Кто не делится найденным, подобен свету в дупле секвойи (древняя индейская пословица)

Версия для печати

Библиографическая запись: Параязык в художественном тексте. — Текст : электронный // Myfilology.ru – информационный филологический ресурс : [сайт]. – URL: https://myfilology.ru//154/parayazyk-v-xudozhestvennom-tekste/ (дата обращения: 5.05.2024)

Параязык в художественном тексте

Содержание

Можно полагать, что между бессознательным и языковым лежит территория параязыка, который является связующим звеном между двумя мирами, в котором живёт человек и который существуют в человеке.

Двуканальность устной речи. Параязык

Языковеды, изучая устную речь, сделали убедительный вывод, что она структурно отличается от письменной. Структурные отличия книжно-письменной и устно-разговорной форм речи не случайны и свидетельствуют об их принципиальном различии в плане передачи информации. Если в письменной речи у нас один канал информации (сам текст), то в устной речи каналов информации два: а) информация, которая непосредственно содержится в произнесенных словах, и б) информация, которую слушатель получает помимо слов, которая сопутствует речи и в той или иной мере связана со словами. Человек, переходя от письменной речи к устной, бессознательно включает второй — несловесный канал информации, и это автоматически перестраивает первый — словесный, или речевой, канал. «Слова были для них пустым звуком, зато взгляды, улыбки, тембр голоса, самые незначительные движения помимо них вели между собою неумолчную беседу» (Р.М. дю Гар. Семья Тибо).

Второй канал — это функционирование телесных знаков, среди которых выделяют оптико-кинетическую систему (жесты, мимика, пантомимика), паралингвистическую и экстралингвистическую (вокализация, интонирование, смех, покашливания и др.), систему организации пространства / времени (дипломатический протокол), систему визуальных контактов («контакт глаз») [Герасимова 2004: 180].

Второй канал именуют параязыком (иногда параречью). К параязыку как несловесному каналу информации — традиционно относят паракинесику и парафонику.

Паракинесика

Под паракинесикой понимают движения рук и ног, мимику лица, позы тела, которые так или иначе включены в процесс коммуникации и служат средством передачи информации. Основу паракинесики составляет информативно значимый и коммуникативно функционирующий жест. «Какую бездну чувств может выражать застывший, обиженный позвоночник или леденящий профиль» [Бродский 1999: 321]. «Прямо он не сказал мне ни слова, но в его молчании слышалось благодушное одобрение всего, что можно было от меня ожидать» [Голжинг 1996: 187].

Парафоника

Существует еще один и тоже особый способ передачи информации — парафоника. Г. Гегель писал: «Звуки способны вызвать в нас соответствующее настроение. Преимущественно это справедливо относительно человеческого голоса; ибо этот последний представляет собой главный способ, посредством которого человек может обнаружить свое внутреннее существо; то, что он есть, он влагает в свой голос» [Гегель 1956: 117]. Выдающийся филолог А.А. Потебня отметил, что чутьё человека заставляет протягивать гласную в прилагательном (например, хорооший), если им хотят выразить высокую степень качества [Потебня 1989: 105]. Изменение длительности звучания приводит к возникновению дополнительной информации.

Дополнительная информация передаётся несловесным путём (в том смысле, что не требуется дополнительных слов), но она непременно связана с речью, сопутствует ей, обогащает её и без речи существовать не может. «— Lise! — только сказал князь Андрей; в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах» [Толстой 1979: 37].

К компетенции параязыка относят все те способы передачи информации, которые связаны со звучанием речи, её фонетическим обликом. Парафоника — это и акустические характеристики голоса (тембр, высота, громкость и т.п.), «значащие» паузы, интонационный рисунок речи, явления так называемой неканонической (необычной) фонетики и т.д. Вот один из современных примеров использования парафоники: «Одна моя знакомая, уезжая за кордон, везла с собой целую сумку невзрачных тюбиков с отечественным кремом. — Зачем?! — изумилась я. — Они же на-ту-раль-ные! — по слогам, явно намекая на невысокие мои умственные способности, пояснила собеседница» [Городские известия. 28.02.1999].

Информационная ёмкость параязыка

По мнению специалистов, важность несловесного канала информации трудно переоценить. «В пустом разговоре была не только пустота, — улыбки, взгляды, движения рук, покашливание, всё это помогало раскрывать, объяснять, понимать наново» (5, 43). В дневнике К.И. Чуковского есть запись о впечатлении от рассказов М. Горького о Л. Толстом: «Когда я записываю эти разговоры, я вижу, что вся их сила — в мимике, в интонациях, в паузах, ибо сами по себе они, как оказывается, весьма простенькие и даже чуть-чуть плосковаты» [Чуковский 1990: 155]. Изучение языков тела, по мнению специалистов, поражает богатством их выразительных возможностей. С помощью мимики, жестов, поз можно передать всё бесконечное многообразие реакций на практически любые ситуации. Мысль и чувства, желание и настроение, просьба и приказ — всё может быть отражено через язык тела. К языку тела прибегают сознательно и бессознательно. Примечательно, что «телесный язык по своей изначальной природе действительно не способен лгать»: речь напрямую связана с двигательными реакциями, которые спонтанны и поддаются контролю лишь при специальной тренировке, которая ещё и не всякому под силу [Герасимова 2004: 180].

Возникает вопрос о количестве информации, отправляемой и получаемой по обоим каналам — словесному и неречевому. По мнению специалистов, несловесный канал в процессе бытового общения передаёт слушателям информации больше, чем канал словесный. Количественные оценки, правда, сильно колеблются, но в любом случае важность параязыковых средств в общении трудно переоценить. Так, автор книги «Правда о жесте» Ф. Сулже установил, что при разговоре люди придают словам лишь 7% значимости, интонации — 38%, а мимике и жестам — 55%.

Всего один жест может полностью изменить смысл произнесенных слов. Сказанное устно при помощи манеры, тона, темпа и обстоятельств в очень большой степени само себя истолковывает. Соотношение количества информации, передаваемой с помощью обоих каналов, — величина переменная. Зависит она от многих обстоятельств. Чем ограниченнее словарь, например, тем чаще личные намерения сигнализируются несловесным путём. Особенно это заметно в общении детей, подростков, военнослужащих, семейных пар и лиц, долго проживающих совместно.

