, вызывающие ненависть, неуважение или насмешку, рассматриваются как подрывающие престиж (социальный, профессиональный и пр.) этого лица в глазах здравомыслящих людей1.
Сравнительный анализ, проведенный С. Коливер, показывает, что честь и достоинство защищаются конституционно, но право общества знать о чьих-либо различных мнениях преимуществ истцам в таких делах не предоставляет.
Клевета и оскорбление в большинстве стран являются одновременно и уголовным преступлением, и гражданским правонарушением, причем различается клевета, подтверждаемая фактом, и клевета, основанная на критическом мнении. Законодательство о клевете в большинстве случаев носит, по определению самих юристов, "охлаждающий характер". "Обыденная норма" может быть достаточно четко реконструирована, исходя из некоторой совокупности речевых актов. Например:
Поэт Карповский изощренно лгал. Говорил, например, что его выгнали за творческое хулиганство из международного Пент-клуба (С. Довлатов).
С ним же тогда страшно считались, это уж после на него наговорили, оскорбили, вышвырнули на пенсию, в отставку, его, заслуженного инфекциониста! (Т. Толстая).
Он был артист, а я наговаривал на него бог весть что. Чуть не в жульничестве обвинял (Р. Киреев).
Все эти речевые акты нарушают условие искренности. Общая их цель - сознательно ввести адресата в заблуждение. Все глаголы содержат отрицательную оценку языкового поведения: в одних случаях дается неверная информация о фактах (цель - исказить знание адресата); в других - цель речевого акта - создание неверного мнения об объекте речи у адресата.
Значимыми для анализа наличия/отсутствия факта клеветы, оскорбления и пр. оказываются также и такие "нормативные речевые акты", как сообщения-доносы, уверения-подтверждения, вопросы, угрозы, осуждения-упреки, оправдания, шутки-насмешки, воспроизведение сказанных слов. Иными словами, право опредмечивает норму на событийном уровне, а язык - на текстовом (суждение/высказывание - факт).
Наличие "нормы", однако, лишь первый этап на пути создания оценивания.
Второй этап - истолкование событий-суждений/высказываний и фактов. В теории речевых актов разработана, например, процедура толкования мотивировок.
Мотивировки, ориентированные на конкретного адресата: сообщать - "Х говорит это, потому что хочет, чтобы Y имел информацию Р"; просить - "Х говорит это, потому что хочет, чтобы Y сделал Р"; убеждать - "Х говорит об этом, потому что хочет, чтобы Y считал, что Р".
Мотивировки, ориентированные на самого субъекта речевого акта: сознаваться - "Х говорит это потому, что по внешним или внутренним причинам не может не сказать, что Р"; причитать - "Х говорит это, чтобы выразить свои чувства".
Существуют мотивировки, объясняющие, почему речевой акт осуществляется именно таким - а не иным - способом, например почему умоляют, а не просят. В умолять представлена мотивировка "Х говорит это так, чтобы Y представил себе, как важно для Х-а Р, или сжалился над Х-ом"; а в приказывать -"Х говорит это так, чтобы Y понимал, что он должен сделать Р". Мотивировки, вводящие способ осуществления речевого акта, обязательно сочетаются с мотивировкой первого или второго типа. Например, в умолять представлена еще мотивировка "Х говорит это, потому что хочет, чтобы Y сделал Р".
Следует различать адресата речевого акта и аудиторию (ср. понятие косвенного участника речевого акта).
Адресаты - всегда конкретные лица. На таких адресатов и направлено большинство речевых актов. Но некоторые из них рассчитаны и на более широкий круг. Такие речевые акты, как пророчества, ориентированы на людей вообще; речевые акты предать огласке, разглашать, разболтать - на многих. Отрекаться, отказываться - это публичные речевые акты, причем публикой являются люди, имеющие какое-то отношение к субъекту речевого акта или к содержанию речевого акта, т.е. имеющие представление о том, от чего отрекается субъект. Такие речевые акты, как бесчестить, клеймить, ославлять, пропечатывать, срамить, рассчитаны на людей, которым известен объект осуждения, или на присутствующих, или на потребителей текстов средств массовой информации. Речевой акт воспрещается относить к тем людям, которые оказываются в данном месте. Шутки, формально-ориентированные на конкретного адресата, обычно рассчитаны на присутствующих третьих лиц. Остроты - на любых людей, которые могут их оценить.
Разные речевые акты могут воздействовать на различные стороны личности адресата - разум, чувства, волю, физические рефлексы.
На разум адресата рассчитаны сообщения, доносы, подтверждения, признания, предупреждения, объяснения и поучения, обещания и обязательства, отказы и отречения, просьбы (но не мольбы), вопросы, советы и предложения, угрозы, запреты, разрешения, требования и приказы, одобрения (кроме прославлений и захваливаний), осуждения (рассчитанные на исправление адресата или на его информирование), оправдания, шутки. К эмоциям адресата апеллируют уверения (заверять и клясться), прорицания, пророчества и предсказания, жалобы (ныть, плакаться, скулить, хныкать), мольбы, уговоры (успокаивать, утешать), прославления и захваливания. На волю адресата воздействуют уговоры (отговаривать, уговаривать, уламывать). На физические рефлексы рассчитаны речевые акты командовать, понукать, цыкнуть, прикрикнуть. Призывы могут воздействовать на все стороны личности адресата.