В современной науке и практике активно развиваются теоретическое и прагматическое направления изучения параязыка.

Теоретический аспект изучения параязыка

Теоретики языка полагают, что невербальное — ключ к проблеме глоттогенеза (происхождения языка). В истории развития человеческого языка выявлен переходный период от первой ко второй сигнальной системе, который профессор И.Н. Горелов назвал «функциональным базисом речи». Эту промежуточную систему коммуникации в процессе очеловечивания «прошёл» не только наш предок, но её «проходит» и каждый ребенок. Функциональный базис речи — это система протопонятий со своей собственной знаковой системой, параязыком. Это протоязык мимики и жестов, взглядов и фонаций, которым человек владеет инстинктивно, как биологическое существо. Этот невербальный (несловесный) язык понятен и животным. Для животных такая коммуникация — верх развития, для человека — основа развития первого, бессознательного интеллекта и ступенька в обретении истинно человеческого языка, второй сигнальной системы.

Полагают, что люди, их дети и животные объединены «языком эмоций». Понятность и универсальность этого языка обеспечивается закономерными связями между акустическими средствами выражения эмоций голосом и физиологическим состоянием организма, испытывающего ту или иную эмоцию.

Приматологи из Сент-Эндрюсского университета (Великобритания) составили самый полный словарь жестов шимпанзе. Анализ 120 часов видеозаписей поведения приматов показал, что шимпанзе используют 66 жестов, а не 30, как считалось ранее. Большинство зафиксированных жестов являются общими для разных видов приматов, что свидетельствует о древности такого способа общения. Предположительно, базовая группа жестов всех обезьян и человека возникла ещё у общего предка всех высших приматов. Специалисты полагают, что сведения о жестикуляции обезьян могут помочь ответить на вопросы, связанные с развитием высших когнитивных способностей у человека.

Американские учёные из университета Чикаго, протестировав сорок человек, разговаривающих на разных языках (английском, китайском, испанском и турецком), пришли к выводу, что грамматика жестов универсальна. Подопытным были показаны видеоролики, иллюстрирующие различные действия как реальных людей, так и нарисованных персонажей, и попросили сначала описать происходящее словами, а затем жестами. Порядок слов в описании происходящего языком соответствовал грамматическому порядку языка, которым владел испытуемый. В английском, испанском и китайском языках первым идёт субъект, потом глагол, затем объект (пример: женщина завязывает узел). Турецкий вариант последовательности: субъект — объект — гла- гол (женщина узел завязывает). Во время «рассказа» руками все тестируемые продемонстрировали последовательность субъект — объект — глагол (мужчина на гитаре играет). Вывод исследователей однозначен: всем людям при невербальном общении свойственно составлять слова именно в порядке субъект — объект — глагол.

Язык эмоций подсознателен и в силу этого непроизволен. «Жест в этом городе родился раньше слова. Все жестикулировали, размахивали руками, сверкали белками, стараясь объяснить друг дружке — если не самый смысл жизни, то хоть приблизительный» [Дон-Аминадо 1991: 47]. Русский писатель А.П. Шполянский (псевдоним Дон-Аминадо), столь образно описавший старую Одессу, и не подозревал, как точно он представил предысторию человеческой речи. Жест родился раньше звукового слова не только в этом городе, но и на планете Земля.

«Тело — живой лик души. По манере говорить, по взгляду глаз, по складкам на лбу, по держанию рук и ног, по цвету кожи, по голосу, по форме ушей, не говоря уже о цельных поступках, я всегда могу узнать, что за личность передо мною. По одному уже рукопожатию я догадываюсь обычно об очень многом. И как бы спиритуалистическая и рационалистическая метафизика не унижала тела, как бы материализм не сводил живое тело на тупую материальную массу, оно есть и остаётся единственной формой актуального проявления духа в окружающих нас условиях. Однажды я сам заметил, что у меня изменилась походка, и, поразмысливши, я понял, отчего это случилось. Тело — неотъемлемая стихия личности, ибо сама личность есть не больше как телесная осуществленность интеллигенции (ума. — А.Х.) и интеллигентного символа. Мне иной раз страшно бывает взглянуть на лицо нового человека и жутко бывает всматриваться в его почерк: его судьба, прошлая и будущая, встаёт совершенно неумолимо и неизбежно», — эти рассуждения замечательного русского философа и филолога А.Ф. Лосева [Лосев 1990: 461] можно считать предтечей концепции телесности сознания и языка.

Телесная природа сознания

Для адекватного понимания места параязыка в структуре коммуникации важно учитывать концепцию телесной природы сознания, которая ориентирована на выявление телесных детерминант познания, жизни и духовной деятельности человека. Согласно концепции, человек как существо мира средних размерностей (мезокосма) организует свою картину мира в соответствии с параметрами собственной телесности, которая определяет основные направляющие его мыслительной и преобразующей активности, которые, в свою очередь, оказывают обратное влияние на функционирование телесности [Телесность… 2009].

Телесность сознания, подчёркивает Е. Князева, не означает отрицания идеальности его продуктов, но указывает на необходимость учёта телесных детерминант духовной деятельности и познания, поскольку сознание отелеснено, воплощено, а тело одухотворено, оживлено духом [Князева 2009: 31]

Не случайно Е. Князева эпиграфом к своей статье выбрала слова американского философа и психолога, одного из основателей прагматизма У. Джеймса (1842–1910): «Тело есть центр бури, начало координат, постоянное место напряжения в цепи нашего опыта. Всё вращается вокруг него и ощущается с его точки зрения» [Князева 2009].

Объект познания и способ его познания зависят от строения тела и его конкретных функциональных особенностей, способностей восприятия и движения в пространстве. Существуют телесные нити, управляющие разумом. «Мыслит человек не только мозгом, чувствует не только сознанием, он мыслит и чувствует всем своим телом» [Там же: 49]. Через двигательную активность, через действия формируются когнитивные (добавим: коммуникативные) способности живого организма как в онтогенезе, так и в филогенезе [Там же: 32, 34].

Сознание выполняет свои когнитивные функции в действии и через действие — в этом выводе учёного заключено теоретическое обоснование природы параязыка.

Концепция телесности сознания и языка подтверждается лабораторными исследованиями.

Тело — активный участник речевого процесса. Канадским учёным из университета Мак-Гилла в Монреале удалось разрешить загадку, как взрослым людям, потерявшим слух, удаётся сохранять правильную речь, не слыша своих собственных слов в течение долгих лет. Выбрали пять добровольцев, потерявших слух взрослыми, их слуховые аппараты на время эксперимента отключили, чтобы они не слышали звучание собственной речи. Испытуемым прикрепили небольшой прибор на челюсть, немного сдвигавший её в сторону, что искажало произнесённый звук. При этом им предлагали произносить слова, появляющиеся на экране компьютера, не слыша их. Выяснилось, что глухие люди корректировали положение своей челюсти, сдвигая её против действия аппарата, и восстанавливали правильное звучание. Во время речи, которой испытуемые сами не слышали, положение челюсти автоматически оценивалось как неправильное и исправлялось. Результаты исследования свидетельствуют о существовании двух систем, контролирующих правильное произношение, — слуховой и двигательной. Человек помнит не только звучание данного слова, но и положение органов речи, а также их движение, соответствующее его произношению.

Современные лабораторные исследования обнаруживают место телесности в изучении языка. Так, французские учёные установили, что наилучших результатов при изучении иностранного языка достигают учащиеся, которые не только смотрят и пишут буквы чужого алфавита, но и ощупывают их. Психологи из университета г. Гренобль (Франция) изготовили рельефные знаки японского алфавита катакана и предложили изучающим японский язык не только упражняться в написании и произношении этих знаков, но и ощупывать их. Результат оказался удивительным: по сравнению с контрольной группой «ощупыватели» гораздо быстрее и лучше запомнили знаки катаканы. Экспериментаторы объясняют это тем, что осязание является связующим звеном между зрением и слухом, способствуя взаимодействию этих чувств. По этой причине дети тянут в рот все познаваемые предметы.

Признанием роли жеста в процессе мышления и коммуникации является разработка в США развивающей методики для младенцев. Детей, достигших шестимесячного возраста, обучают языку жестов, традиционно применяемому в общении с глухонемыми людьми. Преподаватель языка жестов Этель Лейт считает, что такой язык подходит для «разговора» с малышами, которые ещё не способны освоить обычную речь. Подобное общение, по мысли педагога, позволяет родителям лучше понять желания и нужды маленького ребёнка, а также стимулирует его умственное развитие. Важно и то, что родители, общаясь с ребёнком жестами, одновременно проговаривают все слова. У методики немало сторонников, но есть и скептики, которые считают, что только контролируемые научные исследования смогут доказать, действительно ли язык жестов стимулирует умственное развитие и ускоряет развитие речи, либо эти эффекты возникают благодаря развивающим играм, чтению и более тесному общению ребёнка с родителями.

Прагматический аспект изучения параязыка

«Говорим голосом, беседуем всем телом». Эти слова приписывают древнеримскому автору Публицию. Менеджеры убеждены, что в международном бизнесе не обойтись без хорошего знания теории и практики паракинесики. В Японии, например, женщины-продавщицы изучают программу школы гейш, где неречевой контекст общения считают важнейшим средством для достижения взаимопонимания. Специалисты по переговорам считают, что успех делового контакта зависит от того, насколько слова соответствуют несловесным сигналам.

Английские специалисты Дж. Ниренберг и Г. Калеро написали очень популярное во всём мире пособие для деловых людей под выразительным названием «Читать человека — как книгу». В пособии представлены основы боди ленгвидж, т.е. языка жестов, мимики и телодвижений человека. Австралийский предприниматель и учёный Аллен Пиз выпустил книгу «Язык телодвижений», которая в США с 1961 по 1991 г. переиздавалась четырнадцать раз общим тиражом свыше миллиона экземпляров. Русский был двадцать седьмым языком, на который она переведена. Книга задумывалась в качестве пособия агентам по продаже товаров, менеджерам, руководителям предприятий. Однако она заинтересовала преподавателей, следователей, врачей, журналистов. Внимательно читают её психологи и искусствоведы.

Совсем недавно специалист по паракинесике Г.Е. Крейдлин сокрушался: «К сожалению, приходится констатировать, что сегодня ни для одной культуры и ни для одного языка жестов не существует ни объяснительных словарей, ни хотя бы отдельных описаний основных иконических телесных единиц» [Крейдлин 2006: 55]. А в 2007 г. на русский язык был переведён «Толковый словарь языка жестов: Как распознать и истолковать практически любой известный жест» [Армстронг, Вагнер 2007].

Паралингвистика (парафилология)

Информативные и экспрессивные возможности невербальных средств информации в форме паракинесики и парафоники оправдывают целесообразность особой отрасли филологии. В современную науку уверенно входит новый термин параязык — явления и факторы, сопровождающие речь и не являющиеся вербальным материалом: громкость, паузы нерешительности, модуляции голоса, мимика, жесты, контакт глаз между коммуникантами и т.д. Термин «паралингвистика», который традиционно обозначал совокупность несловесных средств, связанных со звучанием речи и паузами, теперь переосмысливают и употребляют в качестве наименования научной дисциплины, изучающей параязык.

Эта дисциплина также может называться невербальной семиотикой [Крейдлин 2007].

Последующие рассуждения дают основание для дискуссии о целесообразности более общего термина — парафилология.

Художественно-творческий аспект параязыка

Помимо научно-теоретического и прагматического аспекта в изучении параязыка есть аспект художественно-творческий. «Письмо Антона Павловича Дюковскому о смерти брата очень сдержанно. Все слова ясны, просты. Печаль не в словах, а за словами» [Зайцев, 1991: 315].

Творческая деятельность человека не мыслится вне жеста. Очень тонко подметил это мастер слова А.Н. Толстой: «Я наконец понял тайну построения художественной фразы: её форма обусловлена внутренним состоянием рассказчика, повествователя, за которым следует движение, жест. И, наконец, — глагол, речь, где выбор слов и расстановка их адекватна жесту» [Толстой А.Н. 1972: 53–54].