Некоторые речевые акты отражают более высокое положение говорящего в социальной, возрастной и др. иерархии: приказывать, велеть, командовать, распоряжаться, подписывать, уполномочивать, запрещать, распекать, выговаривать, отчитывать, прикрикнуть, увольнять, отлучать.
При функционировании глаголов в качестве перформативов (высказываний, эквивалентных поступку) нередки случаи неполной реализации их значения, когда опускаются наиболее специфические компоненты. Это относится к таким маркированным речевым актам, как умолять, клясться и др. Используясь в обыденной речи, они могут обозначать не настоящую мольбу или клятву, а близкий к ним по значению, но более нейтральный речевой акт, лишь несколько усиленный. Например, умоляю может означать усиленную просьбу, клянусь - усиленное уверение или обещание. Диапазон такого редуцированного употребления может быть достаточно широк.
Событие и текст
Целесообразно, с одной стороны, операционально измерять соотнесенность события и текста, а с другой стороны, соотнесенность языка и текста, но в том и другом случае важно определение семантических расстояний. Чем оно - семантическое расстояние - меньше, тем выше вероятность адекватного понимания того, что же происходит и насколько адекватно текст (пропозиция -> факт), опредмеченный в языке, выражает событие. Эти три аспекта соотнесенности операционализируются с достаточной достоверностью. Причем первый из них - соотнесение события и текста - может описываться, исходя из концептуального и инструментального инвентаря, предложенного В. Я. Шабесом.
Текст является дискретным (расчлененным) материальным образованием, состоящим из дискретных элементов членораздельной речи. В речемыслительной деятельности читатель (слушатель) сопоставляет содержания компонентов текста с фоновыми знаниями, являющимися дискретно-континуальными, многомерными, обобщенными "слепками" опыта. Континуальность (нерасчлененность, непрерывность) фоновых знаний и, в частности, событий позволяет интегрировать в единое содержательное целое не только компоненты текста, но и разорванные "куски" действительности на уровне предметной деятельности. Текст, описывающий событие, есть совокупность сверхфразовых единств, как развертки "эндособытия" - упорядоченной совокупности семантических признаков и их связей, указывающих на внутреннюю предметную структуру события с позиции внешнего интерпретатора. Иными словами, содержательная интерпретация предметной деятельности участника события дается не им самим, а внешним по отношению к событию интерпретатором, не связанным непосредственно с событием (т.е. не равным "наблюдателю").
Событие отграничивается от смежных с ним за счет следующих операциональных критериев:
- •цикличности, интервальности;
- •наличия микрособытийной структуры;
- •времени реализации (длительности);
- •места ("внутреннее" или "внешнее" пространство);
- •потенциальности vs. реализованности vs. результативности;
- •размерности (многомерность события vs. линейности текста);
- •предельности текстовой вербализации.
В этой связи имеет смысл рассмотреть одну операцию - (сверх)обобщение. Люди описывают фрагменты лишь единичного опыта, но, чтобы усилить весомость и познавательную полезность оценок по признаку этнической принадлежности, склонны ее обобщать (генерализировать). Свойства индивидуальных участников ситуации или событий принимаются за свойства всех членов группы или всех однотипных ситуаций. Может наблюдаться и обратное. Общие свойства, приписанные группе или типичному представителю группы, "превращаются" в частные для отдельного индивида или какого-либо события. Однако это касается только отрицательных свойств. Для предубежденного мышления типично то, что такие обобщения и приведения примеров не используются для характеристики, например, положительных свойств этнических меньшинств.
Можно также выделить операции расширения, или транспозиции, при которых отрицательный характер опыта в одной познавательной области переносится на опыт в другой области. Например, негативная оценка культурных привычек может распространяться на такие области, как гигиена или поведение в целом. В диалоге это "приведение в действие" отрицательной этнической информации выражается в смене топиков (тем разговора), при других обстоятельствах нежелательной. Такое расширение - частный случай того, что можно назвать "распространением" отрицательного отношения. Если в модели или схеме представлена какая-либо негативная деталь, "отрицательной" может оказаться вся модель, как в направлении сверху вниз, так и в обратном направлении - снизу вверх. Познавательная согласованность достигается объединением отрицательных качеств, приписываемых кому-либо. Например, отрицательные качества всего района проживания относят на счет проживающих в нем групп меньшинств и их действий, даже если имеются другие правдоподобные объяснения. Стратегия этих познавательных операций и их речевое выражение нацелены, очевидно, на то, чтобы эффективно построить новые, или, скорее, активизировать старые модели этнически соотнесенных ситуаций и увязать эти модели с негативными схемами чуждых говорящему групп. В процессе взаимодействия эта стратегия становится более операциональной: или ищут сходную модель поведения или по меньшей мере стараются превратить личностные модели или схемы в достоверные и оправданные.
Кроме этих стратегий, приводящих к созданию негативных моделей, представители группы большинства, разумеется, нуждаются в дополнительной стратегии, направленной на создание положительного образа говорящего. При анализе речевых стратегий мы видели, что основные используемые ходы блокируют негативные выводы относительно оценочных выражений (имеются в виду поправка, смягчение, уступка и т.п.). На самом деле эти ходы указывают на операции, предназначенные для блокировки операций типа "не обобщайте", "возьмите этот положительный пример", "не соглашайтесь с моим мнением относительно этнических меньшинств вообще" и т.д. И негативные описания чуждых говорящему групп, и положительная "самоподача" приводят к созданию аргументированных последовательностей, придающих оценкам видимость достоверности и социальной приемлемости.
30.08.2016, 1516 просмотров.