Андрей Белый впервые ввёл «жесты» в поэзию: язык пробелов, лесенки слов. А. Блок не случайно настаивал, чтобы собрание его сочинений, начавшее издаваться до реформы орфографии в 1918 г., допечатали по-старому, так как стихи были рассчитаны на это. Графическая сегментация текста, расположение его на бумаге, шрифты и краски набора, типографские знаки, необычное написание и нестандартная расстановка знаков пунктуации — весь этот арсенал параязыковых средств помогает углубить и выразительно передать мысль и чувство автора.

Важно заметить, что параязыковой способ передачи информации в художественном творчестве зачастую способствует словесной оформленности речи. В статье «Как делать стихи» В. Маяковский говорит о том, что стихи у него вырастают из «поэтического гула». Думается, что «муки слова» у поэтов и писателей — это напряженная попытка гармонически согласовать словесный и несловесный каналы поэтической информации.

В современной философской литературе полагают, что «…в общую классификацию необходимо ввести языки интуиции (духовные, психологические языки), которые главным образом проявляются в созидательном творчестве: эйдосы визуализации, “зримый умом” звуко-цвет, эстетическое чувство и др. Эти языки относят к разряду тонкой чувствительности или тонкой телесности» [Герасимова 2004: 180].

Трудно переоценить роль параязыка в искусстве, художественном творчестве, культуре в целом и в киноискусстве в частности. Для практики немого кино жест и мимика — главное изобразительное и выразительное средство. Для филолога интерес представит книга Ю. Цивьяна «На подступах к карпалистике: Движение и жест в литературе, искусстве и кино» (М.: НЛО, 2010). Термин карпалистика в названии монографии, по сообщению автора, придумал В. Набоков. Термин произведён от позднелатинского слова carpus (‘кисть руки’) и в романе В. Набокова «Пнин» получил своё определение: «Скоро обнаружилось, что Пнин является истинной энциклопедией русских кивков и ужимок, что он свёл их в таблицу и может кое-что добавить к Лоренсовой (Лоренс Дж. Клементс — коллега Пнина, читающий лекционный курс «Философия жеста». — А.Х.) картотеке, посвященной философской интерпретации жестов — иллюстративных и неиллюстративных, связанных с национальными особенностями и с особенностями окружающей среды» [Набоков 1993: 185]. «Лоренс снял даже фильм, посвященный тому, что Тимофей считал существенной частью русского “кистеведения” …Пнин …демонстрирует жесты, лежащие в основе таких русских глаголов, — подразумевающих движения рук, — как “махнуть”, “всплеснуть”, “развести”: рука роняется, как бы смахивая усталую уступку; две руки театрально распахиваются в изумлённом отчаянии; “разъединительный” жест — ладони разъезжаются, в знак беспомощной покорности» [Там же: 185–186].

Л.Н. Толстой о параязыке

Л.Н. Толстой в своих «Дневниках» однажды с огорчением отметил: «Я невольно, говоря о чём бы то ни было, говорю глазами такие вещи, которые никому не приятно слышать, и мне совестно, что я говорю их» [Толстой 1985: 82].

Вспомним эпизод из романа «Война и мир»: «Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагивания мускула лица, ни жеста Пьера. Она налету ловила ещё не высказанное слово и прямо вносила в своё раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера» [Толстой 81: 235]. 97 оттенков улыбки и 85 оттенков выражения глаз героев. В «Войне и мире» мы найдём « — Что... — начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать всё яснее и глубже» [Толстой 1981: 61].

Параязык в художественном тексте

Место параязыка в художественном тексте видно на примере писательской практики Л.Н. Толстого. Остановимся на трилогии «Детство. Отрочество. Юность» [Толстой 1978], в которой около 140 фрагментов, так или иначе связанных с параязыком. Часть фрагментов можно отнести к числу теоретических: в них автор рассуждает об особенностях неречевой коммуникации людей.

Во-первых, Л.Н. Толстой обратил внимание на то, что параязык особенно актуален в детском и юношеском возрасте, и это еще один аргумент в пользу концепции Н.И. Горелова о функциональном базисе речи: «Мне показалось, что во взгляде его выражался вопрос, зачем я пришел сюда, а в быстром наклонении головы желание скрыть от меня значение взгляда. Эта склонность придавать значение самому простому движению составляла во мне характеристическую черту того возраста» [Толстой 1978: 179].

Во-вторых, параязык складывается в условиях малых социальных групп и прежде всего в семье: «...существует частная, более или менее развитая в различных кружках общества и особенно в семействах, способность, которую я назову пониманием. Сущность этой способности состоит в условленном чувстве меры и в условленном одностороннем взгляде на предметы. Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, — что для людей с другим пониманием может казаться совершенно иначе. Для людей с одним пониманием каждый предмет одинаково для обоих бросается в глаза преимущественно своей смешной, или красивой, или грязной стороной. Для облегчения этого одинакового понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, даже обороты речи, даже — слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют. <....> Например, у нас с Володей установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особенное ударение на оба ш) означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д., и т.д. Но, впрочем, значение зависело больше от выражения лица, от общего смысла разговора, так что, какое бы новое выражение для нового оттенка ни придумал один из нас, другой по одному намеку уже понимал его точно так же» [Толстой 1978: 280–281].

В-третьих, продемонстрировано, как рождаются элементы параязыка: «— Здравствуйте, дипломат! — сказал Дубков, подавая мне руку. Приятели Володи называли меня дипломатом, потому что раз, после обеда у покойницы бабушки, она как-то при них, разговорившись о нашей будущности, сказала, что Володя будет военный, а что меня она надеется видеть дипломатом» [Толстой 1978: 180]; «— Верно, у него денег нет! Правда? О! Дипломат! — прибавил он утвердительно, объясняя мою улыбку» [Толстой 1978: 181].

Теоретические замечания писателя иллюстрируются многочисленными художественными примерами о месте параязыка в коммуникативной деятельности человека.

«— Разве вы бьете своих детей, моя милая? — спросила бабушка, значительно поднимая брови и делая особенное ударение на слово бьете» [Толстой 1978: 61]. «Карл Иванович взглянул на меня и снова отвернулся, но в беглом взгляде, который он бросил на меня, я прочел не равнодушие, которым объяснял его холодность, но искреннюю, сосредоточенную печаль» [Толстой 1978: 133]. «Никогда ни в ком не встречал я такого фамильного сходства, как между сестрой и матушкой. Сходство это заключалось не в лице, не в сложении, но в чем-то неуловимом: в руках, в манере ходить, в особенности в голосе и в некоторых выражениях. Когда Любочка сердилась и говорила: “целый век не пускают”, это слово целый век, которое имела тоже привычку говорить maman, она выговаривала так, что, казалось, слышал ее, как-то протяжно: це-е-лый век» [Толстой 1978: 173]. «В каждом его телодвижении, в каждом изгибе его спины, мне кажется, что я вижу несомненные признаки отвратительного наказания, постигнувшего его» [Толстой 1978: 163]. «Всякий раз, когда случайно встречались наши глаза, мне казалось, что во взгляде моем выражается слишком явная неприязнь, и я спешил принять выражение равнодушия, но тогда мне казалось, что он понимает мое притворство, я краснел и вовсе отворачивался» [Толстой 1978: 161]. «Она точно так же растягивает слова, поднимает брови и говорит: “мой милый”» [Толстой 1978: 175]. «Я чувствовал, что взгляд его был совокупно обращен на меня и Иконина и что в нас не понравилось ему что-то <...> потому что он сделал, глядя опять-таки на обоих нас вместе, нетерпеливый жест головой, чтоб мы скорее брали билеты» [Толстой 1978: 212]. «...Сказал Володя и начал мне объяснять бином Ньютона, но так скоро и неясно, что, в моих глазах прочтя недоверие к своему знанию, он взглянул на Дмитрия и, в его глазах, должно быть, прочтя то же, покраснел» [Толстой 1978: 215]. «Я стал было отвечать, но выражение его лица сковывало мне язык...» [Толстой 1978: 218]. «Что ж, я очень подурнела? — спросила она, встряхивая головкой» [Толстой 1978: 239]. «...И сделала такой жест глазами, что князь, должно быть, догадавшись, чего она хотела, подошел ко мне...» [Толстой 1978: 244]. «Варя, пожалуйста, читай скорее, — сказала она, подавая ей книгу и ласково потрепав ее по руке» [Толстой 1978: 264]. «Знаете, отчего мы так сошлись с вами, — сказал он, добродушным и умным взглядом отвечая на мое признание...» [Толстой 1978: 185].

Поиски строевых единиц параязыка

Известно, что мимика и жест — элементы аналогового (непрерывного во времени) языка. Превратить континуум в цепочку дискретных единиц — давняя мечта исследователей. «Из жестов всех составить алфавит и научиться понимать все мысли» мечтал великий драматург (Шекспир В. Тит Андроник). Американский психолог Р. Бёрдвистл попытался выделить кин — мельчайшую единицу движения, аналогичную букве. Таких кинов учёный насчитал около 60. Известны и другие попытки поиска «алфавита жестов», однако ряд психологов настроен скептически. По их мнению, создать код, словарь, дискретный алфавит невербальной коммуникации невозможно, поскольку поиск алфавита — проявление лингвоцентризма — стремления изучать любые виды коммуникации по образу и подобию языка человеческой речи.

Невербальная коммуникация — проявление смысловой сферы личности. Она представляет непосредственный канал передачи личностных смыслов. То, что не удаётся ученым, оказывается по плечу мастерам художественного слова. Их опыт свидетельствует, что параязык в известной мере изоморфен (структурно подобен) вербальному языку и в силу этого можно выделить структурные единицы параязыка.

Понятийно-терминологический аппарат паралингвистики

Параязык должен обладать своими структурными единицами. По аналогии с вербальным языком, фундаментальной единицей которого является лексема, напрашиваются два термина — кинема и интонема, однако эти термины уже получили права гражданства в современной лингвистике. Кинема — это структурная единица кинетического (двигательного, жестикуляторного) «языка» как системы [Ахманова 1966: 195]. «Единица интонации — интонема (в иной терминологии — “фонема тона”, “интонационная конструкция” — совокупность интонационных признаков (параметров), достаточных для дифференциации значения высказывания или его части и передающих его коммуникативный тип высказывания, смысловую важность синтагм, членение на тему и рему. Интонема имеет план выражения и план содержания и является одним из знаков языка. Интонемы образуют систему лингвистических единиц супрасегментного уровня языка» [ЛЭС 1990: 198].

Учитывая, что обе составные части параязыка — паракинесика и парафоника — в своих обозначениях имеют формант пара, можно подумать о терминах паракинема и паралексема.

Под паракинемой условимся понимать слово или группу слов, описывающих тот или иной жест. Паракинему в тексте выделим квадратными скобками. «Учитель встал и пошел к двери, как будто не замечая моего [взгляда], в котором выражались ‘отчаяние, мольба и упрек’» [Толстой 1978: 145].

Паралексема в нашем понимании — средство передачи параязыковых элементов, или «звуковых жестов», — слово или группа слов, передающие фиксированную, тем или иным способом закрепленную в тексте интонацию или иную другую фонацию. Паралексему в тексте заключим в ломаные скобки: «— Пойдемте, <барчук>, я вас проведу, — сказал он, поворачиваясь назад и, по-видимому, сразу угадав мое положение...» [Толстой 1978: 204];

Паракинема и паралексема как формы передачи кинетических или интонационных жестов обычно сопряжены со словами, содержащими толкование или намек на смысл жеста, — парасемемой или интерпретантой.

Парасемема в нашем употреблении — это слово или группа слов, содержащих текстовый намек на смысл того или иного коммуникативного жеста. Семему в тексте ограничиваем «лапками». «Настал и мой черед: бабушка с ‘одобрительной’ [улыбкой обратилась ко мне]» [Толстой 1978: 58].

Интерпретанта — это авторское объяснение смысла жеста. В тексте интерпретанту выделяем фигурными скобками: «Любочка и Катенька [беспрестанно подмигивали нам], [вертелись на своих стульях] и вообще ‘изъявляли сильное беспокойство’. {Подмигивание это означало: “Что же вы не просите, чтобы нас взяли на охоту?”} Я толкнул локтем Володю, Володя толкнул меня и, наконец, решился...» [Толстой 1978: 28]; «Впрочем, <теперь> некому об этом подумать, и вы можете делать, как хотите. {Слово “теперь” значило: ‘когда у них нет матери’...}(11, 132)».

Паракинема и паралексема могут быть косвенными — в тексте указание на наличие кинетического или звукового жеста содержится, но сам жест дискретно не описывается: «...И доктор Блюменталь, маленький рябоватый человечек, который тщетно ‘старался успокоить’ Гашу, [делая ей глазами и головой таинственные миротворные знаки]» [Толстой 1978: 130] — пример косвенной паракинемы. «...Отвечала бабушка <таким тоном>, как будто вопрос папа был ‘самый неуместный и оскорбительный вопрос’» [Толстой 1978: 131] — пример косвенной паралексемы.

Как правило, косвенные паракинемы и паралексемы включают в свой состав слова с обобщенным значением — знак, тон и т.п. «— Ну, друзья мои, — сказал он решительно, [поднимая голову] и <тем особенным быстрым тоном>, {которым говорятся вещи, очевидно, неприятные, но о которых судить уже поздно}» [Толстой 1978: 302]; «...Продолжала она, помолчав немного и <тоном>,{который доказывал, что речь ее была приготовлена заблаговременно}» [Толстой 1978: 157].

По образному замечанию французского лингвиста Ш. Балли, интонация — это постоянный комментатор мысли. «В художественном тексте интонация выполняет изобразительную функцию, рисуя некоторые элементы действительности: быстрое и медленное движение, больших и маленьких персонажей, эмоциональное состояние персонажей, силы добра и зла в сказках (курсив наш. — А.Х.) и т.п.» [ЛЭС 1990: 198]. Это цитата из «Лингвистического энциклопедического словаря», в ней интонация в не очень явной форме отнесена к устной (сказка!) форме речи.

Однако анализируемая трилогия свидетельствует, что для Толстого интонация настолько важна, что он пытается сохранить её и в письменном тексте, используя шрифтовое средство (курсив) и выделяя паралексемы.

Паралексемы у Толстого различаются по своим целевым установкам. Несколько раз использована паралексема дядька. Дядька — ‘Устар. Слуга в дворянских семьях, приставлявшийся для надзора за мальчиком’ [МАС: 1: 460]. «— Нечего их спрашивать, а надо спросить их <дядьку>, — сказала бабушка, {особенно ‘презрительно’ выговаривая слово “дядька”}, — что он смотрит?» [Толстой 1978: 132]; «...Кажется, пора бы для них нанять гувернера, а не <дядьку>, ‘немецкого мужика’» [Толстой 1978: 132]; «...А не ‘простой menin’, <дядька>, который ‘годен только на то, чтобы водить их гулять’» [Толстой 1978: 133]; «Карл Иванович был смешной старик, <дядька>, {которого я любил от души, но ставил все-таки ниже себя в моем детском понимании общественного положения}» [Толстой 1978: 160]. Интонация включает в семантическую структуру слова социальную оценку персонажа.

На примере слова порох можно увидеть, как рождается паралексема. «— Боже мой, порох (речь идет о рассыпанной дроби. — А.Х.)!.. — воскликнула Мими задыхающимся от волнения голосом <....> она позвала Михея и приказала ему выбросить весь <этот порох> куда-нибудь подальше...» [Толстой 1978: 130]; «— Вольдемар сказал, что сам Карл Иванович дал ему <этот порох>, подхватила Мими» [Толстой 1978: 132]. Вначале вместо точной в данной ситуации лексемы дробь ошибочно употреблена лексема порох, которая затем включила в себя эмоциональную реакцию Мими — её ужас перед пожаром, и лексема становится паралексемой. Дополнительное значение усиливается указательным местоимением этот.

Паралексема может быть использована как способ выражения социальной оценки: (ждут учителя Лебедева) «— Нет, это не он, это какой-то <барин>, — сказал он» [Толстой 1978: 142]; «...И чтобы загладить чем-нибудь свой отказ, я поспешил сообщить, что я не буду дома, потому что должен быть у <князя> Ивана Иваныча, у <княгини> Корнаковой, у Ивина, того само, что имеет такое важное место, и что, верно, буду обедать у <княгини> Нехлюдовой» [Толстой 1978: 237]; «Ну, а скажите: вы были, мой друг, у <кнезь> Ивана?» [Толстой 1978: 243]; «Ведь вы знаете, что <кнезь> Иван вам все равно что отец» [Толстой 1978: 243].

Паралексема может выполнять функцию своеобразной эвфемии. Дядька Карл Иванович о своих недоброжелателях:

«— Я знаю, чьи это штуки и отчего я стал не нужен: оттого, что я не ‘льщу’ и не ‘потакаю во всем’, как <иные люди>» [Толстой 1978: 23]; «Я вполне разделял его ‘ненависть’ к <иным людям>» [Толстой 1978: 26]. Мими о себе: «...Прибавляла Мими, ‘задумчиво’ [вздыхая}, {как бы говоря: «не то бы сделали для него <некоторые люди>, если бы он сумел оценить их»}» [Толстой 1978: 323]. 129

Вместо имени пассии своего приятеля друзья используют в качестве эвфемизма две паралексемы — <тетенька> и <рыженькая>. «Нехлюдов, напротив, всегда серьезно сердился, когда ему намекали на его любовь к какой-то <рыженькой>» [Толстой 1978: 179]; «Не поехать ли нам к <тетке>» [Толстой 1978: 228]; «...И ту, которую Володя и Дубков считали пассией моего друга и называли <рыженькой>.» «...но про <рыженькую>, {которую по-настоящему звали ‘Любовью Сергеевной’}...он говорил мне с одушевлением» [Толстой 1978: 250]; «...Он открыл в <бедной тетеньке> {(так называлась у них ‘Любовь Сергеевна’)}...такие совершенства, каких я и не подозревала» [Толстой 1978: 258]; «... А <тетенька> в невинности души находится в адмирации перед ним...» [Толстой 1978: 317].

Параязык и внутренняя речь

Внутренний монолог тоже включает в себя элементы параязыка: «Несколько раз с различными интонациями и с выражением величайшего удовольствия, прочел он это изречение, выражавшее его задушевную мысль; потом задал нам урок из истории и сел у окна. Лицо его не было угрюмо, как прежде; оно выражало довольство человека, достойно отмстившего за нанесенную ему обиду» [Толстой 1978: 24]; «Карл Иванович был очень не в духе. Это было заметно по его сдвинутым бровям и по тому, как он швырнул свой сюртук в комод, и как сердито подпоясался, и как сильно черкнул ногтем по книге диалогов...» [Толстой 1978: 22].

Параязык, как и язык слов, — необходимая база внутренней речи, и Л.Н. Толстой убедительно показывает место параязыковых элементов в размышлениях героя, его внутренних монологах. Интонация — важнейший признак звучащей речи в художественной практике Л. Толстого смещается в область внутренней речи и выполняет важную функцию фиксации доминанты размышлений. Это видно на примере паралексемы <она>. Впервые и однажды паралексема она появляется в повести «Отрочество», когда речь идет о прислуге Маше: «...За которым сидит <она> в моем любимом розовом холстинковом платье и голубой косынке, особенно привлекающей мое внимание. <Она> шьет...» 130 [Толстой 1978: 162]. Подросток размышляет: «Отчего она не родилась барыней, с этими светлыми голубыми глазами, огромной русой косой и высокой грудью? Как бы ей пристало сидеть в гостиной, в чепчике с розовыми лентами и в малиновом шелковом капоте... Она бы шила в пяльцах, а я бы в зеркало смотрел на неё, и что бы ни захотела, я все бы для нее делал» [Толстой 1978: 163]. Перед этим в сознании героя повести проинтонировала лексема <женщина>: «...В одной из наших горничных я перестал видеть слугу женского пола, а стал видеть <женщину>, {от которой могли зависеть, в некоторой степени, мое спокойствие и счастие}» [Толстой 1978: 128].

Позже во внутреннем мире теперь уже героя повести «Юность» возникает смутный образ будущей возлюбленной, закодированный паралексемой <она>. «Потом <она> тоже будет ходить гулять на Воробьевы горы и когда-нибудь подойдет ко мне и спросит: кто я такой?» [Толстой 1978: 194]. «...И когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об <ней>, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу...» [Толстой 1978: 194]; «“Неужели она...<она>? подумал я. — Неужели <начинается>?” (обратим внимание на появление паралексемы <начинается>). Но я скоро решил, что она не <она> и что еще не начинается» [Толстой 1978: 266]; «...В надежде вдруг где-нибудь встретить <ее> на полянке или под деревом» (11, 288); «И вот являлась <она>, ‘с длинной черной косой, высокой грудью, всегда печальная и прекрасная, с обнаженными руками, с сладострастными объятьями’» [Толстой 1978: 292]. <Она> наконец приобретает отчетливый образ и окончательно уходит из размышлений юноши.

Когда персонажу важно не только содержание речевой реплики, но и ее форма, память услужливо сохраняет паралексему: «...Про меня папа сказал как-то, что у меня <умная рожа>, и {я вполне верю в это}» [Толстой 1978: 177] — герою лестна оценка отца. «...Сказал ему, чтоб он принес, <пожалуйста, уже еще полбутылочку шампанского>» [Толстой 1978: 228] — герой впервые заказывает вино на свои деньги, и потому так запомнилась эта фраза с интонацией и синтаксическими ошибками.

Л.Н. Толстой обратил внимание на то, что в параязыке возможно и такое явление, как идиолект — индивидуальная особенность жестового поведения — и продемонстрировал на примере одного из персонажей: «...Толковал что-то приказчику Якову Михайлову, который... [заложив руки за спину, очень быстро и в разных направлениях шевелил пальцами]; Чем больше горячился папа, [тем быстрее двигались пальцы], и наоборот, когда папа замолкал, [и пальцы останавливались]: но когда Яков сам начинал говорить, [пальцы прыгали в разные стороны]. По их движениям, {мне кажется, можно было бы угадывать тайные мысли Якова}: [лицо же его всегда было спокойно] — {выражало ‘сознание своего достоинства и вместе с тем подвластности’, то есть: ‘я прав, а впрочем, воля ваша’}» [Толстой 1978: 18]; «Но по [быстроте движения пальцами] я заметил, что {он хотел ‘возразить’}; папа перебил его» [Толстой 1978: 19]; «Яков помолчал несколько секунд; потом вдруг [пальцы его завертелись с усиленной быстротой], и он, переменив [выражение послушного тупоумия], с которым слушал господские приказания, на {свойственное ему} [выражение плутоватой сметливости], пододвинул к себе счеты и начал говорить» [Толстой 1978: 19–20]; «[По выражению лица и пальцев] Якова {заметно было}, что последнее приказание доставило ему ‘большое удовольствие’» [Толстой 1978: 21].

Явления параязыка в художественном тексте обсуждаются на примере творческой практики Л.Н. Толстого, что, на наш взгляд, обеспечивает наблюдениям и выводам некоторую целостность. Это даёт возможность сопоставить параязыковую составляющую художественного дискурса одного автора с аналогичной составляющей другого автора с целью выявления черт сходства и различия. Такое сопоставление писателей, творивших в разные века в рамках одной национальной традиции, позволит, полагаем, увидеть возможную динамику если не самого параязыка (это отдельная тема), то практики включения явлений параязыка в художественный текст. Если же сравнивать параязыковую составляющую авторов, принадлежащих разным национальным литературам, можно увидеть этнокультурные различия.

Параязык в прозе Е.И. Носова

Обратившись к художественной прозе Е.И. Носова, замечательного русского писателя второй половины XX столетия, отличавшегося прекрасным русским языком, констатируем, что «язык тела» в этой прозе столь же активен и разнообразен, как и в произведениях Л.Н. Толстого. В первых двух томах собрания сочинений Е.И. Носова [2005а ], составленных из рассказов о детстве, нами отмечено 310 контекстов с параязыковыми явлениями.

В качестве иллюстрации ограничимся паракинемами плечо и плевать: «Проходившие к столикам шоферы приятельски толкали его в плечо, и он, усмехаясь, обнажая белые крепкие зубы, приветливо кивал, а иных норовил толкнуть ответно» (2, 19); «— С такими продуктами хоть на полюс поезжай,— засмеялся Димка и крепко хлопнул Коську по плечу» (1,47); «— Уж и покраснел! Мальчик! Ну, ладно, не буду, не буду. — Сомов хлопнул Сашу по плечу» (1, 258); «— Ну что ты, братец! — похлопал меня по плечу Семен Петрович. — Отменная штука!» (2, 252); «— Куда уж крепче, — пожимает плечами продавец» (1, 36); «Напечатаешь такой снимок, и все пожмут плечами: “Стоило из-за него лазить по этакой грязище?”» (1, 121); «— Ну, вспомни! Девочка пожала плечами» (1, 265); «— Странно... — пожала плечами Клавдия Антоновна…» (1, 268); «— Чудной, — пожал плечами Шуруп» (2, 55); «Мы переглянулись, пожали плечами» (2, 269); «— Слушай, Сидоров, — все так же бодро при встрече воскликнул Иванов, дружески кладя ему руку на плечо» (1, 196); «Иванов вкрадчиво положил руку на Сидорово плечо» (1, 197). «— А что он сказал? — повела плечом матушка» (2, 254); «— Да ну вас — дёрнула плечами Ксения» (1, 253); «— Больно нужно! — Варька сердито дернула плечами...» (2, 70); «— А! — Сашка безразлично дёрнул плечами» (2, 330); «— Этта тоже нэ дэнги... — Как? — дёрнул плечами Колюн» (2, 272); «Лена зябко вздёрнула плечами. “Ну, что ему ещё надо? Это невыносимо! А все считают, что мне просто повезло!”» (1, 255); «— Холодновато, — передёрнул плечами художник.— Руки зябнут» (1, 121); «Но она только передёрнула плечами: Так уж и зелье...» (2, 79); «Так уж и дурочкой! — передёрнула плечами Варька» (2, 79); «Дёжка неопределенно передёрнула плечами и посмотрела поверх меня, куда-то далеко» (2, 89).

Контексты с глаголом плевать и его дериватами в прозе Е.И. Носова подтверждают выводы исследователей о месте «плевков» в русской культуре [Булыгина, Шмелёв 1997: 521– 522]: «— Ну, а сом-то как? — спросил собеседник. — А никак! — плюнул сердито рыжий. — Ушёл, шельма» (1, 37); «Но Петька не уходил. Сенька яростно плюнул и, захватив корзину, полез на берег» (1, 68); «— Тьфу! — сплюнул Денис Иванович» (2, 11); «— А, чепуха! — сплюнул Андрейка» (1, 34); «— У, гад, попадись! — брезгливо сплюнул Пашка» (2, 190); «Лен, а ты справная! — сказала она и тут же, отвернувшись, трижды поплевала себе под ноги» (2, 72).

Одной из форм включения параязыковых явлений в художественный текст являются фразеологизмы с соматической лексикой, что заметно в прозе Е.И. Носова. Например, всплеснуть руками ‘вскинув руки, слегка хлопнуть в ладоши под влиянием какого-л. сильного чувства’ [МАС 1981: 1: 233]. «— А что ж мы про флаг забыли! — всплеснул руками сияющий Санька» (1, 166); «— Ой, да это не наша! В колхозе таких нет! — всплеснула руками Настя и первая побежала к орешнику» (1, 248); «— Ух, и хитрый этот татарин! — всплеснул руками Пестрик» (2, 192); «Маня, ... разглядев меня, всплеснула руками и валко поковыляла мне навстречу» (2, 304).

Сопоставительный анализ параязыка в художественных текстах

Интересно сопоставить тексты романов, принадлежащих перу авторов, творивших в одно и то же время в разных национальных литературах. В целях выявления универсальных и специфических лексико-грамматических способов вербализации параязыковых явлений были привлечены тексты романов И.А. Гончарова «Обрыв» и Т. Гарди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей». Исследование художественных произведений второй половины XIX в. объясняется тем обстоятельством, что основные составляющие исследуемых языков (лексика, грамматика) к указанному времени уже сформировались в их современном виде, в то время как межкультурное взаимодействие и взаимопроникновение культур (в том числе и в отношении средств невербальной коммуникации), приводящие к «истиранию» этнических границ языков и культур, ещё не было столь значительным, как в настоящее время. Выбор был предопределён и тем, что авторы являются писателями соотносимого художественного уровня, а романы близки по сюжету, объёму текста и времени создания.

Выяснилось, что русский текст содержит больше контекстов описания параязыковых явлений и большее разнообразие параязыковых моделей по сравнению с английским. Было высказано предположение, что высокая частотность употребления параязыковых средств объясняется национальными особенностями: устному русскому общению свойственна большая интенсивность использования невербальных средств по сравнению с английским. Как следствие, «эмоциональная температура текста» у русских весьма высока, она гораздо выше, чем у английского текста, и выше, чем в других славянских языках (подр. см.: [Вежбицкая 1997: 55]). Параязыковые средства в английском тексте изображают, описывают, в то время как в русском тексте они выражают экспрессию, эмоции, оценку. Поэтому во многих английских моделях представлено только описание того или иного движения без использования конкретизирующих его сочетаний [Русина 2007].

Известно, что художественное произведение, с точки зрения теории коммуникации, — это результат перекодирования многоканальной коммуникации в одноканальную, вербальную. В результате литературно-художественного творчества происходит переход от мыслительного образа к письменному коду. Читателю же предстоит процесс обратный — перекодирование письменного кода в мысленный образ со всеми коммуникативными компонентами. В этом случае читателю, равно как и переводчику, требуется параязыковая культурная компетенция.

Параязык, несмотря на базовые элементы универсальности, вырабатывает этнокультурные особенности, которые фиксируются в художественных тестах и ставят перед переводчиком трудные профессиональные вопросы, одним из которых является перевод описаний культурно-специфических жестов в художественной литературе [Степанюк 2008]. Главная сложность для переводчика — правильное понимание и самих форм исполнения, и смысла описываемого элемента параязыка. В основе стратегии перевода лежит «буквальный» перевод жеста с добавлением переводческого комментария относительно значения описываемого жеста в культуре, к которой принадлежит исходный текст. «Буквальный» перевод описания жеста позволяет передать особенности неречевого поведения в иноязычной культуре, а комментарий — понять значение такого поведения. Вторая стратегия — использование приёма адаптации — нахождения функционального аналога [Там же: 65].

Можно с уверенностью утверждать, что параязык — один из специфических компонентов художественного текста, органически объединяющий бессознательное и артикулируемое в процессе создания и восприятия текста.

06.01.2017, 5290 просмотров.